Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
Она вдруг ощутила на себе проницательный, словно всевидящий взгляд голубых глаз гостя. И тотчас ей стало больно из-за стоптанных башмаков и старого поношенного платья. Стало обидно, что все это он видит. Он знает даже, что у нее спущен чулок. Отчаянно покраснев, она скрылась в кладовке. А потом что бы ни делала, руки ее слегка дрожали. Все едва не валилось из рук. Нарушен был сон ее души, и тело трепетало в волнении. Слишком обидно, что он столько видел.
Миссис Ливерс немного посидела, поговорила с Полом, хоть ее и ждали дела. Слишком она была благовоспитанна, чтобы сразу уйти. Но вскоре она извинилась и встала. Немного погодя она заглянула в кастрюлю.
— О Господи, Мириам! — воскликнула она. — В картошке вся вода выкипела!
Мириам вздрогнула, будто ее ужалили.
— Да что ты, мама? — воскликнула она.
— Я бы не расстроилась, Мириам, если б не доверила ее тебе, — сказала мать. И опять заглянула в кастрюлю.
Девушка сжалась как от удара. Темные глаза ее широко раскрылись, она оцепенела на месте.
— Да ведь я всего пять минут назад смотрела, — ответила она, пристыженная, в сознании своего позора как в тисках.
— Да, — сказала мать, — я знаю, это мигом делается.
— Картошка только чуть-чуть подгорела, — сказал Пол. — Это ведь не важно, правда?
Карие глаза миссис Ливерс обратились на него.
— Было бы не важно, если б не мальчики, — сказала она. — Да только Мириам знает, как они скандалят, когда картошку «прихватило».
— А вы бы не позволяли им скандалить, — подумал Пол.
Немного погодя пришел Эдгар. Он был в гетрах, на башмаки налипла земля. Он был невысок ростом и для фермера держался чересчур чопорно. Мельком глянул на Пола, сухо ему кивнул и спросил:
— Обед готов?
— Почти готов, Эдгар, — извиняющимся тоном ответила мать.
— А я готов пообедать, — сказал молодой человек и углубился в газету. Вскоре ввалились остальные. Подали обед. За столом вели себя довольно грубо. Чрезмерная мягкость и извиняющийся тон матери только подстегивали присущую сыновьям грубость. Эдгар попробовал картофель, по-кроличьи проворно пожевал, недовольно посмотрел на миссис Ливерс и сказал:
— Картошка подгорела, мать.
— Да, Эдгар. Я на минутку про нее забыла. Если она тебе не по вкусу, может, поешь хлеба.
Эдгар сердито посмотрел через стол на Мириам.
— А Мириам чего делала, почему недоглядела? — спросил он.
Мириам смотрела на брата. Губы ее дрогнули, темные глаза сверкнули, она поморщилась, но не вымолвила ни слова. Опустила темноволосую голову, проглотила и гнев свой и стыд.
— Уж, конечно, трудилась вовсю, — сказала мать.
— Картошки сварить и то у ней ума не хватает, — сказал Эдгар. — Для чего ж ее дома держат?
— А чтоб подъедала все, чего в чулане остается, — подхватил Морис.
— Никак не простят нашей Мириам тот картофельный пирог, — засмеялся отец.
Девушка была совсем уничтожена. Мать сидела молчаливой мученицей, чужая за этим грубым застольем.
Все это озадачило Пола. Он недоумевал, откуда такой накал чувств из-за нескольких подгорелых картофелин. Мать семейства возводила до некоего священного долга всякую пустячную работу по хозяйству. Сыновей это злило, им казалось, она этим подчеркивает, что они ее недостойны, и они отвечали грубостью да еще глумливой заносчивостью.
То была для Пола пора, когда недавний мальчик становился взрослым. И в доме Ливерсов, где все пронизано было благоговейной духовностью, почудилось ему таинственное очарование. Что-то разлито в самом воздухе. Вот его матерью повелевает разум. А здесь что-то совсем иное, что-то влечет, покоряет, а в иные минуты отталкивает.
Мириам горячо заспорила с братом. Позднее, когда братья опять ушли, мать ей сказала:
— За обедом ты не оправдала моих надежд, Мириам.
Девушка потупилась. И вдруг, устремив на мать горящий взгляд, воскликнула:
— Они просто скоты!
— Но ведь ты обещала не пререкаться с ними, — сказала мать. — И я надеялась на тебя. Для меня невыносимо, когда вы бранитесь.
— Но они такие злые! — воскликнула Мириам, — и… и невежи.
— Да, дорогая. Но сколько раз я тебя просила не возражать Эдгару? Пусть говорит, что хочет.
— Да с какой стати ему это позволять?
— Разве ты недостаточно сильна, чтобы вынести это, Мириам, ну хотя бы ради меня? Разве ты так слаба, что не можешь не пререкаться с ними?
Миссис Ливерс неколебимо держалась известной заповеди — что надлежит «подставлять другую щеку…». Внушить это сыновьям не удавалось. Дочери поддавались лучше, а Мириам была ее любимица. Мальчики возненавидели эту заповедь с первой же минуты, как ее услышали. У Мириам часто хватало гордости, чтобы подставить другую щеку. Тогда братья переставали ее замечать, она становилась им ненавистна. Но в своем гордом смирении она жила собственной внутренней жизнью.
В семье Ливерсов вечно ощущались несогласие и разлад. Хотя сыновья яростно бунтовали против вечных призывов к их глубинным чувствам — к покорности и гордому смирению, что-то все-таки проникало в их глухие души. Они не умели питать к постороннему обычные человеческие чувства, не умели завязать простую дружбу, но всегда беспокойно искали чего-то более глубокого. Обыкновенные люди казались им слишком пустыми, незначительными и заурядными. И оттого самое простое общение с кем бы то ни было оказывалось для них непривычно, они становились мучительно неловки, страдали от этого и, однако, в своем высокомерии держались оскорбительно. Под этим скрывалась жажда душевной близости, но, лишенные всякой тонкости, они неспособны были ее достичь, и любой попытке к сближению препятствовало их неуклюжее презренье к другим людям. Неосознанно тоскуя по задушевному общению, они не умели даже просто подойти к кому-то ближе, оттого что считали для себя унизительным сделать первый шаг, считали унизительными те мелочи, из которых складываются обыкновенные человеческие отношения.
Пол был зачарован матерью семейства. Подле нее все обретало духовность, глубинный смысл. Она питала его ранимую, утонченную душу. Вместе они, казалось, извлекали из действительности самое существенное.
Мириам была истинной дочерью своей матери. В солнечные дни после обеда мать и дочь шли вместе с Полом в луга. Они искали птичьи гнезда. В живой изгороди у фруктового сада было гнездо королька.
— Мне очень хочется, чтоб ты его увидел, — сказала миссис Ливерс.
Пол нагнулся и осторожно сунул палец между колючками в круглый вход в гнездо.
— Там так тепло, будто попал пальцем внутрь живого тельца птахи, — сказал он. — Говорят, у птиц гнездо круглое как чашка, потому что они давят на него грудкой. Интересно, как же потолок делается круглым?
И для его спутниц гнездо словно сразу ожило. После этой прогулки Мириам каждый день ходила смотреть на него. Оно стало ей так близко. А однажды, идя как-то с девушкой вдоль живой изгороди, Пол углядел на краю канавы золотые узорчатые россыпи чистотела.
— Мне нравится, когда под солнцем лепестки у них отгибаются назад и делаются плоскими, — сказал он. — Они будто утюжат себя солнцем.
И с тех пор чистотел всегда притягивал ее своими скромными чарами. Это ее неосознанный антропоморфизм побуждал Пола так воспринимать увиденное, и таким оно потом и существовало для нее. Казалось, все сущее в мире начинало для нее существовать лишь после того, как вспыхивало в ее воображении или в душе. Глубинная религиозность отъединяла ее от обыденной жизни, и мир в ее глазах был то прекрасен, как монастырский сад или рай, где нет места ни греху, ни знанию, то уродлив и жесток.
И вот из этой утонченной духовной близости, из свойственного обоим ощущения таинства природы родилась их любовь.
Сам Пол осознал это очень нескоро. После болезни ему пришлось долгих десять месяцев оставаться дома. На короткое время они с матерью съездили в Скегнесс, и там он был совершенно счастлив. Но даже с приморского курорта писал миссис Ливерс длинные письма о море и побережье. Он привез оттуда дорогие ему наброски плоского морского берега и очень хотел, чтобы мать с дочерью их увидели. Миссис Ливерс они были, пожалуй, интереснее, чем его матери. Для миссис Морел было важно не его искусство, а он сам и его достижения. Но миссис Ливерс и ее дети были, можно сказать, его почитателями. Они воспламеняли его, разжигали в нем стремление работать, тогда как его мать старалась воспитать в нем спокойную решительность, терпение, упорство, неутомимость.
Он вскоре сдружился с сыновьями миссис Ливерс, их грубость оказалась лишь видимостью. Если они чувствовали, что могут положиться на человека, все они становились на удивление добрыми и славными.
— Пойдешь со мной на поле? — не без колебаний спросил после обеда Эдгар.
