Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
У всех от любопытства засияли лица, брови сдвинулись в раздумье о столь дорогой «луковице». Некоторые даже причмокивали, будто попробовали что-то особенно вкусное. «Указатель» ощупывали со всех сторон и поздравляли единственного внука реб Ноты с таким великолепным подарком. Дай Бог, чтобы «указатель» показал ему тот час, когда он должен будет идти под хулу со своей суженой…
Даже хмурое лицо Кройндл просветлело. Сосредоточенная и гибкая, она только что носилась между длинными столами, отдавая служанкам последние распоряжения, что и как подавать на стол. На виновника торжества она при этом даже не взглянула… Однако всеобщие радость и любопытство понемногу передались и ей, вспыхнули в ней, как огонь. Она раз или два бросила взгляд на сияющего «байбака» и тоже начала улыбаться. Кройндл едва верила себе самой, что всего час назад была обижена и что этот маленький проповедник был способен на те штучки посреди ночи, когда стоявшая на печи лампадка гасла и никто ничего не видел и не слышал…
Эстерка в глубине души таяла от удовольствия и не сводила глаз со своей обиженной родственницы, сразу же заметив перемену в ее красивом сердитом лице. Она подождала Кройнделе в темном уголке, между кафельной печью и маленькой комнатушкой, служившей той спальней, и вдруг обняла ее и расцеловала в обе щеки.
— Ну, — сказала Эстерка, — что ты скажешь теперь нашему шалуну?
Кройндл высвободилась из объятий Эстерки, которых она в последнее время избегала; избегала потому, что ее совесть была нечиста, потому что она потихоньку крала тоску жениха Эстерки, обманывала ее… Поправив свои растрепавшиеся волосы, она только пробурчала:
— Я знаю?.. Там посмотрим. Может быть, он все-таки станет приличным человеком…
— Вот увидишь, вот увидишь!.. — не отставала Эстерка. — Теперь ты можешь спать спокойно в своей комнатке. Он больше этого не будет делать…
— Посмотрим!.. — отмахнулась от нее Кройндл. — Время еще есть. Пойдемте, пойдемте, Эстерка. Люди уже омывают руки перед едой.
3
Наши предки в старых белорусских местечках не знали про зелень и всяческие вареные овощи, которые пришли к нам из французской кухни и которые врачи прописывают сейчас всем, кто хочет долго прожить на этом свете. Наши родители, деды и бабки оставляли всю эту «траву» для коров и коз, чтобы они пережевывали эту жвачку, сколько их скотским желудкам будет угодно… А самих их радовали только тяжело заставленные основательными блюдами столы. Каждую торжественную трапезу они начинали с больших кусков лекеха, липких внутри от меда и варенья, а сверху и снизу посыпанных растертыми пряностями. Запивали они это крепким медом и сладкими наливками. Эти тяжелые медвяные закуски и напитки ничуть не вредили их отличному аппетиту, как они повредили бы аппетиту нынешнего, испорченного новыми модами человека. Напротив, их языки и нёба только распалялись от такого сладкого начала; и безо всякого перехода они приступали к фунтовым кускам рыбы, приправленной луком и перцем, к толстым кускам китки — сдобных плетеных булок из теста, замешанного на яйцах с изюмом и шафраном; к четвертинке гуся, нафаршированного кашей и печеными яблоками; к большим мискам с морковным цимесом, потушенным со множеством мозговых костей и с черносливом. Запивали все это водкой, настоянной на горькой редьке и ягодах, и опять же старым польским медом. А когда появлялась настоящая жажда, ее утоляли черным «баварским» пивом. То есть якобы точно таким же пивом, какое производят в глубине Германии… На самом же деле «баварское» в Белоруссии было намного более горьким, но и намного более крепким. Такое и сейчас еще производится во многих глухих местечках — с меньшим содержанием солода и с большим — хмеля…
Закусывали роскошными жареными блюдами с густыми компотами, похожими на нынешние жидкие варенья. Компоты эти варились из инжира, изюма и других сухофруктов. Сахара тогда еще не было, тем не менее компоты были намного гуще и слаще теперешних, потому что их варили на протяжении долгих часов на маленьком огне в закрытых обливных горшках. Даже такие яства не позволяли себе есть «с ничем». Их закусывали крухелех — четырехугольным яичным печеньем из перемолотой мацы с корицей и тмином.
Все приглашенные получали в гостеприимном доме реб Ноты одинаковые кушанья и одинаковые порции. Чтобы не было зависти и ненависти! Потому что ничто на свете не обижает так местечковых евреев, как меньшая, худшая доля. Не из-за того, что они зажрались, Боже упаси! Но почему это другому причитается больше, чем мне? Чем я хуже? Разница была только в посуде для питья и еды. Реб Нота и его близкие пили из золотых кубков для «гавдолы», а чтобы есть мясо, использовали странную маленькую пику с тремя зубьями и с короткой ручкой… Остальные почетные гости пили из серебряных бокалов, а бедняки — из оловянных. И из глиняных кружек тоже. Просто потому, что серебра для такого множества людей не хватало, а стеклянной посуды еще не было. Точнее, она была, но стоила очень дорого и бывала жутковатых расцветок, со множеством пузырьков, оставшихся от литья, а ломалась легко, как подгоревшая маца. Поэтому стеклянной посудой тогда мало пользовались. Что касается вилок, то простые люди у себя дома никогда ими не пользовались. Они лишь время от времени видели, как богачи едят ими, и удивлялись, как деликатно те держат в руках такие колючие штуки и как ловко с ними управляются. Но завидовать из-за этого бедняки не завидовали… И между нами говоря, какой вкус имеет жирная гусиная ножка или хороший кусок шпондры на кости, когда их разделывают ножом, а потом едят при помощи такой трезубой пики, запихивая ее в рот? Не говоря уже об опасности сломать все передние зубы и уколоть язык до крови… Нет и нет! Лучше не надо… Поэтому бедняки и теперь, во время трапезы у богача, делали все как отцы и деды, то есть с большим успехом пользовались пятизубыми «вилками», подаренными им матерями при рождении…
Сам реб Нота мало ел и пил, а настоящее удовольствие получал от того, что смотрел, как радуются его земляки. Такой
