Чарльз Диккенс - Домби и сын
Оканчивая свиданіе, м-ръ Домби выразилъ надежду, что м-съ Пипчинъ, вѣроятно, благоволитъ удержать за собою должность верховной надзирательиицы надъ его сыномъ, пока тотъ будетъ учиться въ Брайтонѣ. Потомъ онъ поцѣловалъ Павла, подержалъ руки Флоренсы, искоса взглянулъ на бѣлый парадный воротничекъ молодого Байтерстона и погладилъ по головкѣ миссъ Панки, отчего бѣдная дѣвочка громко заплакала, потому что нѣжность какъ разъ пришлась по тому самому мѣсту, гдѣ м-съ Пипчинъ щиколками своихъ пальцевъ производила свои обыкновенныя наблюденія, стукая по головѣ, какъ по винному боченку. Уходя, м-ръ Домби еще разъ изволилъ объявить, что, такъ какъ сынъ его уже выросъ и совершенно поправился въ здоровьи, то нѣтъ сомнѣнія, образованіе его пойдетъ блистательно, какъ скоро д-ръ Блимберъ возьметъ его въ свои руки.
И точно, если молодой джентльмень попадался въ руки къ Блимберу, онъ всегда чувствовалъ нѣкоторое довольно плотное давленіе, какъ будто его сжимали тисками. Докторъ, по обыкновенію, занимался образованіемъ только десяти мальчиковъ, но y него всегда было въ запасѣ ученья, по крайней мѣрѣ, для цѣлой сотни молодыхъ головъ; зато этотъ несчастный десятокъ былъ заваленъ по горло всякой всячиной, къ невыразимому наслажденію мудраго педагога, y котораго единственною цѣлью въ жизни было мучить бѣдныхъ дѣтей.
Учебное заведеніе д-ра Блимбера было, собственно говоря, ни больше ни меньше, какъ огромная теплица; гдѣ безпрестанно пускались въ ходъ всѣ возможные аппараты для произведенія скорѣйшаго плода. Умственный зеленый горохъ обыкновенно поспѣвалъ къ Рождеству, a духовную спаржу можно было добывать во всякое время года. Математическій крыжовникъ, насаженный опытной рукою Блимбера, мгновенно доставлялъ плоды, немножко кислые, но все-таки годные для употребленія. Каждое прозябаніе, греческое или латинское, мигомъ выростало на сухихъ вѣтвяхъ подъ всѣми широтами и поясами дѣтскаго климата. Природа тутъ была нипочемъ. Д-ръ Блимберъ, и не соображаясь съ природой, такъ или иначе, заставлялъ всякую почву произращать какіе угодно плоды.
Все это было чрезвычайно весело и очень остроумно, но система принужденія обыкновенно сопровождалась своими печальными послѣдствіями. Скороспѣлые фрукты не имѣли свойственнаго имъ вкуса и держались недолго. Одинъ молодой джентльменъ, старшій въ заведеніи, малый съ преогромной головой и раздутымъ носомъ, уже благополучно прошелъ черезъ всѣ педагогическія мытарства, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро совершенно отказался цвѣсти и навсегда остался въ заведеніи, какъ чистый стебель. Говорили, будто докторъ уже черезчуръ переучилъ молодого Тутса, и бѣдняга вдругъ потерялъ мозгъ, какъ скоро появился пушокъ на его бородѣ.
Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ совершенно лишился своего мозга. Зато y него оказались прегустыя бакенбарды и чудесный басистый голосъ. Онъ пришпиливалъ къ рубахѣ красивую булавку и, по обыкновенію, носилъ въ жилетномъ карманѣ маленькое колечко, которое украдкой надѣвалъ на мизинецъ всякій разъ, когда воспитанники выходили гулять. Онъ постоянно влюблялся съ перваго взгляда во всякую няньку, хотя, къ сожалѣнію, ни одна нянька не обращала на него ни малѣйшаго вниманія.
Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ платьѣ съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колѣнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имѣлъ очень свѣтлую плѣшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дѣйствовать бритва въ этой чудной впадинѣ. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лѣвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, дѣлая самыя обыкновенныя замѣчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенствѣ походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.
У доктора былъ въ Брайтонѣ очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвѣтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблицѣ умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скорѣе похожи были на колодези, a гость, сидѣвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шума, кромѣ громкаго боя стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ залѣ, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятнѣ.
Миссъ Блимберъ, тонкая и довольно граціозная дѣвушка, ни мало не разстраивала своей оссбой общей степенности докторскаго дома. Въ этой дѣвицѣ, носившей коротенькіе курчавые волоеы и зеленые очки на носу, не оказывалось ни малѣйшихъ слѣдовъ вѣтренности и легкомыслія, свойственныхъ ея полу и возрасту. Она, по-видимому, высохла и разсыпалась въ песокъ, работая въ душныхъ подземельяхъ мертвыхъ языковъ, a живыя нарѣчія не существовали для миссъ Блимберъ. Языку непремѣнно надлежало умереть, превратиться въ камень, и тогда только миссъ Блимберъ начала бы докапываться до его тайнъ, какъ неутомимый антикварій, для котораго не существуетъ живая природа.
Маменька ея, м-съ Блимберъ, была женщина неученая, однако-жъ съ большими претензіями на ученость, и, по обыкновенію, говаривала по вечерамъ, что, если бы со временемъ Господь Богъ привелъ ей познакомиться съ Цицерономъ, она умерла бы спокойно. Величайшей отрадой въ ея жизни было любоваться на молодыхъ учениковъ своего супруга, когда они выходили на улицу съ преширокими воротничками на рубашкахъ и высочайшими галстухами, рѣзко отличаясь отъ всѣхъ другихъ джентльменовъ: это былъ костюмъ въ совершенствѣ классическій, говорила она.
М-ръ Фидеръ, магистръ и помощникъ д-ра Блимбера, былъ чѣмъ-то вродѣ олицетвореннаго органа съ однимъ валомъ, на которомъ постоянно безъ всякихъ варіацій разыгрывалось нѣсколько однообразныхъ арій. Вѣроятно, въ раннюю эпоху молодости, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, къ нему можно было бы придѣлать еще два, три вала; но судьба этого не хотѣла, и м-ръ Фидеръ, пущенный на бѣлый свѣтъ съ однимъ только валомъ, посвятилъ себя отуманиванію молодыхъ головъ въ учебномъ заведеніи Блимбера. Рано молодые люди проникались печальными заботами всякаго рода и ни на минуту не находили отдыха въ туманной атмосферѣ окаменѣлыхъ глаголовъ, одичалыхъ существительныхъ и страшныхъ могильныхъ привидѣній омертвѣлаго синтаксиса. Благодаря насильственной системѣ воспитанія, молодой человѣкъ въ три недѣли однажды навсегда разставался съ здравымъ смысломъ; въ три мѣсяца взваливалъ на свои плечи всѣ заботы міра; въ четыре проникался самыми горькими чувствованіями противъ родственниковъ или опекуновъ; въ пять становился совершеннымъ мизантропомъ; въ полгода начиналъ завидовать бездонной пропасти Квинта Курція, a въ концѣ перваго года онъ приходилъ къ рѣшительному, неизмѣнному заключенію, что всѣ мечтанія поэтовъ и уроки мудрецовъ были ничто иное, какъ собраніе словъ и грамматическихъ правилъ, безъ всякаго внутренняго значенія и смысла!
И все-таки расцвѣталъ онъ, убійственно расцвѣталъ цѣлые годы въ огромной педагогической теплицѣ, и слава мудраго доктора достигала до необозримой высоты, когда онъ отправлялъ, наконецъ, свои зимнія растенія на ихъ родимую сторону, подъ кровлю родственниковъ и друзей.
Однажды, на порогѣ докторскаго дома, остановился съ трепещущимъ сердцемъ маленькій Павелъ, ведомый за одну руку отцомъ, за другую — Флоренсой. Позади, какъ зловѣщій воронъ, шествовала м-съ Пипчинъ, съ своимъ чернымъ плюмажемъ и крючковатымъ носомъ. По-видимому, она задыхалась отъ усталости, потому-что м-ръ Домби, исполненный великихъ мыслей, шелъ очень скоро. Съ трудомъ переводя духъ, она прокаркала охриплымъ голосомъ, чтобы отворили дверь.
— Вотъ, любезный Павелъ, — сказалъ м-ръ Домби возвышеннымъ тономъ, — вотъ дѣйствительное средство наживать деныи и сдѣлаться истиннымъ Домби и Сыномъ. Ты уже почти человѣкъ.
— Почти, — отвѣчалъ ребенокъ.
Даже дѣтское волненіе не могло пересилить лукаваго, хотя вмѣстѣ трогательнаго взгляда, какимъ сонровождался этотъ отвѣтъ.
На лицѣ м-ра Домби выступило неопредѣленное выраженіе досады, но въ эту минуту отворилась дверь, и его физіономія мгновенно приняла свой обыкновенный видъ.
— Дома ли д-ръ Блимберъ? — спросилъ мрь Домби.
