Кондратий Рылеев - Войнаровский

В ее словах я негу пил

И облегчал недуг жестокий.

В часы бессонницы моей

Она, приникнув к изголовью,

Сидела с тихою любовью

И не сводя с меня очей.

В час моего успокоенья

Она ходила собирать.

Степные травы и коренья,

Чтоб ими друга врачевать.

Как часто неясно и приветно

На мне прекрасный взор бродил,

И я козачку неприметно

Душою пылкой полюбил.

В своей невинности сначала

Она меня не понимала;

Я тосковал, кипела кровь!

Но скоро пылкая любовь

И в милой деве запылала…

Настала счастия пора!

Подругой юной исцеленный,

С душой, любовью упоенной,

Я обновленный встал с одра.

Недолго мы любовь таили,

Мы скоро жар сердец своих

Ее родителям открыли

И на союз сердец просили

Благословения у них.

Три года молнией промчались

Под кровом хижины простой;

С моей подругой молодой

Ни разу мы не разлучались.

Среди пустынь, среди степей,

В кругу резвящихся детей,

На мирном лоне сладострастья,

С козачкой милою моей

Вполне узнал я цену счастья.

Угрюмый гетман нас любил,

Как дед, дарил малюток милых

И, наконец, из мест унылых

В Батурин нас переманил.

Все шло обычной чередой.

Я счастлив был; но вдруг покой

И счастие мое сокрылось:

Нагрянул Карл на Русь войной -

Все на Украине ополчилось,

С весельем все летят на бой;

Лишь только мраком и тоской

Чело Мазепы обложилось.

Из-под бровей нависших стал

Сверкать какой-то пламень дикий;

Угрюмый с нами, он молчал

И равнодушнее внимал

Полков приветственные клики.

Вину таинственной тоски

Вотще я разгадать старался, -

Мазепа ото всех скрывался,

Молчал - и собирал полки.

Однажды позднею порою

Он в свой дворец меня призвал.

Вхожу - и слышу: "Я желал

Давно беседовать с тобою;

Давно хотел открыться я

И важную поверить тайну;

Но наперед заверь меня,

Что ты, при случае, себя

Не пожалеешь за Украину".

"Готов все жертвы я принесть, -

Воскликнул я, - стране родимой;

Отдам детей с женой любимой;

Себе одну оставлю честь".

Глаза Мазепы засверкали,

Как пред рассветом ночи мгла,

С его угрюмого чела

Сбежало облако печали.

Сжав руку мне, он продолжал:

"Я зрю в тебе Украины сына;

Давно прямого гражданина

Я в Войнаровском угадал.

Я не люблю сердец холодных:

Они враги родной стране,

Враги священной старине, -

Ничто им бремя бед народных.

Им чувств высоких не дано,

В них нет огня душевной силы,

От колыбели до могилы

Им пресмыкаться суждено.

Ты не таков, я это вижу;

Но чувств твоих я не унижу,

Сказав, что родину мою

Я более, чем ты, люблю.

Как должно юному герою,

Любя страну своих отцов,

Женой, детями и собою

Ты ей пожертвовать готов…

Но я, но я, пылая местью,

Ее спасая от оков,

Я жертвовать готов ей честью.

Но к тайне приступить пора.

Я чту Великого Петра;

Но - покорялся судьбине,

Узнай: я враг ему отныне!..

Шаг этот дерзок, знаю я;

От случая всему решенье,

Успех не верен, - и меня

Иль слава ждет, иль поношенье!

Но я решился: пусть судьба

Грозит стране родной злосчастьем, -

Уж близок час, близка борьба,

Борьба свободы с самовластьем!"

Началом бед моих была

Сия беседа роковая!

С тех пор пора утех пропила,

С тех пор, о родина святая,

Лишь ты всю душу заняла!

Мазепе предался я слепо,

И, друг отчизны, друг добра,

Я поклялся враждой свирепой

Против Великого Петра.

Ах, может, был я в заблужденье,

Кипящей ревностью горя;

Но я в слепом ожесточенье

Тираном почитал царя…

Быть может, увлеченный страстью,

Не мог я цену дать ему

И относил то к самовластью,

Что свет отнес к его уму.

Судьбе враждующей послушен,

Переношу я жребий свой,

Но, ах! вдали страны родной,

Могу ль всегда быть равнодушен?

Рожденный с пылкою душой,

Полезным быть родному краю,

С надеждой славиться войной,

Я бесполезно изнываю

В стране пустынной и чужой.

Как тень, везде тоска за мною,

Уж гаснет огнь моих очей.

И таю я, как лед весною

От распаляющих лучей.

Душе честолюбивой бремя

Вести с бездействием борьбу;

Но как ужасно знать до время

Свою ужасную судьбу!

Судьбу - всю жизнь влача в кручине,

Тая тоску в душе своей,

Зреть гроб в безбрежной сей пустыне,

Далёко от родных степей…

Почто, почто в битве кровавой,

Летая гордо на коне,

Не встретил смерти под Полтавой?

Почто с бесславием иль славой

Я не погиб в родной стране?

Увы! умру в сем царстве ночи!

Мне так сулил жестокий рок;

Умру я - и чужой песок

Изгнанника засыплет очи!"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Уж было ясно и светло,

Мороз стрелял в глуши дубравы,

По небу серому текло

Светило дня, как шар кровавый.

Но в юрту день не проникал;

Скользя сквозь ветви древ густые,

Едва на окна ледяные

Луч одинокий ударял.

Знакомцы новые сидели

Уже давно пред очагом;

Дрова сосновые дотлели,

Лишь угли красные блестели

Порою синим огоньком.

Недвижно добрый странник внемлет

Страдальца горестный рассказ,

И часто гнев его объемлет

Иль слезы падают из глаз…

"Видал ли ты, когда весной,

Освобожденная из плена,

В брегах крутых несется Лена,

Когда, гоня волну волной

И разрушая все преграды,

Ломает льдистые громады

Иль, поднимая дикий вой,

Клубится и бугры вздымает,

Утесы с ревом отторгает

И их уносит за собой,

Шумя, в неведомые степи?

Так мы, свои разрушив цепи,

На глас отчизны и вождей,

Ниспровергая все препоны,

Помчались защищать законы

Среди отеческих степей.

Летая за гремящей славой,

Я жизни юной не щадил,

Я степи кровью обагрил

И свой булат в войне кровавой

О кости русских притупил.

Мазепа с северным героем

Давал в Украине бой за боем.

Дымились кровию поля,

Тела разбросанные гнили,

Их псы и волки теребили;

Казалась трупом вся земля!

Но все усилья тщетны были:

Их ум Петров преодолел;

Час битвы роковой приспел -

И мы отчизну погубили!

Полтавский гром загрохотал…

Но в грозной битве Карл свирепый

Против Петра не устоял!

Разбит, впервые он бежал;

Вослед ему - и мы с Мазепой.

Почти без отдыха пять дней

Бежали мы среди степей,

Бояся вражеской погони;

Уже измученные кони

Служить отказывались нам.

Дрожа от стужи по ночам,

Изнемогая в день от зноя,

Едва сидели мы верхом…

Однажды в полночь под леском

Мы для минутного покоя

Остановились за Днепром.

Вокруг синела степь глухая,

Луну затмили облака,

И, тишину перерывая,

Шумела в берегах река.

На войлоке простом и грубом,

Главою на седло склонен,

Усталый Карл дремал под дубом,

Толпами ратных окружен.

Мазепа пред костром сосновым,

Вдали, на почерневшем пне,

Сидел в глубокой тишине

И с видом мрачным и суровым,

Как другу, открывался мне:

"О, как неверны наши блага!

О, как подвластны мы судьбе!

Вотще в душах кипит отвага:

Уже настал конец борьбе.

Одно мгновенье все решило,

Одно мгновенье погубило

Навек страны моей родной

Надежду, счастье и покой…

Но мне ли духом унижаться?

Не буду рока я рабом;

Мазепе ль с роком не сражаться,

Когда сражался я с Петром?

Так, Войнаровский, испытаю,

Покуда длится жизнь моя,

Все способы, все средства я,

Чтобы помочь родному краю.

Спокоен я в душе своей:

И Петр и я - мы оба правы;

Как он, и я живу для славы,

Для пользы родины моей".

Замолкнул он; глаза сверкали;

Дивился я его уму.

Дрова, треща, уж догорали.

Мазепа лег, но вдруг к нему

Двух пленных козаки примчали.

Облокотяся, вождь седой,

Волнуем тайно мрачной думой,

Спросил, взглянув на них угрюмо:

"Что нового в стране родной?"

"Я из Батурина недавно, -

Один из пленных отвечал, -

Народ Петра благословлял

И, радуясь победе славной,

На стогнах шумно пировал.

Тебя ж, Мазепа, как Иуду,

Клянут украинцы повсюду;

Дворец твой, взятый на копье,

Был предан нам на расхищенье,

И имя славное твое

Теперь - и брань и поношенье!"

В ответ, склонив на грудь главу,

Мазепа горько улыбнулся;

Прилег, безмолвный, на траву

И в плащ широкий завернулся.

Мы все с участием живым,

За гетмана пылая местью,

Стояли молча перед ним,

Поражены ужасной вестью.

Он приковал к себе сердца:

Мы в нем главу народа чтили,

Мы обожали в нем отца,

Мы в нем отечество любили.

Не знаю я, хотел ли он