Эрнест Хемингуэй - Острова и море

– Нужен невероятно большой холст, – сказал Томас Хадсон.

– Плевать на холст! – воскликнул Бобби. – Я вам столько парусины со шхуны притащу! Мы нарисуем чертовски большую картину, такой еще не было в мире, и прославимся. Надо вам кончать с этими малюсенькими картинками!

– Лучше начнем со смерча, – сказал Томас Хадсон.

– Что ж, правильно, – согласился Бобби, с трудом отказываясь от своего величественного проекта. – Это разумно. Но, клянусь Богом, с нашим опытом и вашим талантом мы могли бы создавать замечательные картины.

– Завтра же начну работать над смерчем.

– Прекрасно, – сказал Бобби. – Но это только начало. Ей-богу, хорошо бы нам с вами нарисовать и ураган. Кстати, кто-нибудь изобразил гибель «Титаника»?

– Да, но не в большом масштабе.

– Мы можем и за такое взяться. Это кораблекрушение всегда волновало мое воображение. Вы могли бы передать холодное безразличие айсберга, отходящего в сторону после столкновения с кораблем. Все вокруг в густом тумане. Проработать каждую деталь. Вот, например, мужчина, который садится в одну лодку с женщинами, говоря, что он, как яхтсмен, сумеет им помочь. Нарисуйте, как он, огромный, как бык, лезет в лодку, наступая на женщин. Этот яхтсмен напоминает мне того типа, что спит наверху. Почему бы вам не подняться и не нарисовать его спящим – может, понадобится для картины?

– Думаю, надо все-таки начать со смерча.

– Том, мне хочется, чтобы вы стали великим художником, – сказал Бобби. – Бросьте заниматься ерундой. Вы просто растрачиваете себя. Смотрите, всего за полчаса мы задумали три картины, а я еще не задействовал все свое воображение. Вспомните, что вы рисовали до сих пор? Негра, который ловит на берегу черепах. Даже не зеленых, а самых обыкновенных. Или двух негров в ялике с копошащимися лангустами. Зря тратите время, дружище. – Бобби замолчал и, быстро наклонившись, глотнул из стоящей под стойкой бутылки.

– Это не в счет, – сказал он. – И вы ничего такого не видели. Так вот, Том, у нас задуманы три по-настоящему замечательные картины. Великие картины. Мирового класса. Могли бы висеть в Хрустальном дворце[4] рядом с другими шедеврами. Кроме первой, конечно, – там нет того размаха. А ведь мы еще и не начинали. Не вижу причин, чтоб не написать одну картину вместо всех остальных. Что вы об этом думаете?

Он снова приложился к бутылке.

– И о чем будет картина?

Бобби перегнулся через стойку, чтобы никто их не слышал.

– Не отмахивайтесь от такого замысла, – сказал Бобби. – Пусть вас не пугает его величие. Есть же у вас воображение, Том. Нам под силу изобразить Конец Света. – Он немного помолчал. – В натуральную величину.

– Чтоб мне провалиться! – изумился Томас Хадсон.

– Не провалитесь. Ада еще нет. Он только открывается. Трясуны трясутся в своих церквях на горе и говорят на непонятных языках. Рядом черт цепляет их на вилы и швыряет в телегу. Они вопят, стонут и взывают к Иегове. Повсюду валяются негры, а вокруг них и прямо по ним ползают мурены, лобстеры и морские пауки. Здесь же рядом огромный открытый люк, в него черти бросают негров, священников, трясунов и всех прочих, и они исчезают навсегда. Сам остров погружается в воду, а разные акулы – и акула-молот, и макрелевая, и тигровая, и пилоносы – плавают кругами и заглатывают тех, кто пытается улизнуть от вездесущих вил, которыми их загребают и бросают в открытый люк, откуда клубами поднимается пар. Пьяницы пытаются хлебнуть напоследок из бутылок, отбиваясь ими от чертей. Но тем все-таки удается насадить их на вилы, а если кого и смоет волной в открытое море, то там он становится добычей китовых акул, больших белых акул, китов-убийц и прочих морских чудищ, которые разрывают несчастных. Торчащая над водой часть острова усеяна собаками и кошками, черти и за ними гоняются с вилами – собаки поджимают хвосты и скулят, а кошки увертываются, царапают с вздыбленной шерстью чертей и в конце концов бросаются в море и плывут прочь. Кто-то из них сталкивается с акулой и тонет, но большинству удается удрать.

Из люка к этому времени пышет жаром, и черти, обломавшие вилы о некоторых священников, теперь тащат людей волоком. В центре картины стоим мы с вами и спокойно взираем на происходящее. Вы делаете какие-то записи, а я то и дело прикладываюсь к бутылке, иногда предлагая и вам освежиться. Иногда какой-нибудь взмокший от работы черт тащит мимо нас жирного священника, который цепляется за песок, дабы уберечься от адского пламени, и взывает к Иегове, а черт извиняется перед нами: «Простите, мистер Том. Простите, мистер Бобби. Работы сегодня по горло».

Когда мокрый и грязный от сажи черт бежит за следующим священником, я предлагаю ему выпить, но он вежливо отказывается: «Спасибо, мистер Бобби, но я никогда не пью на работе». Классная картина получится, Том, если нам только удастся передать истинный размах и великолепие.

– Думаю, на сегодня мы потрудились достаточно.

– Да, черт подери, вы правы, – сказал Бобби. – От работы над картиной у меня даже в горле пересохло.

– Был один человек, Босх, у него здорово получались такие картины.

– Инженер, что ли?

– Нет. Иероним Босх. Он жил давно. Очень хороший художник. Питер Брейгель тоже работал в этом духе.

– Тот тоже давно жил?

– Еще как давно. И тоже очень талантливый. Вам бы понравился.

– Вот, черт возьми! – сказал Бобби. – Но этому старику за нами не угнаться. Да и миру еще не пришел конец, откуда ему знать больше нашего?

– Он сильный соперник.

– Ничего не хочу слышать! – протестовал Бобби. – После нашей картины о нем никто и не вспомнит.

– Бобби, нельзя ли повторить?

– О черт. Совсем забыл о своих обязанностях. За королеву, Том! Надо помнить, какой сегодня день. Сейчас нальем и выпьем за ее здоровье!

Он налил себе рому, а Тому передал бутылку джина, лайм на блюдце, нож и бутылку «Швепса».

– Сам колдуй над своим напитком. Терпеть не могу эти чертовы смеси.

Томас Хадсон составил коктейль, добавил в него несколько капель горькой настойки из бутылки, в пробке которой торчало перо чайки, поднял стакан и окинул взглядом бар.

– А что пьете вы двое? Назовите, если знаете.

– «Песью голову», – сказал один из матросов.

– Точно – «Песью голову», – подтвердил Бобби и достал им из ящика со льдом две запотевшие бутылки пива. – Только стаканов нет. Были здесь пьяницы – целый день швыряли стаканы куда попало. Ну, у всех налито? За королеву, господа! Не думаю, что ее заботит судьба нашего острова, и не уверен, что ей бы здесь понравилось. Но, господа, эта наша королева! Боже, храни королеву!

Все в баре дружно выпили.

– Замечательная, должно быть, женщина, – сказал Бобби. – Но слишком чопорная, на мой взгляд. Мне всегда больше нравилась королева Александра. Очаровательная женщина. Однако воздадим нашей королеве в ее день рождения подобающие почести. Остров наш маленький, но живут здесь настоящие патриоты. Один из жителей с последней войны вернулся без руки. Разве это не патриотизм!

– Так чей же сегодня день рождения, он говорит? – спросил один матрос.

– Королевы Марии Английской, – ответил Бобби. – Матери нынешнего короля.

– Так это в ее честь назвали корабль? – поинтересовался другой матрос.

– Знаете, Том, – предложил Бобби, – давайте следующий тост будем пить вдвоем.

Стемнело. Ветер с моря прогнал комаров и мошек, суда, подняв на борт шлюпки, вошли в гавань и теперь стояли у трех причалов, тянувшихся в море от береговой линии. Наступал отлив. От льющегося с кораблей света вода казалась зеленой, ее засасывало под сваи и закручивало воронкой за кормой большого катера, где собрались мужчины. От обшивки катера отблески света падали на некрашеный настил причала, на который в качестве кранцев подвешивали старые автомобильные шины, а в самой воде привлеченные светом крутились в темном потоке у камней морские щуки – сарганы. Плоские и длинные, они переливались зеленью, как вода, – не ели, не резвились, просто подрагивали хвостами, очарованные светом.

Катер Джонни Гуднера «Нарвал», где хозяин вместе с Томасом Хадсоном ждали Роджера Дэвиса, уткнулся носом в отступающую воду, а к его корме примыкала кормой яхта тех людей, что весь день провели в заведении Бобби. Джонни Гуднер устроился на корме. Он сидел на стуле, положив ноги на другой стул, в правой руке он держал коктейль «Том Коллинз», а в левой – длинный зеленый стручок мексиканского перца.

– Просто чудо, – сказал он. – Внутри все горит от маленького кусочка – но один глоток из стакана, и приходит свежесть.

Гуднер откусил кончик перца, проглотил, выдохнул «ух ты!» сквозь свернутый трубочкой язык и сделал большой глоток из высокого стакана. Полной нижней губой он облизнул типично тонкую для ирландцев верхнюю губу и улыбнулся серыми глазами. Уголки его губ были вздернуты, и потому казалось, что он вот-вот расплывется в улыбке или, напротив, только что улыбнулся, и все же, если не обращать внимание на тонкую полоску верхней губы, ничего понять о нем было нельзя. Глаза – вот на что надо было смотреть в первую очередь. Он был нормального роста и сложения, с легкой тенденцией к полноте, но сейчас, находясь в расслабленном состоянии, когда у большинства мужчин видны все изъяны фигуры, он выглядел замечательно. На загорелом лице выделялся облупившийся нос и лоб, казавшийся больше из-за редеющих волос. Шрам на подбородке можно было бы принять за ямочку, будь он ближе к центру, а переносица была слегка приплюснута. Сам нос не был плоским. Казалось, над ним поработал современный скульптор, который, словно работая с камнем, стесал чуточку лишнего.