Коммунисты - Луи Арагон
Алэна разжалобила неказистая собачонка. Маленькая, белая, с черными подпалинами и поджатым хвостом. Она забралась на сиденье к Манаку, так, кажется, и видишь ее испуганные глаза… Пора было трогаться. Бретонец хотел прогнать собаку. По автоколонне уже передавалась команда. С Ваврской дороги вынырнул мотоциклист, он привез доктора Сорбена… — Не гони пёсика, Манак, — сказал Морльер, — смотри, какой ласковый… и очень уж жалкий…. — Манак проворчал, что еще заругают… Машина уже тронулась.
Дорогой Алэн ощутил на своей руке прикосновение шершавого мокрого языка… пёсик, чуть дыша, весь дрожал мелкой дрожью.
— Какую ты ему кличку дашь? — спросил Манак.
Алэн задумался. — Как называется здешнее местечко? Можно назвать его по имени вон того городка, над которым разыгрались в небе ракеты… Жамблу!
— Жан Блу? — переспросил Манак. — Для собаки слишком человеческое имя… Ладно, Жамблу, так Жамблу!
Они медленно пересекали стратегическую дорогу. Пожалуй, лучше бы не задерживаться. А вдруг те броневики действительно были немецкие? Блаз подсмеивался над Партюрье. Он вылез из машины, потому что им преградила дорогу автоколонна; теперь машины подтягивались, собираясь двинуться в путь. Партюрье высунул голову из машины главврача… Сегодня вечером он был у главврача за героя и поэтому тот взял его с собой в легковую машину… Блаз подошел и весело сказал:
— Ну, как могли это быть немцы? Посмотрите, вон там, за дорогой, французские войска!
Хоть они их раньше и не заметили, французские войска действительно были там. За дорогой, вдоль насыпи, залегли окопавшиеся стрелки. Это была Североафриканская пехотная дивизия генерала Дама[586]. Во всяком случае, ее передовые посты… Алжирские стрелки, скорчившиеся в своих ямках; в темноте поблескивают глаза и сталь штыков. Людская завеса, а позади пустые поля, темнота…
— Н-да, — заметил Фенестр, — и это называется линией обороны на Диле!..
К врачам подошел лейтенант. Попросил закурить. Разговорились. Да, они стоят здесь с утра… Нет, это не оборонительная линия. Оборонительная линия отнесена назад. Здесь шоссе отклоняется от Диля, река протекает западнее… Оборонительная линия отнесена по ту сторону железной дороги… вглубь…
Алжирские стрелки смотрят на проезжающую автоколонну. Что они при этом думают, неизвестно. Это отборные войска, которые, по расчетам штаба главнокомандующего, должны принять на себя удар немецких танковых частей. Несколько южнее стоит пехота, а в Эрнаже — марокканцы генерала Мелье. Закурив, лейтенант опять залез в свой окоп. Капитан встретил его вопросом: — Что же, значит, кавалеристы навострили лыжи?
— Пока это только санчасть кавалерийского корпуса, капитан, медперсонал…
— Начинается с санчастей, а затем…
Значит, скоро именно они очутятся на переднем крае. Артиллерия позади них на месте, но впереди возвышенное плато. Да и вообще противотанковые заграждения… скажите, лейтенант, вы в них верите? Сегодня днем лейтенант был в штабе дивизии, когда туда прибыл офицер связи от Гревиля. Он давал всякие советы и объяснял, как ведется современная война: раньше идут самолеты, а уж за ними танки… Офицер был настроен довольно мрачно… Генерал сказал ему: — Вот увидите, мы преградим им дорогу!
Капитан фыркнул: преградим дорогу? Позвольте спросить чем — собственной грудью? Знаете, лейтенант, нас послали сюда на убой. Главная ставка не будет плакать, если погибнут какие-то там черномазые… и их командиры!
Лейтенант кашлянул и толкнул капитана локтем. Рядом с ними лежал лейтенант Мухамед бен Мухамед Моктар, и подобные выражения не могут ему понравиться…
* * *
В такие ночи, как сегодняшняя, чувство времени утрачивается и вместе с тем как-то обостряется. Если бы Раулю сказали, что уже четыре часа утра, он бы не удивился. А ведь до четырех еще далеко. Сколько сейчас может быть? Час ночи — самое большее. Но никогда, никогда еще мозг Рауля не работал с такой быстротой, никогда еще не приходило ему в голову одновременно столько мыслей, никогда еще он не осознавал все с такой четкостью… Да, только я начал набираться ума, и тут-то меня и пристрелят. Нет, нельзя, чтоб меня пристрелили. Все зависит от воли к жизни. У меня над немцами есть преимущество: они не знают, что я здесь, и я первый увижу, как они будут подходить…
Спешить ему некуда, он может подумать о Мондине, о Полетте, ради них он хочет, он должен уцелеть. Но и в плен к гитлеровцам попасться нельзя. Что будет с ним, с Раулем, если он попадет к немцам в лапы? О том, что он сражался против них в Испании, они не догадаются, что он коммунист — они не знают. Но ведь прошлая война продолжалась четыре года. Как проживут без него Полетта и Мондине целых четыре года? И каких четыре года! Полных суровой борьбы: ведь Полетту могут арестовать в любой момент. Нельзя же, чтоб она боролась одна, а он, Рауль, сидел в плену. А что если рискнуть и любой ценой пробиться к своим… тут либо проскочишь, либо конец. Тогда Полетта будет солдатской вдовой, а о Мондине позаботится государство. Чуднó! Все-таки лучше пойти на риск. Четыре года — срок большой, сколько всего произойдет за четыре года! А он будет сидеть в
