Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II

Кондратий Биркин

Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий

Книга II

«Временщики и фаворитки» — трилогия К. Биркина (псевдоним известного в прошлом веке историка П.П.Каратыгина). В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств. Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и ЛЮБОВЬ, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.

ЭРИК XIV, ИОАНН III КОРОЛИ ШВЕДСКИЕ

ИОРАН ПЕЭРСОН, — КАТЕРИНА МАНСДОТЕР. — ГУНИЛЛА БИЭЛЬКЕ

(1560–1592)

Пословицы — звонкая ходячая монета, пущенная в обращение народной мудростью, не всегда соответствующая своей нарицательной стоимости. Иная пословица, переходя из века в век, от одного поколения к другому — подобно истертой монете, давно утратила вес, т. е. смысл, однако же не изымается из обращения и ходит по белому свету, так сказать — по старой памяти. К немалому числу таковых принадлежит следующая: «Яблоко от яблони недалеко укатится!..»

Не совсем справедливая даже в буквальном смысле, эта пословица положительно лжива и нелепа в смысле переносном, чтобы не сказать — и вовсе бессмысленна. Самым непобедимым опровержением ей служит всемирная история. По вышеприведенному народному афоризму дети всегда наследуют добродетели или пороки своих родителей… но так ли оно на самом деле? Кому из нас не случалось и не случается встречать, чуть не на каждом шагу, исключение из правила, в лице добрых и честных людей, родившихся от злых и нечестных или, наоборот, отъявленных негодяев, у которых отец и мать достойнейшие люди! Возьмите любую биографию знаменитого ученого, даровитого художника, поэта, полководца, законодателя и обратите внимание на его происхождение: ученый всего чаще — сын безграмотного невежды, художник — сын ремесленника, поэт — мясника, полководец — земледельца, законодатель—мошенника… В том-то и сила, что люди не яблоки, а пословицы — не аксиомы! Посмотрим на этот вопрос с другой стороны: наследуют ли дети дарования родителей? И тут пословица оказывается не менее лживою и того более достойною названия фальшивой монеты: ни один великий человек в мире не завещал своим детям ни своих дарований, ни гения; наследуя славу отца, дети гениальных людей никогда не выходят из златой посредственности, всего же чаще — из ничтожества. Примеров — тысячи, но они особенно многочисленны в преемниках великих государей. Кир и Камбиз, Марк Аврелий и Коммод, Феодосии и Аркадий, и Гонорий, Карл Великий и Людовик I, наш св. Владимир и его преемники — все это отцы и дети, первые — слава, вторые — ничтожество. Мы взяли примеры из слишком далекой старины, но есть много и не таких давних укажем на Ивана Грозного и Феодора[1] Ивановича, на Петра Великого и сына его Алексея Петровича, на Наполеона Первого и на герцога Рейхштатского — а с ним и на всех потомков семейства Бонапарте. Здесь яблоки куда далеко укатились от яблони!

К числу подобных живых опровержений нелепой пословицы принадлежат герои настоящего нашего рассказа — сыновья Густава Вазы Эрик и Иоанн, один за другим наследовавшие отцовский престол. Первый воскресил в своей жалкой личности черты не Густава Вазы, но заклятого врага великого освободителя Швеции страшного Христиерна II, и до такой степени, что биография его кажется снимком с биографии тирана датского.

Эрик, сын Густава Вазы и Катерины Лауэнбургской, родился 15 декабря 1533 года и в детстве обнаружил много ума и богатых способностей, развитых превосходным воспитанием. Достигнув лет юности, Эрик начал вникать в ход государственных дел, внутренних и внешних, обращая особенное внимание на быт народный, прилагая по мере возможности все старания к его изучению. Теплое сочувствие молодого принца к простому народу снискало ему искреннюю любовь последнего и ненависть дворянства. Став, таким образом, между двух огней, Эрик почувствовал первые признаки того морального недуга мизантропии, которым страдали Христиерн II, Карл IX, Иван Грозный, недуга особенно страшного в государях. Он сделался угрюм, задумчив; начал чуждаться общества и относиться ко всем окружающим с крайним недоверием. По целым дням, преимущественно в унылую осеннюю пору, Эрик бродил по окрестностям столицы, находя особенную прелесть в шорохе блеклой лесной листвы, в завываньях вечернего ветра, заволакивающего тучами холодное, северное небо. Будь он поэтом, Эрик, вдохновляемый этой обстановкой, писал бы элегии; композитором — он переложил бы на ноты дикие мелодии осени, художником — он передавал бы полотну бледные красоты умирающей природы. Тогда меланхолия принца снискала бы ему хоть славу скромного артиста… но не глазами артиста смотрел Эрик на мир Божий, а меланхолия побуждала его не к творчеству, а к разрушению. В долгие часы бессонницы Эрик мечтал о женщине, объятия которой могли бы служить ему наградою за все страдания его юной души; о женщине, которая могла бы одним своим словом направить, может быть, на добрую дорогу могучие душевные силы бедного меланхолика. Мечты оставались мечтами; в толпе придворных красавиц не нашлось ни одной, которая хоть бы несколько приближалась к идеалу, созданному больным воображением Эрика. До времени отложив поиски предмета любви, принц ощутил иную потребность — дружбы. Из трех братьев, сыновей Густава Вазы от второго брака его с Маргаритою Лейонховуд, ни один не только не сходился характером с Эриком, но все трое были в неприязненных отношениях к нему. Источником неприязни братьев было чувство, побудившее Каина умертвить Авеля, т. е. зависть, зависть обоюдная. Эрик обижался на отца за любовь к сыновьям от второго брака, за предоставленные им обширные права и титулы; Иоанн и Карл, в свою очередь, не могли примириться с мыслью, что придет время, когда они принуждены будут склонить головы перед старшим, сводным братом и признать его своим государем, а себя его подданными. Образовались при дворе две партии' большинство вельмож приняло сторону Иоанна финляндского и Карла, герцога Зюдерманланда, народ стоял за интересы Эрика… Душою этой народной партии был друг наследника престола, Иоран Пеэрсон, человек низкого происхождения, лестью и пронырствами, а главное — угодливостью страстям Эрика сумевший овладеть его волей, «околдовавший» принца и во все продолжение его царствования игравший при нем роль демона-искусителя. Пеэрсон убедил Эрика, что всеобщий страх и ужас должны быть надежнейшими опорами власти королевской; что кровь и слезы — прочнейший цемент государственного здания и наилучшая смазка механизма правительственной администрации. «Быть недоверчивым на словах, — говорил Пеэрсон, — этого недостаточно. Недоверчивость в короле должна проявляться на деле. Навлекший на себя подозрение государя, хотя бы неосновательное, должен быть непременно заточен в темницу, даже предан казни. Если впоследствии окажется, что он был невинен, этим возмущаться нечего: казнь одного невинного нагонит ужас на сотни виноватых!»