Иоганнес Бехер - Прощание
— Открыть все окна! Позовите педеля, профессор! Всем выйти из-за парт! Обыскать карманы!
Бомбы-вонючки распространяли ужасающее зловоние; не переставая чихать, мы выскочили из-за парт, то тут, то там хлопали пистоны.
Профессор Вальдфогель вместе с педелем обходил наши ряды, обыскивая карманы.
— Эх, жаль! — шепнул мне Фек. — Надо было подбросить что-нибудь «книжным червям» и этим графам.
Карлик, не попрощавшись, вышел вместе с педелем.
У порога он бросил через плечо:
— Мы расследуем это дело! Неслыханный скандал!
Он швырнул эти слова в лицо профессору Вальдфогелю; старик пошатнулся и схватился за стул. Он долго сидел с поникшей головой, воротник его сюртука оттопырился на затылке.
Фек громко, так что профессор не мог не услышать, сказал:
— Да — с головой и потрохами!
Мы шатались по Английскому парку. На этот раз мы потащили с собой Левенштейна и заставили его скатиться вместе с нами с Моноптероса. В кафе у «Китайской башни» мы заказали пиво и папиросы. Левенштейну пришлось петь вместе с нами;
Тупость, тупость, ты — моя услада,Тупость, тупость, ты — моя отрада!
— Фрейлейн, платит этот господин! — Фек кивнул на меня.
Пришлось выложить на стол две монеты по одной марке.
Мы сорвали с Левенштейна очки.
— Вот чем он думает! — Мы удивленно их рассматривали, с любопытством ощупывали стекла, надевали очки на нос и старались «думать». У нас разболелись глаза, и мы вернули очки Левенштейну. Он тщательно протер их, точно мы замутили его мысли.
Оставшуюся у меня пятимарковую монету опять-таки забрал Фек:
— Ну вот, теперь мы квиты! — сказал он, сунув монету в жилетный карман, потом встал и потянулся. — Объявляю празднование победы законченным. У кого есть деньги, тот может продолжить его в кабачке «Бахус»… Шикарные женщины… Пять марок за номер…
Спустя несколько недель профессор Вальдфогель получил отставку. Уже заранее распространился слух, что он даст в этот день свой последний урок математики. «Пробил его последний час», — торжествовал Фек. В конце урока, когда в коридоре раздался звонок, профессор Вальдфогель сошел с кафедры.
— Прошу вас, не расходитесь еще одну минуту, — обратился он к нам. — Сегодня я дал свой последний урок. На этом заканчивается моя почти тридцатилетняя педагогическая деятельность. Я не знаю, были ли у меня в жизни какие-либо иные интересы, кроме блага моих учеников. Поэтому и сейчас мне от всего сердца хочется пожелать вам всяческого счастья, но предостерегаю вас: ни в школе, ни в дальнейшей своей жизни не позволяйте, чтобы вами верховодили такие элементы, которые в конечном счете доводят только до беды. Гимназия наша не напрасно зовется «классической», она призвана насаждать принципы классического гуманизма. А между тем то, что здесь произошло, это больше, чем мальчишеская шалость, так могли поступить только варвары. По-видимому, возвращаются времена гуннов… Прощайте!
Во время речи профессора стояла такая гнетущая тишина, что я не выдержал и потупил глаза. Даже Фрейшлаг и Фек не посмели пикнуть, хотя вначале, как только Вальдфогель заговорил, Фек еще успел прошипеть:
— Довольно! Хватит!
Вдруг, совершенно неожиданно для нас, поднялся Левенштейн. Он вышел вперед и повернулся лицом к классу, словно собираясь говорить от имени всех.
— Дорогой профессор Вальдфогель! Немало среди нас таких, — я берусь даже утверждать, что их большинство, — кто глубоко сожалеют об инциденте, имевшем место при посещении господина обер-штудиенрата. Мы знаем, что вы всегда желали своим ученикам только добра, и от всего сердца просим у вас, господин профессор, прощения. Обещаем вам, что в будущем никому не позволим подстрекать нас на такие дела, которые нельзя назвать иначе, как гнусным преступлением. Зачинщиков мы заклеймим позором…
Не успел Левенштейн кончить, как вскочил Нефф.
— Простите нас! Мы все очень хотели бы, чтобы вы остались! Мы не думали, что дело так обернется!
Никто из нашей «тройки» не смел поднять головы. Весь класс смотрел в нашу сторону. Все от нас отшатнулись.
Последним встал Штребель. Он сказал:
— От имени всего класса прошу у вас прощения. Пусть у тех, кто не согласен с нами, хватит гражданского мужества заявить об этом. Видите, даже зачинщики просят у вас прощения… Все мы искренне просим прощения, господин профессор! Мы не потерпим в своей среде гуннов!
Все поднялись и стояли молча, пока профессор Вальдфогель не вышел из класса.
Молча шли мы домой втроем.
— Ха-ха-ха, варвары… — начал было Фек.
Но даже Фрейшлаг молча и с отвращением отвернулся.
Когда Штребель бросил нам вызов, каждый из нас троих надеялся, что другой найдет в себе мужество встать и открыто заявить:
— Это я был зачинщиком, господин профессор, слышите вы, старый слюнтяй, вы… Потому!
«Жалкий трус! — ругал я себя. — Вальдфогель — Штехеле… Штехеле — Вальдфогель…» И в голове у меня глухо отдавалось: гунн… гунн… гунн…
— Гнусный, подлый тупица! — бормотал я, косясь на Фека, но взгляд мой отскакивал от него и рикошетом попадал в меня же.
Потому…, Потому… Что за чертовщина это «потому»?! Мне хотелось кинуться на Фека, но, отпрянув, я вместо этого набросился на себя: «Слушай, ты, с твоими разговорами о новой жизни. Я сыт тобой по горло. Такие, как ты…»
Недалеко от угла Гессштрассе и Арцисштрассе, где мы обычно расставались, у меня вдруг вырвалось:
— Знаете что?
— Ну, что? — Фек и Фрейшлаг отступили на несколько шагов.
— Вы мне осточертели!
Мне часто случалось выпалить что-нибудь, не подумав. Вырвется слово невзначай, и только тогда задумаешься. Порой сказанное сгоряча открывало мне то, что происходило во мне и в чем я до того никак не мог разобраться.
— Что такое? Почему?! — наперебой допытывались Фрейшлаг и Фек.
Последние дни я все ждал случая вернуть, бросить им то словечко, которое они кулаками вколачивали в стену.
— Почему? — настойчиво наступали они на меня.
Я взглянул на них свысока и хладнокровно бросил:
— Потому!
Фек и Фрейшлаг, озадаченные, отступили.
«Долго ли я буду якшаться с этой сворой? — негодовал я на себя. — Все одно и то же! Все одно и то же! Неужели нельзя вырваться и зажить по-новому?! Эх ты…»
За этим «ты» никого не было.
Не было никого. Было ничто!
Высокую я ставил себе цель: стать хорошим человеком. А сам час от часу все сильнее походил на того… На кого же? Фек — трусливая баба, и ничего больше, дело в твоем собственном ничтожестве. Дрянной засел в тебе человечишка и буянит: «Дорогу мне!»
Его не схватишь, не дернешь больно за волосы, не укусишь, не пристукнешь кулаком.
Он знай себе растет и растет и издевается над тобой, когда ты пытаешься его усовестить.
Внешне он ведет себя как положено, у него прекрасная выправка, у него своя профессия.
Непостижимый, неуловимый — дрянной человечишка сидит в тебе.
Призывно поблескивая, манили узкие перила Гроссгесселоэского моста, перекинутого над пропастью, где с певучим нежным рокотом катил свои воды старый Изар. Высокий мост манил к себе, в забвение…
И я растроганно пожалел себя: «Гастль, бедный Ганс Петер Гастль. Гунны мы…»
XXXIII
Забвение можно было найти.
Забвение давал «Мюнхенский ферейн водного спорта».
Председатель, архитектор Штеге, принимая меня в члены ферейна, торжественно взял с меня слово — активно участвовать в жизни ферейна и высоко держать его знамя. Многозначительным жестом вручил он мне устав. Я затвердил его назубок. Жизнь ферейна заключалась в регулярном посещении Луизенбадского бассейна по установленным для тренировок дням, то есть в восемь вечера по средам; что же касается увеселительных вечеринок по субботам, происходивших в «желтом зале» пивной Матезера, то я был освобожден от них как несовершеннолетний.
«Мюнхенский ферейн» устраивал водные экскурсии и водные праздники, причем членам ферейна билеты предоставлялись по льготным ценам. Почетным председателем ферейна был принц Альфонс.
Принц Альфонс только и делал, что улыбался. Он улыбался в семейном кругу, улыбался в парадной форме полковника первого кавалерийского полка, улыбался на охоте, на прогулке, в непогоду и в вёдро, улыбался во все времена года. А кому принц Альфонс улыбался, тот не мог не улыбнуться в ответ, — такая уж у принца была заразительная улыбка, оттого-то он и пользовался всеобщей любовью, оттого-то он и выбран был нашим почетным председателем, этот принц Альфонс.
Отец вполне одобрил мое вступление в водный ферейн.
— В твоем возрасте полезно заниматься спортом, — сказал он, — спорт отвлекает от всяких глупостей, которые лезут в голову.
