Сосэки Нацумэ - САНСИРО
А девушка и в самом деле как-то потускнела, в уголках глаз затаилась неизбывная грусть, будто и впрямь с нею что-то случилось. Сансиро ощутил, как исчезли мир и покой, которыми так и веяло от этой живой картины. «Уж не я ли причина такой перемены?» — мелькнуло в голове у юноши. И сразу же его душу затопило острое чувство, в котором целиком сказалась его натура. Он уже не мог спокойно, с лёгкой грустью созерцать эту изменчивую красоту. Неужели это его приход так подействовал на Минэко? Чувство было неожиданным и новым.
Харагути наконец отложил кисть.
— На сегодня хватит. Совсем не клеится!
Минэко уронила веер, взяла с кресла хаори и, надевая его, подошла к Харагути.
— Устали? — спросил художник.
— Устала, — запахивая хаори и завязывая шнурок, словно эхо повторила Минэко.
— Да и я, честно говоря, устал. Завтра продолжим, если почувствуем себя бодрее… Не торопитесь, попьём чайку.
Сумерки ещё не наступили, но Минэко отказалась остаться, сославшись на дела. С нею ушёл и Сансиро. В условиях Японии остаться наедине с девушкой не так-то просто, и Сансиро решил воспользоваться представившейся возможностью. Однако надежды его не оправдались. Минэко отказалась погулять с ним по тихой, почти безлюдной улице Акэбоно. Через живую изгородь они вышли на большую улицу.
— Харагути-сан, видимо, был прав. У вас в самом дело что-то случилось?
— Случилось, — сказала Минэко тем же тоном, каким отвечала Харагути. За всё время знакомства с Минэко Сансиро ни разу не слышал, чтобы она говорила длинными фразами. Речь её была предельно лаконична. Тем не менее каждое её слово долго звучало в ушах Сансиро, ибо имело свою особую окраску и неизменно вызывало у него восхищение.
Девушка вполоборота повернулась к Сансиро, посмотрела на него, слегка сощурившись, и Сансиро заметил в её взгляде не присущую ей вялость. Лицо её было бледнее обычного.
— Вид у вас и впрямь усталый.
— В самом деле?
Наступило молчание. Молодых людей словно разделил тонкий занавес, сквозь который Сансиро не знал, как проникнуть. Прибегнуть к словам любви из романов ему не хотелось. Это было бы проявлением дурного вкуса, а также нескромностью, которая не принята в общении между мужчиной и женщиной. Сансиро желал невозможного и придумывал, как бы сделать его возможным.
Молчание нарушила Минэко:
— У вас было какое-нибудь дело к Харагути-сан?
— Никакого.
— Просто в гости приходили?
— Нет, не в гости.
— Зачем же?
— Чтобы увидеться с вами, — быстро ответил Сансиро, воспользовавшись случаем.
Сансиро полагал, что сказал всё, что мог. На это девушка ответила совершенно спокойным, всегда опьянявшим его тоном:
— Мне там было неловко брать у вас деньги. Сансиро приуныл. Но потом вдруг выпалил:
— Деньги тут ни при чём!
После паузы Минэко тихо произнесла:
— Оставьте их у себя, они не нужны мне.
Тут Сансиро не выдержал:
— Я пришёл потому, что хотел видеть вас. — Он заглянул в лицо Минэко.
Не глядя на него, девушка словно бы выдохнула:
— Деньги…
— Что касается денег…
Разговор прервался. Так ни один из них не высказал то, что хотел. Прошли ещё с полквартала.
— Как вам нравится портрет?
Сансиро молчал, не зная, что ответить. Тогда Минэко снова спросила:
— Вас не удивляет, что Харагути пишет его так быстро?
— Пожалуй, — не очень уверенно ответил Сансиро. Ведь месяца не прошло с тех пор, как Харагути рассказал Хироте о своём желании написать портрет Минэко. А говорил об этом с Минэко уже на выставке. Сансиро не знал, сколько времени нужно писать портрет, потому что мало смыслил в живописи, но слова Минэко навели его на мысль о том, что Харагути и в самом деле пишет слишком быстро.
— Когда он начал портрет? — спросил Сансиро.
— По-настоящему он взялся за работу совсем недавно, а до этого писал от случая к случаю.
— Что значит «до этого»? Когда, примерно?
— Судите по одежде, в которой я изображена.
Тут Сансиро вдруг вспомнил тот далёкий тёплый день, когда он впервые увидел Минэко возле пруда.
— Помните, вы тогда сидели под буком?
— А вы стояли на холме с веером.
— Как на портрете у Харагути, правда?
— Вот-вот.
Они переглянулись. Недалеко от склона Хакусан им попался навстречу рикша, который вёз мужчину в чёрной шляпе и золотых очках. Ещё издали можно было, заметить, какой у него цветущий вид. Сансиро показалось, что мужчина не отрываясь смотрит на Минэко. Подъехав чуть ли не вплотную, он остановил рикшу, лихо отбросил ногой фартук коляски, соскочил с подножки, и тут Сансиро увидел, что это стройный, высокого роста молодой человек, с тонкими, но мужественными чертами лица, гладко выбритый, очень приятной и весьма респектабельной наружности.
— Заждался вас и решил поехать навстречу, — подойдя к Минэко, сказал он, оглядев её с ног до головы и улыбаясь. Минэко тоже улыбнулась и, сказав: «Очень рада, спасибо», — перевела взгляд на Сансиро.
— Позвольте узнать, кто этот господин? — спросил мужчина.
— Огава-сан, студент университета, — ответила Минэко. Мужчина вежливо приподнял шляпу.
— Пойдёмте скорее. Ваш брат уже ждёт.
Они стояли на углу переулка, и это избавило от неловкости Сансиро, которому как раз надо было свернуть на Оивакэ. Он попрощался, так и не возвратив долга.
11
В последние дни Ёдзиро бегал по университету, распространяя билеты «Литературной ассоциации». Ему понадобилось два-три дня, чтобы всучить их решительно всем знакомым. После этого он взялся за незнакомых. Самую бурную деятельность он развивал в коридорах. Поймает кого-нибудь и не отпустит, пока тот не купит билет. Бывало, что в самый разгар переговоров раздавался звонок, тогда Ёдзиро говорил: «Не тот случай», — и отпускал свою жертву. Когда же пойманный начинал смеяться, так и не поняв, чего от него хотят, Ёдзиро говорил: «Не тот человек». Как-то раз он изловил профессора, выходившего из уборной. Вытирая руки носовым платком, тот сказал: «Сейчас, минутку», — поспешно скрылся в библиотеке и больше не появился. Тут уж Ёдзиро не знал, что сказать, посмотрел профессору вслед и заявил, что у профессора наверняка катар кишечника.
Ёдзиро сообщил, что ему поручено продать, билетов как можно больше и что действительно, как и предполагает Сансиро, пожалуй, не каждому будет гарантировано место. Но ничего страшного в этом нет, невозмутимо заявил Ёдзиро, ибо одни покупают билеты лишь приличия ради, другим помешают прийти непредвиденные обстоятельства, скажем, обострение катара кишечника.
Сансиро заметил, что не все платят за билеты, и, поскольку был мнительным, встревожился: вернут ли они потом Ёдзиро деньги? Ёдзиро ответил, что, конечно, не вернут, но всё равно выгоднее продать побольше. По такому же принципу, например, лондонское издательство «Таймс» продавало в Японии энциклопедию. Этот поистине великолепный довод не убедил, однако, Сансиро, и он решил на всякий случай предостеречь друга, на что Ёдзиро ответил ещё более великолепным доводом:
— Ведь я имею дело со студентами Токийского имперского университета!
— Пусть так, но среди них, я полагаю, немало людей беспечных, вроде тебя…
— Ну, это ты напрасно… Да и «Литературная ассоциация», я думаю, не будет придираться к незлостным неплательщикам. Сколько ни продавай билетов, ей всё равно придётся залезть в долги.
Когда же Сансиро поинтересовался, чьё это мнение, Ёдзиро или ассоциации, Ёдзиро весьма дипломатично ответил, что тут ассоциация сходится с ним во мнении.
В общем, по словам Ёдзиро, получалось, что лишь глупец может не пойти на концерт. И он так рьяно в этом убеждал всех, что многие поддавались на уговоры. Трудно сказать, зачем он это делал: то ли сам верил, что будет интересно, то ли хотел позабавить себя и окружающих, то ли создать ажиотаж и расшевелить всех на свете, то ли просто продать билет. Именно поэтому некоторые предпочитали оставаться глупцами и отказывались от билетов.
Ёдзиро каждому сообщал, что члены ассоциации репетируют до полного изнеможения и он опасается, как бы перед самым спектаклем они не вышли из строя. Декорации просто грандиозные! Чтобы их изготовить, собрали всех даровитых молодых художников Токио и велели показать, на что они способны. Костюмы выдержаны в старинном стиле. Либретто совершенно новое и очень интересное.
Хироте-сэнсэю и Харагути-сан посланы пригласительные билеты. Нономия и Сатоми для себя и для сестёр купили самые дорогие билеты. В общем, всё идёт прекрасно. Из солидарности с Ёдзиро Сансиро провозгласил здравицу в честь концерта.
Вечером Ёдзиро явился к Сансиро, молчаливый и угрюмый. От жизнерадостности его не осталось и следа. Он сел возле хибати, то и дело повторяя: «Ну и холод, ну и холод!» Но, судя по выражению его лица, холод тут был ни при чём. Подержав недолго руки над хибати, он засунул их в карманы. Чтобы разогнать уныние Ёдзиро, Сансиро переставил поближе к нему настольную лампу, но это не помогло. Ёдзиро сидел по-прежнему нахохлившись, в свете лампы блестела только его голова, большая, с коротко остриженными чёрными волосами. Он поднял её, лишь когда Сансиро спросил: «Что-нибудь случилось?», посмотрел на лампу и ни с того ни с сего спросил:
