Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник
— Охъ, дорогой мой! говорила жена:- ты, видно, еще больше моего нуждаешься въ утѣшеніи. Велики наши бѣдствія; но я все претерплю, и даже худшее, лишь бы ты былъ спокойнѣе. Хотя бы лишиться всѣхъ дѣтей и всего остального въ мірѣ, но ты остался бы со мною.
Сынъ мой, бывшій тутъ же, пытался утѣшить ее: онъ ободрялъ насъ и выражалъ надежду, что еще будетъ за что благодарить Бога.
— Дитя мое! сказалъ я ему:- ищи хоть по всему міру, ты не найдешь ничего, что могло бы теперь доставить намъ счастіе. Ни одного свѣтлаго луча не видать намъ въ этомъ свѣтѣ, и лишь за гробомъ вся наша надежда на отраду.
— Милый отецъ, возразилъ онъ, — а я все-таки надѣюсь васъ порадовать немного: я принесъ вамъ письмо отъ брата Джорджа.
— Что же онъ пишетъ? спросилъ я:- извѣстно ли ему наше положеніе? Надѣюсь, голубчикъ, что ты не дѣлалъ его участникомъ семейныхъ нашихъ страданій?
— О нѣтъ, сэръ! Возразилъ Моисей:- братъ совершенно здоровъ, веселъ и счастливъ. Въ письмѣ все только хорошія вѣсти: полковникъ очень полюбилъ его и обѣщалъ при первой же открывшейся вакансіи произвесть его въ поручики.
— Да вѣрно ли это? воскликнула моя жена съ тревогой:- увѣренъ ли ты, что съ братомъ ничего дурного не случилось?
— Право же ничего такого не было, отвѣчалъ Моисей:- я покажу вамъ письмо, оно навѣрное доставитъ вамъ величайшее удовольствіе; ужъ если что способно теперь утѣшить васъ, такъ именно это письмо.
— А ты навѣрное знаешь, продолжала она, — что это письмо отъ него, что онъ самъ его писалъ и что съ нимъ все благополучно?
— Навѣрное, матушка! отвѣчалъ онъ:- письмо несомнѣнно написано имъ самимъ и показываетъ, что онъ современемъ будетъ украшеніемъ и опорой всей нашей семьи.
— Ну, слава Богу! воскликнула жена:- значитъ, до него не дошло мое послѣднее письмо. Видишь ли, дорогой мой (продолжала она, обращаясь ко мнѣ), я тебѣ во всемъ признаюсь: хоть и тяжко испытуетъ насъ Господь въ остальномъ, а тутъ проявилъ свое милосердіе. Въ послѣдній разъ я писала сыну въ большомъ горѣ и раздраженіи, и заклинала его своимъ материнскимъ благословеніемъ, если только у него мужественное сердце, вступиться за честь отца своего и сестры и отомстить за насъ. Но вотъ Богъ-то лучше насъ знаетъ, что нужно, письмо, очевидно, затерялось, и моя душа теперь спокойна.
— Женщина! воскликнулъ я: — ты поступила очень дурно и будь это не въ такую минуту, я бы строже выговорилъ тебѣ за это. О, въ какую страшную бездну ты стремилась и какъ бы она поглотила и тебя, и его! По-истинѣ Богъ къ намъ милостивѣе насъ самихъ: Онъ сохранилъ намъ сына, чтобы онъ могъ замѣнить отца нашимъ малюткамъ, когда меня не станетъ. А я-то, неблагодарный, смѣлъ жаловаться, что для меня больше нѣтъ въ жизни утѣшенія, тогда какъ вотъ слышу, что сынъ мой счастливъ и ничего не вѣдаетъ о нашихъ горестяхъ; пощадила его судьба, и онъ еще станетъ опорою матери, когда она овдовѣетъ, и покровителемъ братьевъ, сестеръ… Впрочемъ, какихъ же сестеръ? Нѣтъ у него больше сестеръ! Всѣ ушли, всѣхъ я лишился… Погибли, погибли!
— Отецъ, прервалъ Моисей, — позвольте же прочесть вамъ письмо; я знаю, что оно вамъ понравится.
Я согласился, и онъ прочелъ слѣдующее:
«Высокочтимый батюшка.
Отрываю на нѣкоторое время свое воображеніе отъ окружающихъ меня удовольствій, дабы обратить его на предметы еще болѣе пріятные, то есть къ любезному моему сердцу семейному очагу нашему. Мечта рисуетъ мнѣ эту группу дорогихъ мнѣ людей, прислушивающихся къ каждой строкѣ настоящаго письма со спокойнымъ вниманіемъ. Съ восхищеніемъ взираю мысленно на милыя лица, до которыхъ никогда не касалась искажающая рука честолюбія или страданія. Но какъ бы вы ни были благополучны дома, я знаю, что сдѣлаю васъ еще болѣе счастливыми, сказавъ, что вполнѣ доволенъ своимъ положеніемъ и во всѣхъ отношеніяхъ счастливъ.
Нашъ полкъ получилъ иное назначеніе и остается въ Англіи. Полковникъ дружески расположенъ ко мнѣ и беретъ меня съ собою въ гости во всѣ дома своихъ знакомыхъ; и послѣ перваго визита, когда я отправляюсь въ эти дома во второй разъ замѣчаю, что меня принимаютъ съ еще большимъ радушіемъ и уваженіемъ.
Вчера на балѣ я танцовалъ съ леди Г… и если бы для меня возможно было позабыть извѣстную вамъ особу, я думаю, что могъ бы имѣть успѣхъ; но мнѣ суждено помнить все и всѣхъ, тогда какъ большинство друзей моихъ позабыло о моемъ существованіи; въ томъ числѣ, сэръ, чуть ли не изволите состоять и вы, ибо давно уже я понапрасну ожидаю писемъ изъ дому. Оливія и Софія также обѣщали писать ко мнѣ, но, кажется, вовсе обо мнѣ позабыли. Скажите имъ, что онѣ дрянныя дѣвочки и что я на нихъ сердитъ; но хотя мнѣ и хочется хорошенько поворчать на нихъ, при мысли о нихъ моимъ сердцемъ поневолѣ овладѣваютъ болѣе нѣжныя чувства. И потому, сэръ, передайте имъ, что я ихъ все-таки искренно люблю и остаюсь вашимъ покорнымъ сыномъ».
— При всѣхъ нашихъ несчастіяхъ, воскликнулъ я, — какъ же не возблагодарить намъ Бога за то, что хоть одинъ изъ насъ избавленъ отъ всего, что мы пережили! Да сохранитъ его Господь и да помилуетъ отъ всякихъ бѣдъ, дабы онъ сталъ опорою своей одинокой матери и замѣнилъ отца этимъ двумъ дѣтямъ, которыхъ оставляю ему въ наслѣдство! Дай Боже, чтобы онъ уберегъ эти чистыя сердца отъ соблазновъ и нищеты и съумѣлъ бы направить ихъ на путь чести и долга!
Едва я успѣлъ произнести эти слова, какъ въ нижней тюрьмѣ подъ нами раздались крики и возня; потомъ этотъ шумъ затихъ, въ коридорѣ, ведшемъ въ наше отдѣленіе, раздалось бряцаніе цѣпей, и вошелъ смотритель тюрьмы: онъ поддерживалъ обагреннаго кровью, раненаго человѣка, закованнаго въ самыя тяжелыя цѣпи. Я съ состраданіемъ взглянулъ на несчастнаго, но каковъ былъ мой ужасъ, когда я узналъ въ немъ собственнаго сына! — Джорджъ! Мой Джорджъ! Тебя ли я здѣсь вижу? Раненый? Въ оковахъ? Такъ вотъ каково твое благополучіе! Вотъ какъ ты воротился ко мнѣ! О, пусть бы ужъ разомъ разбилось мое сердце, пусть бы это зрѣлище меня окончательно убило!
— Батюшка, куда же дѣвалась ваша твердость? возразилъ сынъ мой безтрепетнымъ голосомъ: — я страдаю не понапрасну: я рисковалъ своею жизнью и долженъ ея лишиться.
Я собралъ всѣ свои силы, чтобы сдержать порывы отчаянія, и мнѣ казалось, что я сейчасъ умру отъ этого усилія. Помолчавъ нѣсколько минутъ, я заговорилъ снова:
— О мой мальчикъ, сердце мое рыдаетъ, на тебя глядя, и я не могу, не могу съ собою сладить! Только сейчасъ я думалъ, что ты благополученъ, молился за твое преуспѣяніе, и вдругъ вижу тебя въ цѣпяхъ, израненнаго!.. Да, лучше умирать, пока еще молодъ; а вотъ я, такой старикъ, такой старый, старый человѣкъ и до чего я дожилъ! Пришло такое время, когда всѣ мои дѣти вокругъ меня безвременно погибаютъ, а я все живу, жалкій обломокъ среди развалинъ! О, пусть всѣ проклятія, могущія постигнуть человѣка, обрушатся на убійцу дѣтей моихъ! Пусть онъ доживетъ, какъ я теперь, до такой поры…
— Батюшка, опомнись, перестань! прервалъ меня сынъ: — не заставляй меня краснѣть за тебя. Какъ возможно въ твои лѣта, въ твоемъ священномъ санѣ присвоивать себѣ верховное правосудіе и возсылать къ небесамъ проклятія, которыя должны пасть на твою же сѣдую голову! Нѣтъ, батюшка, теперь не этимъ надо тебѣ заняться: приготовь меня лучше къ казни, которая меня ожидаетъ. Укрѣпи меня рѣшимостью и надеждой; придай мнѣ бодрости выпить до дна приготовленную мнѣ горькую чашу…
— Дитя мое, ты не умрешь! Я убѣжденъ, что ты не провинился ни въ чемъ такомъ, что наказуется смертью. Мой Джорджъ не способенъ совершить преступленія и тѣмъ осрамить своихъ благородныхъ предковъ.
— Нѣтъ, сэръ, я совершилъ нѣчто такое, что врядъ ли могу ожидать прощенія, отвѣчалъ сынъ: — получивъ изъ дому матушкино письмо, я тотчасъ отправился въ эти края, рѣшившись непремѣнно наказать нашего обидчика, и послалъ ему вызовъ на поединокъ; но онъ отвѣтилъ на него не лично, а прислалъ четверыхъ людей изъ своей прислуги съ приказаніемъ схватить меня. Перваго напавшаго на меня я ранилъ, и боюсь, что смертельно; остальные меня скрутили. Подлый трусъ вознамѣрился донять меня на законныхъ основаніяхъ: улики налицо; я самъ послалъ ему вызовъ, слѣдовательно я первый зачинщикъ, на меня и падаетъ вся отвѣтственность. На прощеніе нечего надѣяться. Но вы не разъ очаровывали меня проповѣдью о твердости въ несчастіяхъ: поддержите же меня теперь собственнымъ примѣромъ.
— Да, сынъ мой, да; я подамъ тебѣ примѣръ. Воспрянемъ духомъ за предѣлы этого міра, отвлечемся отъ всѣхъ земныхъ радостей. Съ этой минуты порвемъ всѣ свои связи съ міромъ и будемъ готовиться къ вѣчности. Да, сынъ мой; я буду указывать тебѣ путь, и моя душа будетъ сопровождать твою въ ея стремленіи къ небу, когда мы вмѣстѣ предстанемъ. Теперь я вижу, самъ убѣдился, что тебѣ нечего ждать прощенія на землѣ; такъ будемъ же искать помилованія тамъ, предъ высшимъ судилищемъ, куда вскорѣ оба будемъ призваны. Но зачѣмъ же заботиться только о себѣ? Не будемъ скупиться, подѣлимся молитвой со своими товарищами по заключенію. Добрый смотритель, позвольте имъ придти сюда и еще разъ послушать моей проповѣди, пока я еще могу потрудиться о ихъ душевномъ благѣ.
