Кнут Гамсун - Местечко Сегельфосс
– Она не узнает, – сказал Теодор.
– Да, вот видите, это невозможно. Тем более, что девица, сегельфосская девица… дело в том: я форменно в нее влюбился за то, что она была так благоразумна, и показал ей этот портрет. Разве это не огромная глупость?
– Не знаю.
– Местер говорит, что это было очень глупо. Но я немного выпил с нею сегодня, потому что она была такая молодчина и умница, и показал ей портрет.
– Руфь! – сказала она и посмотрела на карточку.– Да, Руфь! – сказал и я, – и теперь вы понимаете, почему эта чудесная девушка не должна ни о чем знать. Да, она это понимает, и не будет ни начальства, ни резолюций, и ничего такого, сказала она.– Позвольте мне сначала переговорить с господином Иенсеном, – ответил я.
Теодор заявил, что и половины, тысячи крон, будет за глаза.
– Да, но тогда выйдет огласка, начнут разнюхивать мои материальные обстоятельства и все равно приговорят к наивысшей сумме. Да, впрочем, я не хочу вести себя глупо и отлынивать. Тысяча крон раз в пятнадцать лет – это не то, что двадцать эре каждый день на еду и платье.
Теодор вскинул глаза на своего молодого друга: этот легкомысленный сын старой почтенной купеческой семьи обладал драгоценными качествами, почти непонятными Теодору; его собственное наследие было сплошь такого рода, что он день за днем, год за годом старался урвать что-нибудь у себя и в возмещение взять все, что годится, у других.
– Разумеется. Вы правы! – сказал он вдруг, словно и сам так думал.– И теперь я могу вам сказать: я встретил девушку дорогой, и она просила меня замолвить перед вами словечко.
– Вот как. Но, видите ли, дело все-таки немножко запутано. В тот вечер, когда мы вместе сидели в Сегельфоссе – помните, как это его звали? Борсен, начальник телеграфа, говорил про человека, который вернулся домой после двенадцатинедельного отсутствия, но тут оказалось, что его невеста уже три недели ходит в шерстяном платке и мучается зубной болью. Вы понимаете?
– Помню.
– Не имел ли он в виду эту девушку? Мне пришло это в голову сегодня.
– Можно предположить, что он имел в виду эту девушку, – ответил Теодор, желавший соблюсти честность и чистоплотность.– Но не знаю, пожалуй, вам не стоит касаться этого дела.
– Да, конечно. Но если взглянуть в совокупности, получается ужасная чепуха. Потому-то я и приглашал телеграфиста вместе с вами. Впрочем, я сейчас рад, что он не приехал, а то я, наверное, спросил бы его. Но не думайте, что дело совсем уж ясно!
– Неужели?
– Местер говорит, что с девицей ровно ничего не стряслось.
– Что? – спрашивает Теодор в искреннем изумлении.
– Местер страшно опытный малый, он сидел с девушкой после меня сегодня, и он говорит, что она так же беременна, как мы с вами. Между прочим, он подарил ей свою часовую цепочку.
Молчание. Теодор думает, потом говорит:
– Что же, значит, она только притворяется?
Во всяком случае, она из-за этого лишилась жениха.
– Да, – ответил господин Дидрексон, улыбаясь, – это она рассказала и мне. Но тут важно знать, не ценит ли она деньги дороже, чем жениха. А впрочем, именно тогда-то жених и может вернуться.
«У нее есть сберегательная книжка, – думает Теодор, – вот чертово отродье!» И он восклицает с внезапной твердостью: – Вы не должны платить ни одной эре! – Но он не уверен, этот сложный ход мыслей, в котором ему приходится разбираться, ново для него, поэтому он прибавляет: – Я сделал бы точь-в– точь так, как вы: заплатил бы что следует и развязал себе руки; но если это обман и вымогательство, тогда совсем другое дело.
– Но я не могу этого установить.
– Нет, – согласился Теодор, – не можете.– И Теодор продолжал соображать. Но вдруг его поражает безусловная смехотворность всего этого дела.– Да черт побери, вы ведь можете не платить до рождения ребенка! А он, пожалуй, никогда и не родится! – говорит он.
– Совершенно верно, – отвечает господин Дидрексон, – потому-то я вас сюда и вызвал. Девушка, может статься, очень хитра. Кстати, как ее зовут?
– Флорина.
– Флорина. Очень хитра, пройдоха. Так вот, я внесу деньги вам, господин Иенсен, я обещал ей; но она не получит их раньше срока. Я посоветовался с Местером, он парень дошлый. А когда она их в конце концов получит, то с обязательством хранить молчание, за подписью и при свидетелях, а то она опять придет. Все должно быть закреплено письменно.
– Великолепно! – сказал Теодор, сверкая глазами. Что привело его мгновенно в такой восторг? Не шевельнулся ли в его голове какой-нибудь план, сразу принявший жизнь и формы?
– Хорошо! – сказал он господину Дидрексону.– Я возьму на хранение деньги и улажу все с Флориной, можете на меня положиться.
– Да, вот именно, если вы разрешите затруднить вас этим. Хорошо было бы сразу разъяснить ей все и зажать ей рот, – сказал господин Дидрексон.
Теодор ответил:
– Хорошо, все будет сделано.
Он пробыл на пароходе до утра и спал, пока другие пировали. Молодому Дидрексону, видимо, мало было этого урока, он любил радость, искал и находил ее. Молодой и красивый, как принц, он всю ночь хороводил с гостями, исполняя роль радушного хозяина. В четыре часа педали горячий завтрак.
– Пожалуйте, не взыщите! – вежливо говорил хозяин, товароватый и внимательный, как всегда.
Повар был в свежих белых перчатках, в антрактах между кушаньями Местер играл на гармонике. Да, все было очень остроумно и весело.
Наконец, общество стало расходиться, гости сели в лодки и поплыли к берегу. Они были молоды и пылки, и бессонная ночь ничуть не отозвалась на них – этого бы еще недоставало! С берега они торжественно махали платками и шляпами.
Через двадцать лет они, может быть, вспомнят эту ночь и улыбнутся. Через тридцать будут сердиться, что другие молодые люди урвут себе одну ночку в жизни…
– А в случае, если… если вам не придется платить, как тогда? – спросил Теодор, стоя на трапе.
– А-а… Ну, что ж, в сущности, она по-своему была благоразумная и хотела помочь мне распутаться с властями, – ответил господин Дидрексон с беглой улыбкой.– Нельзя не дать ей совсем ничего. Но с другой стороны, она вела себя не очень благородно, – дайте половину!
Вернувшись домой, Теодор отправился к отцу и сказал, – бумажник его был так туго набит, что он мог это сказать:
– Адвокат был?
Отец удивлен, но имеет основания считать вопрос неискренним.
– Мне вчера надо было уехать, – продолжал Теодор.– Теперь нет никакой помехи, чтоб его вызвать, если он еще не был.
Отец злобно косится на него и говорит:
– Чучело!
Пер из Буа чуял недоброе; неужели сила уже не на его стороне? Посмотрим! Долгие годы праздности отнюдь не смягчили его, а, наоборот, понемножку ожесточали каждый день, теперь он весело шел попятным путем. Еще немножко, и он станет чудовищно злым и будет кидаться на людей, природный инстинкт развертывался в нем беспрепятственно и работал вовсю на полной свободе, он быстро шел назад к своему глубокому прошлому, к пещере, звериной хитрости, реву и нападению. Он бежал по дороге прямо, как духовидец, тьма звала его.
– Ну, так чего же тебе надо? – спрашивает Теодор.– У меня есть другие дела, а не только что стоять здесь. Хочешь делиться – сделай одолжение, я выкуплю ваши части.
Ловкий выпад со стороны мальчишки Теодора – выговорить такие слова, не моргнув глазом! Но отец тоже не промах, – он скосил голову, словно имел дело с совершенным ничтожеством и говорил с сором на полу:
– Вот что, пащенок, выкупишь? Нет, это ты, пащенок, вылетишь отсюда.
И искоса метнул на сына взглядом.
– Как это так? – спросил Теодор, и в ясной голове его точно вдруг отодвинулась какая-то заслонка, он услышал, как шумит в его ушах кровь.
– Вот я так выкуплю тебя! – сказал отец хриплым от раздражения голосом. – Вон из дому! – прибавил он.– Ты спрашиваешь, как? Выгоню из своего дома, вон, в поле, паршивец!
Но в эту волнующую минуту Теодор овладел собой.
– Ах, вот что ты задумал! – сказал он, криво усмехаясь. Он знал положение дела, как свои пять пальцев: ежегодные операции с треской и многократные покупки и продажи судов, – деньги, вырученные от всех этих совершенно личных предприятий, были вложены в дело, и лавка не могла откупиться от него, не обанкротившись. Он криво усмехнулся. Он даже не подумал о птичьем острове, которого никак нельзя было выкупить, потому что он не продаст его.
Единственное, что могло быть, – это, что отец действительно разорит дело в лавке и потом посадит девчонок начинать торговлю сызнова. Пер из Буа пользовался большим кредитом.
«Как хочет! – думал Теодор, – аккурат, как хочет! Я разобью их торговлю в пух и прах под самым их носом, только бы мне заполучить квадратик земли!» – Улыбка еще змеилась на его губах, когда он вышел от отца.
Пер из Буа чуял неладное и даже видел перед собой странную улыбку, – что же, он начал сдаваться? Он не сдался, он заревел. Позвали адвоката Раша, и этот составил акт раздела не хуже всякого другого, писал несколько дней, писал с большой готовностью, посмотрел торговые книги в лавке, вызвал телеграммой дочерей, телеграфировал с большой готовностью этим малюткам и охранял их права. Ведь дело шло о двух молоденьких девушках и параличном старике; все трое смотрели на него с надеждой, не мог же он обмануть такие глаза? Ведь он жил тем, что помогал людям в юридических случаях, когда в жизни приходилось применять право. Пер из Буа хотел устроить свои дела перед смертью, и его благовоспитанные дочери не стали ему перечить. Сын тоже не перечил: сделайте одолжение, – сказал сын. Что же оставалось адвокату, как не приступить к делу!
