Уильям Голдинг - Свободное падение
Какой же знак Зодиака правил тогда судьбой Сэмми? Целых два. Вот они встают у меня в памяти – Дева и Водолей… Вдвоем они образуют арку, воздвигнутую не в честь триумфа, но поражения, они держат мой геральдический щит; если я кем-то создан, то создан ими: они – мои родители, не плотские, но духовные.
С нашей классной наставницей мы целый год читали Писание; вела она и другие предметы. Рыжеволосая старая дева, в весьма солидном возрасте, с рыжеватой порослью, пробивающейся на верхней губе и на подбородке… Мисс Ровена Прингл. Вот уж кто меня ненавидел! И было за что: я вызывал у нее омерзение, да и она меня отталкивала; к тому же меня усыновил почти потерявший рассудок преподобный отец Штопачем, а она по нему сохла, и вот, вместо того чтобы жениться на ней, он взял и усыновил меня. Держалась мисс Прингл со всеми фиглями-миглями истинной леди. Стоило ей обнаружить у себя на руке чернильную марашку – пальцы щепотью взлетали в воздух и судорожно принимались отряхивать друг дружку – крошечные щупальца белоснежного осьминога: только так, на грани истерики, подлинная леди обязана блюсти чистоту. Любое пятно – не грязь, пятно! – было для нее непереносимо; и в своих религиозных наставлениях она держалась тех же правил. Одевалась она в коричневое. Если шел дождь, она влезала в коричневый макинтош с узким поясом, втискивала ноги в галоши; на руки натягивала плотно облегающие перчатки, а над головой качался коричневый зонт, украшенный кисточками и фестонами. В школе она ненадолго скрывалась в женской учительской, а затем, явившись в класс, уверенно шествовала к столу – образец вкуса и безупречной опрятности. Мисс Прингл носила пенсне в золотой оправе: золотая цепочка тончайшей выделки крепилась к миниатюрной золотой булавке, скрытой в кружевных оборках у нее на груди. Здесь же мерцал прозрачным отливом ограненный топаз. На полноватом веснушчатом лице неизменно играла благодушная учительская улыбка, тщательно обдуманная, как и весь ее гардероб.
Мисс Прингл ни до кого не дотрагивалась. В ее арсенал не входили оплеухи вроде той, какой оглушил меня церковный служитель. Осквернять себя прикосновением к чужой плоти – это было не для мисс Прингл. Сверкающие белизной пальцы, как и золотое кольцо на правой руке, принадлежали только самой владелице, существуя как бы вне окружающего. Она брала не любовью, а страхом. Ей незачем было прибегать к ударам тростью: она обладала иным оружием и пускала его в ход с утонченной жестокостью, коварно, безжалостно.
А начиналось все так: мисс Прингл роняла одно за другим замечания по пустякам, невинные внешне, но побуждавшие класс втихомолку фыркать. Сдержанное подтрунивание вызывало все более явственные смешки, и в итоге испытуемый оказывался вдруг под острой физической пыткой. Несравненный знаток психологии толпы, мисс Прингл умела мастерски выбрать нужный момент и воспользоваться им сполна, досыта. Подстегнув смешки, она дожидалась, пока они схлынут, а затем принималась искусно раскачивать маятник: толчок – пауза, толчок – пауза, еще толчок – и вот уже вал осуждения с головой накрывает бедную жертву, и та, задыхаясь, корчится на дыбе… В продолжение всей этой сцены на губах мисс Прингл неизменно играла привычная благожелательная учительская улыбка, а золотая цепочка пенсне раскачивалась и поблескивала: отрадно, в конце концов, воплощать на практике собственную веру – это не может не вознаграждать.
Мисс Прингл зря меня так ненавидела – я целиком был с ней. Я ничего еще не знал по части основ добра и зла: терзаемый ею, я и заподозрить не мог недоброго умысла и принимал всю вину на себя. Я произношу суд над ней теперь, с высоты прожитых мной лет. Ребенком, извиваясь у позорного столба, мог ли я осознать, что истина, возвещаемая холодными устами, без участия ума и сердца, не только бесполезна – вредна.
Ведь я и был вместе с ней – там, где она. Истории о праведниках и грешниках, где на чаше весов добро перевешивает зло, казались мне сутью жизни, стержнем миропорядка. При Азенкуре была одержана грандиозная победа, но вот Иаков взял и положил себе изголовьем камень (я ощущал его тяжесть – и как жестко, должно быть, на нем лежать!); Иаков увидел во сне лестницу из золота, верх которой достигал неба. Уатт изобрел паровую машину, зато Моисей слышал голос из тернового куста: куст горел огнем, но не сгорал. Да, я весь, целиком, был с ней.
Даром пояснения мисс Прингл обладала незаурядным. Ее живой, обстоятельный рассказ впечатлял наглядностью, свежестью деталей, свойственным и подчас тем, кто ущербен сексуально или надломлен психически. Долгие годы я воспринимал Ветхий Завет только ее глазами. И лишь много лет спустя оценил виртуозность, с какой она добилась, казалось бы, невозможного: кастрировав по своему усмотрению библейские истории, она донесла до нас их нравственное содержание. Я первым тянул руку, когда она задавала какой-нибудь головоломный вопрос; мои карты Святой земли были самыми подробными, а мои рисунки с изображением молнии на горе Синай – самыми красочными. Однако все мои усилия шли прахом. Мой ответ мисс Прингл мгновенно обращала в детский лепет, повергая меня встречным соображением, таким же молниеносным, как пущенная мною стрела; мои картографические труды сплошь испещрялись красными чернилами, словно с целью их затопить.
Роясь в памяти, я пытаюсь уяснить наши взаимоотношения. Знала ли она о моей попытке плюнуть на алтарь? Или ей претило иметь дело с мальчишкой из трущоб, вступившим на благой путь? Злилась ли она на то, что я живу у священника? Чутьем угадывала странности в преподобном отце и отвергала меня как объект его привязанности? А может, просто по складу своих характеров мы были несовместимы – озлобленная неудачница, старая дева и обыкновенный мальчишка, своевольный, но и податливый и все еще до невероятия наивный? Чем я обрек себя на то, чтобы быть вечной мишенью? И вправе ли я, положа руку на сердце, объявить себя совершенно безвинной жертвой? Не примешивались ли сюда еще какие-то сторонние, не зависящие от меня обстоятельства? Мисс Прингл не всегда владела собой. Не всегда была неуязвимой. Как и все женщины, она несла на себе проклятие Евы – и даже многим уступала в стойкости. Со временем мы стали подмечать, что в иные дни вести занятия ей было явно не под силу. Она откидывалась на спинку стула, закрывала глаза и, медленно перекатывая голову из стороны в сторону, вздыхала, вздыхала… Подавленные долгой неумолимой муштрой, мы и думать не смели соваться к ней с участием или воспользоваться таким моментом: весь урок сидели тихо как мыши, дожидаясь спасительного звонка. На следующий день мисс Прингл вновь являлась подтянутой, улыбчивой, всей повадкой источая угрозу, – и это было для нас едва ли не облегчением.
И вот я смотрю на мисс Прингл глазами моей судьбы, издалека – теперь между нами пропасть… Губы ее беззвучно смыкаются и размыкаются. Включили уже электричество? Я хорошо ее вижу, жаль только, что не слышу.
С классной доски за спиной мисс Прингл забыли стереть треугольник – к чему он здесь? Кремовое кружево почти закрывает ей горло. Рядом со мной сидит Джонни Спрэг: стоит мне шевельнуться, и я попаду ему под ребро локтем. Направо, наискосок – Филип… Но отвлекаться нельзя: страшно интересно, нельзя пропустить ни слова… О чем сегодня пойдет речь? О Моисее.
Мысли мои поглощены Моисеем. Знать о нем гораздо важнее, чем помнить состав воды. На уроках мистера Шейлза я весь внимание, но Моисей мне куда интереснее. Мне хочется узнать о нем все-все. История Моисея известна мне давно, еще с начальной школы. Десять египетских казней и прочее из моей памяти уже не вытравить – столько об этом твердилось. Но о главном драчливая мисс Мэсси умалчивала. По ее рассказам выходило, будто речь идет об израильтянах – шкодливой публике, которую ничего не стоило подбить на сомнительные поступки. Я надеялся, что мисс Прингл – а в осведомленность ее я верил свято – избежит ошибки, если только это ошибка. Может, она восстановит для меня недостающие звенья, восполнит пробелы… В Библии перечисляются законы, установленные Моисеем: они тоже казались мне чем-то лишним, не идущим к Делу. А вот что это была за скала, в расселине которой он затаился, когда мимо проходил Господь и покрыл его там рукою Своею? О кончине Моисея наверняка должен был существовать рассказ не менее развернутый, чем о его рождении. Может, когда класс напряженно притихнет, всеведущая мисс Прингл раскроет нам эту тайну… Вот тогда-то я и почувствую, что точно сделал шаг вперед, поднялся на ступеньку выше, достаточно повзрослел для того, чтобы передо мной приподняли покров, окутывающий последние минуты жизни пророка…
Что-что, а снимать покровы мисс Прингл умела. Она доходчиво растолковала нам, почему при распятии завеса в храме разодралась надвое – не в клочья, не поперек, а именно надвое, сверху донизу. Объяснение было исчерпывающим. В ее повествовании о Моисее многое также убеждало неотразимо. Отношения между молчаливым провидцем и его красноречивым помощником Аароном врезались в память сразу и навсегда. И все-таки к ее умудренной экзегезе примешивалось немало ненужного, бесполезного – и это иной раз приводило меня в отчаяние. Слушая мисс Прингл, я недоумевал, зачем ей нужно, наряду с истинными откровениями, заодно преподносить нам вздорную, легковесную чепуху: дескать, сильный ветер, случается, гонит волны Красного моря вспять и обнажает дно на мелководье; змеи, как и ракообразные, от удара впадают в каталепсию, цыплята тоже застывают в столбняке на проведенной мелом черте – значит, вполне мог ожить и жезл, брошенный на землю… Явное, подкупающее очарованием чудо становилось, если поглядеть на него с другого конца, простым следствием комбинации естественных причин.
