Шерсть и снег - Жозе Мария Феррейра де Кастро
Выйдя на дорогу, рабочие, как обычно, разошлись в разные стороны: одни направились в Ковильян, другие в Алдейя-до-Карвальо. По склону вместе с подругами поднималась жена Раваско — Мария-Антония, которая работала на Новой фабрике.
— Подойду спрошу, в чем тут штука, — проговорил Трамагал.
Маретта схватил его за руку:
— Не надо! Она еще ничего не знает, ты ее расстроишь. Пусть лучше Раваско сам ей скажет…
Как всегда, Маррета, Трамагал и Орасио вначале шли вместе. Трамагал избегал говорить с Орасио и даже не смотрел в его сторону, а потом ускорил шаг и присоединился к шедшим впереди. Маррета внезапно замолчал, Орасио, чтобы скрыть неловкость, начал расспрашивать его:
— Так что же все-таки за болезнь у Раваско?
— Это очень серьезная вещь… — ответил Маррета. — У Раваско недержание мочи. Врач в свое время сказал, что у него, очевидно, камни в мочевом пузыре, и прописал какие-то лекарства. Несколько дней ему было лучше, но потом он стал себя чувствовать все хуже и хуже… Однако продолжал работать. Врач предложил сделать операцию, но Раваско не захотел. Потом у него появилась в моче кровь, он резко похудел и тут перепугался. Когда в Ковильян на консультацию приехал из Коимбры доктор Барбейто, Раваско решил отправиться к нему. Говорили, что это известный врач, берет дорого, но, мол, стоит заплатить. Раваско пошел к нему с Жоаном Рибейро. Доктор вставил ему в мочевой пузырь какую-то штуковину с лампочкой и потом объявил, что Раваско необходимо съездить в Лиссабон, где есть институт для лечения таких болезней. Возможно, его придется оперировать или ему назначат специальный курс лечения — там на месте все окончательно установят. Он дал Раваско письмо к одному лиссабонскому врачу. Когда они выходили из кабинета, доктор Барбейто шепнул Жоану Рибейро, что у Раваско рак мочевого пузыря — он почти уверен в этом — и что нельзя медлить…
— Бедняга! — посочувствовал Орасио. — Я об этом ничего не знал… И он не захотел поехать в Лиссабон?
— Теперь Раваско наконец решил ехать. Страховая касса оплачивает стоимость лечения в больнице, но проезд — за свой счет. А ведь всегда есть и другие расходы. Вчера он сказал, что собирается выехать на будущей неделе. Наверно, ему обещали дать денег в долг…
— Он, конечно, не подозревает, какая у него болезнь?
— Нет… Думаю., что нет.
Маррета на мгновение замолчал, потом добавил:
— Я не знаю, кто прав — Фелисио или Раваско. Возможно — оба. Конечно, Фелисио с его постоянной улыбочкой не лучше мрачного Матеуса. Но и Раваско мог пересолить: он теперь уже не тот, что раньше, ведь болезнь, которой он страдает, меняет человека. У него отчаянное настроение, раздражается из-за любого пустяка. Кроме того, он ведь неграмотный и зачастую многого не понимает. Ему бы нужно взять себя в руки и продолжать работать, чтобы собрать деньги на лечение, а он… Должно быть, он понимал, что рано или поздно его выгонят на улицу, но ожидал увольнения по болезни, с выплатой двухмесячного выходного пособия. Это мне сказал Жоан Рибейро. Возможно, что именно на эти деньги Раваско и рассчитывал…
— И Фелисио знал это?
Маррету такой вопрос озадачил. Он довольно долго размышлял, потом ответил:
— Фелисио знал, что, если Раваско уволят по болезни, придется выплатить ему за два месяца. Но вряд ли он выгнал Раваско только затем, чтобы избавиться от выдачи пособия… Так что нечего нам зря болтать, раз мы в этом не уверены.
Маррета умолк и многозначительно посмотрел на Орасио…
Трамагал по-прежнему шел впереди, оживленно разговаривая и жестикулируя, Орасио было неприятно: он привык возвращаться с работы вместе с Трамагалом. Он ни-как не мог решиться рассказать все Маррете, но ему очень хотелось оправдаться, и он наконец начал:
— Кажется, Трамагал злится на меня за то, что я посторонился, давая пройти хозяину. Он скорчил такую рожу, будто хотел съесть меня…
Маррета ответил не сразу.
— Это он сгоряча… Но вспомни, как ты вел себя при хозяине…
— Как я себя вел?
Маррета заговорил по-отечески мягко:
— Ты не из рабочей семьи и не жил в нашей среде, вот в чем дело! Если бы Трамагал вспомнил об этом, он, может быть, и не рассердился бы на тебя…
— Я ничего плохого не вижу!
— Не видишь или не хочешь видеть?
— Не вижу, я уже сказал!
Маррета внимательно взглянул на него и принялся терпеливо объяснять:
— В прежнее время, когда хозяин входил в цех, все держали себя угодливо, так, как ты теперь. Тогда из-за любого пустяка каждого из нас могли выкинуть на улицу. Не только хозяева, но и мы сами думали, что родились на свет для того, чтобы трудиться на них, и любую работу считали милостью. Но настал день, когда мы наконец поняли, что и мы люди, и так постепенно обрели свое достоинство. И сейчас еще кое-кто лижет хозяевам сапоги, однако таких становится все меньше; потому-то хозяева и не любят бывать на своих фабриках. Их не принимают с прежним раболепием, рабочие перед ними не лебезят. И чем мы становимся сознательнее, тем выше вырастает стена между нами и нашими хозяевами. Мы могли бы работать и больше и лучше, но мысль о том, что мы трудимся на хозяина, сковывает нас… Понимаешь?
Орасио не знал, что сказать. Сначала ему показалось, что Маррета прав, но потом чувство обиды взяло верх: «То, что я сделал, не настолько серьезно, чтобы ко мне так отнеслись. Ведь и мне хочется всегда ходить с поднятой головой, ни к кому не подлаживаясь».
— Я не знал… — оправдывался он. — Но все равно, Трамагал неправ!
Маррета улыбнулся:
— Сейчас я вас помирю… Трамагал! Трамагал! Подожди-ка меня…
Все еще обиженный, Орасио решил отложить беседу с Марретой по своим личным делам на завтра…
Однако в последующие два дня ему не удалось поговорить с другом наедине. Трамагал, с которым он помирился, шел с ними всю дорогу, а вечером дом старого ткача наполнялся рабочими; за игрой в карты они продолжали обсуждать дело Раваско. В пятницу Орасио решил больше не откладывать и проводил Маррету с фабрики домой. Старик вошел, зажег лампу и принялся растапливать печку.
— Война… нефти не хватает, всего не хватает, и кажется, что даже дрова и те не настоящие… Не разгораются…
Тогда за дело взялся Орасио. Присев на корточки, он стал укладывать щепки и раздувать огонь. Маррета, стоя у стола, тщательно мыл картофель, который обычно варил в
