Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Молли, — ласково позвал он, взяв ее свесившуюся маленькую, загорелую руку и удерживая в своей, — Молли.
Она открыла глаза, и в первую секунду в них не отразилось узнавания. Потом они вспыхнули ярким светом, она вскочила и обвила его шею руками, восклицая:
— О папа, мой дорогой, дорогой папа! Почему ты приехал, пока я спала? Я так люблю поджидать твой приезд!
Лицо мистера Гибсона стало чуть бледнее, чем было. Он по-прежнему держал ее за руку, и теперь потянул на диван, и усадил рядом с собой, все еще не говоря ни слова. В этом не было надобности — она болтала не умолкая:
— А я так рано встала! Было так чудесно оказаться на свежем утреннем воздухе! Я думаю, оттого мне и сделалось сонно. Правда, какой замечательно жаркий день? Интересно — эти итальянские небеса, о которых все говорят, и впрямь синее того маленького кусочка, видишь — прямо между дубами — вон там?
Она вытянула свои пальцы из ладони отца и обеими руками повернула его голову так, чтобы он увидел именно тот кусочек неба, о котором она говорит. Ее удивляло его непривычное молчание.
— Есть какие-нибудь известия от мисс Эйр, папа? Как там у них? А что слышно про эту лихорадку? Знаешь, папа, по-моему, ты плохо выглядишь. Мне нужно быть дома и заботиться о тебе. Когда я могу вернуться домой?
— Я плохо выгляжу? Это тебе только кажется, гусенок. Я чувствую себя необычайно хорошо, и мне полагается выглядеть хорошо потому, что… у меня для вас новость, барышня. — Он чувствовал, что очень неловко справляется со своей задачей, но решил идти до конца. — Можешь угадать, какая?
— Как же я могу? — сказала она, но тон ее заметно изменился, она была явно обеспокоена, словно предчувствуя неладное.
— Видишь ли, любовь моя, — сказал он, снова беря ее за руку, — ты живешь в очень неудобной обстановке: девочка, растущая в такой семье, как наша, — рядом с молодыми людьми, — что, конечно, чудовищная глупость с моей стороны. Да еще мне приходится часто отсутствовать.
— Но ведь есть же мисс Эйр, — сказала она, охваченная растущим томительным предчувствием. — Славная мисс Эйр. Мне никого не надо, кроме нее и тебя.
— Все же бывают времена, как сейчас, когда мисс Эйр не может быть с тобой: ее дом не с нами, у нее есть другие обязанности. Я некоторое время был в большой растерянности, но наконец я предпринял шаг, который, надеюсь, сделает нас обоих счастливее.
— Ты собираешься снова жениться, — помогая ему, сказала она тихим, невыразительным голосом, мягко высвобождая свою руку.
— Да. На миссис Киркпатрик — помнишь ее? В Тауэрс ее называют Клэр. Помнишь, как она была добра к тебе, когда тебя там оставили?
Молли не ответила. Она не представляла себе, какими словами отвечать. Она боялась сказать что бы то ни было, боялась, что неистовый гнев, неприязнь, возмущение — все, что бушевало в ее груди, — найдет себе выход в криках и воплях или, хуже того, в горьких упреках, которые никогда не забудутся. Она чувствовала себя так, словно край твердого берега, на котором она стояла, обломился и ее, одинокую и беспомощную, уносит в бескрайнее море.
Мистер Гибсон ощущал неестественность ее молчания и догадывался о причине. Но он знал, что ей необходимо время, чтобы примириться с этой мыслью, и все еще верил, что в конечном счете его поступок пойдет ей на благо. К тому же он испытал чувство облегчения, открыв секрет и сделав признание, страшившее его в течение последних суток. Он продолжал перечислять все преимущества этого брака, которые теперь уже знал наизусть:
— Она вполне подходит мне по возрасту. Я не знаю, сколько точно ей лет, но, должно быть, около сорока. Я не хотел бы жениться на ком-нибудь моложе. Ее весьма уважают лорд и леди Камнор, что уже само по себе рекомендация. У нее очень приятные и утонченные манеры — конечно, приобретенные в тех кругах, в которых она оказалась; а мы с тобой, гусенок, бываем грубоваты, так что теперь нам придется последить за своими манерами.
Она никак не откликнулась на это шутливое замечание. Он продолжал:
— Она привычна к ведению хозяйства, притом к экономному ведению хозяйства, потому что последние несколько лет руководила школой в Эшкомбе, а прежде ей, конечно, приходилось устраивать все дела большой семьи. И последнее, но важное: у нее есть дочь примерно твоего возраста, Молли, которая, разумеется, приедет жить с нами и составит тебе компанию… будет тебе сестрой.
Она продолжала молчать. Потом сказала:
— Значит, меня отослали из дома, чтобы все это можно было спокойно устроить в мое отсутствие?
Говорила она, «помня горесть сердца своего», но эффект, произведенный ее словами, разрушил насильственное спокойствие. Отец резко поднялся с места и стремительно покинул комнату, что-то сказав про себя, — что именно, она не расслышала, хотя бежала за ним следом через сумрачные каменные переходы, через яркий солнечный свет конюшенного двора до конюшни.
— О папа, папа… Я просто сама не своя — я не знаю, что сказать об этом ужасном… невыносимом…
Он вывел лошадь из конюшни. Она не знала, слышал ли он ее. Сев в седло, он повернул к ней бледное, сумрачное лицо:
— Я думаю, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду. Мы можем сказать такое, что потом трудно будет забыть. Мы слишком взволнованы. К завтрашнему дню мы оба станем спокойнее, ты все обдумаешь и поймешь, что мой основной, я хочу сказать, единственно важный мотив — это забота о тебе. Ты можешь все рассказать миссис Хэмли — я собирался сказать ей сам. Я приеду завтра. До свидания, Молли.
Долгое время после того, как он уехал, после того, как затих перестук копыт по округлым камням мощеной дороги за домашним лугом, Молли стояла, затенив рукой глаза и вглядываясь в пустое пространство, где в последний раз возникла его фигура. Казалось, ее дыхание замерло: лишь
