Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Неправда, была, – сказал Роджер. – Можешь спросить папу.
– Мне очень жаль мистера Рэйберна, – сказал Том-младший. – Я хорошо помню, как это случилось. Его убило во время соревнований по бобслею – санки сорвались на крутом повороте и врезались в толпу. Он перед тем долго болел, и мы с папой его навещали. А потом стал поправляться, и ему захотелось поехать на эти соревнования. Лучше бы он не ездил. Мы при этом не были. Простите, Одри, может быть, вам тяжело вспоминать об этом.
– Он был хороший человек, – сказала Одри. – Но мне не тяжело, Томми. Прошло уже столько лет.
– А со мной или с Дэвидом вы не были знакомы? – спросил Энди.
– Как же это могло быть, наездник? Нас тогда еще на свете не было, – сказал Дэвид.
– А откуда мне знать, – сказал Энди. – Я про Францию ничего не помню и не думаю, чтобы ты помнил много.
– Я этого и не говорю. Томми помнит Францию за нас всех. А я потом буду помнить этот остров. И еще я помню все папины картины, которые видел.
– А те, где скачки, помнишь? – спросила Одри.
– Те, что видел, помню все.
– Там на некоторых есть я, – сказала Одри. – В Лонгшане, в Отейле, в Сен-Клу. Но всегда только с затылка.
– А, если с затылка, тогда я вас помню, – сказал Том-младший. – У вас были распущенные длинные волосы, а я сидел на два ряда выше вас, чтобы лучше видеть. День был чуть туманный – знаете, бывают такие осенние дни, когда воздух будто полон сизого дыма, – и места у нас были на верхней трибуне, прямо против канавы с водой, а большой барьер и каменная стенка приходились слева от нас. Финиш был ближе к нам, а канава с водой на другой стороне круга. И всегда я был позади вас и чуть повыше, если только мы не стояли внизу, у дорожки.
– Ты мне тогда казался очень смешным мальчуганом.
– Я, наверно, и был смешной. А вы всегда молчали. Может, вам не о чем было говорить с таким малышом. Но правда ипподром в Отейле чудесный?
– Замечательный. Я там в прошлом году была.
– Может, и мы побываем этим летом, Томми, – сказал Энди. – А вы тоже ездили с ней на скачки, мистер Дэвис?
– Нет, – сказал Роджер. – Я был только ее учителем плавания.
– Вы были моим героем.
– А папа не был вашим героем? – спросил Эндрю.
– Конечно, был. Но я не давала себе мечтать о нем, потому что он был женат. Когда они с матерью Тома разошлись, я написала ему письмо. Там с большой силой говорилось о моих чувствах и о моей готовности занять место матери Тома, если это возможно. Но я так и не отправила это письмо, потому что он женился на матери Дэви и Энди.
– Да, не так все просто в жизни, – сказал Том-младший.
– Расскажите нам еще про Париж, – сказал Дэвид. – Раз мы туда едем, нам нужно узнать о нем побольше.
– Я помню, Одри, как мы, бывало, стояли у самых перил и лошади, после заключительного препятствия, мчались прямо на нас, словно вырастая с каждой секундой, и помню глухой стук копыт по дерну, когда они наконец пролетали мимо.
– А ты помнишь, как в холодные дни мы теснились к большим braziers, чтобы согреться, и ели бутерброды, купленные в баре?
– Лучше всего бывало осенью, – сказал Том-младший. – Домой мы возвращались в открытом экипаже, помните? Через Булонский лес и потом вдоль берега, а кругом уже сумерки, и жгут сухие листья, и буксиры тянут баржи по Сене.
– Как это ты так хорошо все запомнил? Ведь ты был совсем крошечным мальчуганом.
– Я помню каждый мост от Сюрена до Шарантона, – сказал Том-младший.
– Быть не может.
– Я не взялся бы перечислить их по названиям. Но они у меня все в голове.
– Не поверю я, что ты все это помнишь. И потом, река ведь довольно безобразна, кое-где и многие мосты тоже.
– Знаю. Но ведь я еще после вас очень долго жил в Париже, и мы с папой чуть не все берега исходили пешком. И где красиво и где безобразно, и во многих местах я с приятелями ловил рыбу.
– Ты, правда, ловил рыбу в Сене?
– Правда.
– И твой папа тоже?
– Не так часто, но иногда ловил – в Шарантоне. Но обычно ему после работы хотелось размяться, и мы с ним ходили и ходили, пока я не уставал до того, что уже не мог идти дальше, и тогда мы возвращались домой на автобусе. А когда у нас стало больше денег, то в экипаже или на такси.
– Но были же у вас деньги в тот год, когда мы ездили на скачки.
– Наверно, были, – сказал Том-младший. – Вот этого я точно не помню. Скорей всего – когда были, когда нет.
– А у нас всегда были деньги, – сказала девушка. – Мама выходила замуж только за людей с большими деньгами.
– Значит, вы богатая, Одри? – спросил Том-младший.
– Нет, – сказала девушка. – Мой отец частью истратил, частью потерял свое состояние после того, как женился на маме, а ни один из моих отчимов меня не обеспечил.
– Вам деньги не нужны, – сказал ей Эндрю.
– Знаете что, живите у нас, – сказал ей Томми. – Вам у нас будет очень хорошо.
– Заманчивое предложение. Но не могу же я жить на ваш счет.
– Мы отсюда едем в Париж, – сказал Энди. – Поедемте с нами. Вот будет здорово. Мы с вами вдвоем осмотрим все арондисманы.
– Надо будет подумать, – сказала девушка.
– Хотите, я вам приготовлю коктейль, чтобы легче было принять решение, – сказал Дэвид. – В книгах мистера Дэвиса всегда так поступают.
– Вы меня подпоить хотите.
– Известный прием торговцев живым товаром, – сказал Том-младший. – А когда жертва приходит в себя, оказывается, она уже в Буэнос-Айресе.
– Ну, значит, ей дали чего-нибудь адски крепкого, – сказал Дэвид. – До Буэнос-Айреса неблизкий путь.
– Ничего нет крепче мартини, который приготовляет мистер Дэвис, – сказал Эндрю. – Угостите ее своим мартини, мистер Дэвис.
– Хотите, Одри? – спросил Роджер.
– Выпью, если не слишком долго ждать ленча.
Роджер пошел приготовлять коктейль, а Том-младший пересел к девушке поближе. Энди теперь сидел у ее ног.
– Смотрите, Одри, лучше не пейте, – сказал Том-младший. – Ведь это первый шаг. Помните, ce n'est que le premier pas qui compte19.
Наверху Томас Хадсон продолжал накладывать мазок за мазком. Он невольно слушал их разговор, но ни разу не глянул вниз после того, как они вернулись с купания. Ему трудно приходилось в том панцире работы, который он создал себе для защиты от внешнего мира, но он думал: если я брошу работать сейчас, я могу совсем лишиться этой защиты. Ведь будет довольно времени для работы, когда они все уедут, возразил он себе. Но он знал, что бросать сейчас работу нельзя, что тогда рушится вся система безопасности, которую он себе создал работой. Сделаю ровно столько, сколько сделал бы, если б их тут не было, думал он. Потом приберу все и пойду вниз, а Рейберна, и Париж, и все прошлое выкину из головы. Но, работая, он чувствовал, как внутрь уже закрадывается тоска одиночества. Работай, сказал он себе. Держись и не изменяй своим привычкам, они скоро понадобятся тебе.
Когда Томас Хадсон отработал положенное и спустился вниз, мысли его еще были заняты живописью. Он сказал девушке: «Привет!», потом отвернулся в сторону. Потом снова посмотрел на нее.
– Я поневоле все слышал, – сказал он. – Или, если хотите, подслушал. Очень рад, что мы, оказывается, старые друзья.
– И я рада. А вы меня в самом деле не узнали?
– Может быть, и узнал, – сказал он. – Ну, пора к столу. Вы уже высохли, Одри?
– Я приму душ и переоденусь, – сказала она. – У меня с собой блузка и юбка.
– Скажи Джозефу и Эдди, что мы готовы, – сказал Томас Хадсон Тому-младшему. – Идемте, Одри, я покажу вам, где душ.
Роджер ушел в дом.
– Мне было бы неприятно думать, что я сюда попала обманом, – сказала девушка.
– Вы этого и не сделали, – сказал Томас Хадсон.
– Я могу ему чем-нибудь помочь, как вам кажется?
– Попробуйте. Для спасения его души нужно, чтобы он стал хорошо работать. Я по душам не специалист. Но я знаю, что свою он продешевил, когда первый раз приехал на побережье.
– Но ведь он теперь пишет новый роман. И роман замечательный.
– Откуда вы это знаете?
– Читала в газете. В статье Чолли Никербокера, кажется.
– А-а, – сказал Томас Хадсон. – Ну, тогда, значит, так и есть.
– Вы, правда, думаете, что я могу ему помочь?
– Попробуйте.
– Это все не так просто.
– Просто ничего не бывает.
– Рассказать вам почему?
– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Лучше вы причешитесь, оденьтесь и приходите наверх. А то пока он ожидает, ему может попасться на глаза другая женщина.
– Вы раньше таким не были. Мне казалось, вы самый добрый человек на свете.
– Очень жаль, что я изменился. Но я искренне рад встрече, Одри.
– Мы ведь старые друзья, правда?
– Еще бы, – сказал он. – Ну, скорей приводите себя в порядок, переодевайтесь и приходите наверх.
Он отвернулся, и она скрылась за дверью душа. Он сам не мог понять, что такое с ним происходит. Но радость этих летних недель вдруг пошла в нем на убыль, как во время смены течений за отмелью, когда в узком проливе, ведущем в открытое море, начинается отлив. Всматриваясь в море и в береговую линию, он заметил, что течение уже изменилось и на вновь обнажившейся полосе мокрого песка деловито хлопочут береговые птицы. Он еще раз долгим взглядом окинул берег и ушел в дом.
