Патрик Уайт - Женская рука
Клэй не изъявлял недовольства: если он и чувствовал себя парией, то ведь он знавал и худшие дни.
Однако мать нет-нет да и проливала свет на его неблагополучие.
Как-то вечером, когда засорилась раковина, она сказала ему:
— Вот умру будешь вспоминать свою никудышную мать только пойми я потому забываю про раковину когда мою посуду что все думаю думаю думаю о тебе хорошо бы попалась какая-нибудь практичная девушка все бы поправила что твоей маме не удалось я всегда хотела как лучше конечно я тебя не принуждаю только советую время ведь не ждет.
Ее сын не мог себе этого представить и не обращал внимания на ее слова. Он всматривался в свадебную фотографию. Фигуры на ней, такие живые, казалось, таили в себе нечто внятное лишь ему, и белая ладья свадебной туфли все манила в открытое море, словно судьба подавала знак.
Мать же продолжала втуне произносить тирады по поводу уходящей жизни. Однажды она вторглась в его мир, велев ему сходить в химчистку.
— Милый мой снеси-ка мой серый костюм на нем пятно от томатного соуса жутко смотреть когда такая толстая да еще пятно.
Клэй отправился исполнять, что было велено. Или, возможно, это улицы и трамваи двинулись мимо него, дабы он исполнил поручение матери. День был солнечный, наполненный металлическим лязгом. Дома ни от кого не таились, жизнь в них распахнута была настежь. В одном из окон женщина рассматривала подмышку. Это рассмешило Клэя.
Когда он вошел в химчистку, одна из приемщиц, отведя в сторону руку с сигаретой, говорила другой, молоденькой:
— Я покидаю тебя, Мадж. Сматываю удочки. Нужно срочно бежать домой и сбросить туфли, будь они прокляты. Ноги огнем горят.
Клэя все продолжало смешить.
Молоденькая приемщица, окруженная благоуханием химчистки, опустила глаза на стопку коричневой оберточной бумаги. У нее у самой была чистая-пречистая бледная пористая кожа.
— Что случилось? — спросила она, поскольку клиент все смеялся и смеялся. Спросила очень вежливо и спокойно.
— Ничего, — ответил он и добавил: — По-моему, вы совсем как моя мать.
В каком-то смысле это было не так, потому что девушка была плосконькая и бесцветная, а его огромная, тучная мать представляла собой по меньшей мере стопудовый оплот серости. Тем не менее что-то побудило Клэя сказать так.
Девушка не ответила. Она опять потупила взор, словно бы он преступил границы. Потом взяла костюм и осмотрела пятна от соуса.
— Завтра будет готово, — сказала она.
— Да ну!
— А что? У нас такой срок.
Каким же ровным и отсутствующим тоном говорила она!
И Клэй сказал, сам не зная почему:
— Вы чем-то расстроены.
А она ответила:
— Да просто раковина засорилась вчера вечером.
Это прозвучало у нее так серенько, и во взгляде ее было столько надежности, неизменности. Он сразу понял, что был прав, уловив в этой девушке из химчистки что-то от своей матери: зерно надежности. Клэй заволновался. Потому что он не верил, будто все преходяще, как ни стремилась убедить его в этом мать, не верил, даже когда следил за комьями земли, падающими на крышку гроба. Не верил, покуда он был он.
— Значит, завтра, — сказал Клэй.
Это прозвучало так, словно завтра было уже сегодня.
Клэй сразу же привязался к Мадж, как привязан был к матери, только по-другому. Взявшись за руки, они бродили по мертвой траве в парке или разглядывали зверей в клетках. Они жили уже одной жизнью — молчание их принадлежало уже им обоим. У них были одинаково потные ладони. А если Мадж и говорила что-нибудь, отвечать не было ни малейшей необходимости — это всегда было что-нибудь незначительное, цвета опилок.
Она говорила, например:
— Когда у меня будет свой дом, я ничего не буду делать по пятницам. Всему свое место и время. Постели тоже.
Или она говорила:
— Я люблю, чтобы все было красиво.
Или говорила:
— Замужество вещь серьезная.
Клэй, который ничего еще не сказал матери, уже и сам начал понимать, насколько серьезная.
Наконец он все-таки рассказал матери, она как раз вытирала апостольские ложки и уронила одну из них, он же предоставил ей самой поднять ее с пола, считая, что нагнуться лишний раз в порядке лечебной гимнастики для нее только полезно.
— Я очень рада Клэй, — вся красная, сказала она, помолчав. — Просто не дождусь когда увижу эту милую девушку нам надо все обсудить я думаю мы поладим совершенно не вижу почему бы молодым не попробовать жить с матерью если в доме хватает места чаще всего трения возникают не из-за характера все зависит от площади.
Миссис Скеррит всегда считала себя очень разумной.
— И Мадж так на тебя похожа, мам.
— Как это?
Он никак не мог объяснить ей того главного, что было для него столь важно, что побуждало его к женитьбе — то есть про неизменность. Не мог объяснить, что побуждало его к женитьбе, потому что и сам еще этого не знал.
— Ну что ж чем скорее мы познакомимся тем скорее мы это выясним, — только и оставалось сказать миссис Скеррит.
И Клэй привел Мадж. Руки у них в тот день были еще более потными, чем обычно. Дом на подпорках утопал в темной тени ветвей.
Миссис Скеррит отворила дверь.
— Ах ты с ней, — сказала она. — Только не сейчас, не сейчас.
Клэй сказал Мадж, чтобы она уходила, по крайней мере сейчас, что он придет к ней, и вслед за матерью вошел в дом.
Миссис Скеррит так больше и не встретилась с Мадж, разве что в зеркале, глядя в которое убеждалась с замешательством, что ничего незыблемого, неизменного не существует.
Вскоре она умерла. Сказали, от сердца.
И Клэй привел Мадж в дом, где родился и вырос. Они никуда не поехали в свой медовый месяц, поскольку замужество, как говорила Мадж, вещь серьезная. Клэй надеялся, что сумеет справиться с тем, что положено делать в постели отца с матерью. Затерянные в этом обширном владенье со скомканными простынями, Клэй и Мадж слушали друг друга.
И все было хорошо. Клэй продолжал каждый день ходить на таможню. Бывало, ущипнет Мадж за ухо.
Мадж приняла как есть дом, полный резьбы, вещи, накопленные свекровью, включая полосатые салфеточки; однажды в шкафу она нашла даже чучело канарейки. Она не высказывалась по этому поводу, просто принимала все как есть. Только одной-единственной вещи в доме она не приняла. Клэй в конце концов спросил:
— Куда делась фотография?
— Она в шкафу, — ответила Мадж.
Он вытащил родительскую свадебную фотографию и поставил ее на прежнее место, на украшенный резьбой стол. Она была рада, что он хотя бы не стал спрашивать, почему она убрала фотографию, а то она не знала бы, что и сказать. Куда как плохо, если не знаешь, чего ждать от мужа, но когда и сама себя не понимаешь — это уж совсем никуда.
Все это время она видела, что с Клэем что-то творится. Начать с того, что у него отросли волосы. Длинные кудряшки, как перья, торчали у него за ушами. Она видела, что он и сам все не свыкнется с шелковистой дерзостью своих волос, которые раньше торчали ежиком.
— Пожалуйста, мистер Мак-Джилливри, ниже ушей, — просил Клэй.
Мак-Джилливри, который был уже стар, но по-прежнему добр, воздерживался от каких бы то ни было комментариев.
Таможенные чиновники воздерживались тоже — что было более чем странно. Даже девицы, которые поначалу готовы были подхихикнуть, испытывали теперь какой-то непонятный трепет перед ним.
И только когда у мистера Скеррита волосы стали до плеч, мистер Арчболд вызвал его к себе.
— Это что, так уж необходимо, мистер Скеррит? — осведомился патрон в бастионе своего кабинета.
— Да, — ответил Клэй.
Он выжидательно смотрел на патрона.
И его отпустили.
Его жена Мадж решила ничему не удивляться. Это было единственное, что ей оставалось. Даже когда раздавался треск деревянной резьбы, она предпочитала этого не слышать. Даже когда из подвесных цветочниц торчали волосы вместо папоротника, она предпочитала этого не видеть. Котлетки, которые она ставила перед мужем, всегда располагались на тарелке исключительно прелестно. Это ли не крайность?
Как-то Клэй вошел из сада, где ползали улитки и пахло морем, в комнату. Постоял перед свадебной фотографией родителей. Большая туфля, ладья или, может быть, мост, видна была отчетливо, как никогда. Оглядываясь на прошлое, он, казалось, припомнил, что тут таятся истоки его стихов, или романа, извержения лавы, которой суждено затопить всю его жизнь.
Мадж отметила, что это был тот вечер, с какого он заперся у себя.
Она лежала в постели и звала его:
— Клэй, ты собираешься идти спать?
Или она вздрагивала, просыпаясь в предутренние часы, когда простыни сереют в сумраке, когда воздух дрожит от угрожающего звонка будильника, и разжимала рот, чтобы произнести:
— Клэй, выключи будильник!
Начиная с этих пор, его тело, казалось, никогда уже не пребывало в постели достаточно долго, чтобы там сохранялось его тепло. Впрочем, на что Мадж было жаловаться? Близок с нею он бывал раза два в году, не больше, на рождество и на пасху, хотя на пасху этого могло и не случаться — все силы отнимала Королевская сельскохозяйственная выставка.
