Иоганнес Бехер - Прощание
— Скажите на милость! Оказывается, он человек слова! — вырвалось у меня.
В ответ на это Фек приосанился и выпятил грудь.
— Я не подведу! За тебя готов в огонь и в воду!
— Но я-то уже не тот, — попытался я охладить его пыл, однако он живо ответил:
— А я-то, я! Ты поразишься, когда узнаешь, какие ужасы я тут пережил!
Во дворе на большой перемене он рассказал мне, что Дузель покончила с собой. Бросилась с Гроссгесселоэского моста, как Доминик Газенэрль. А может быть, действительно, все переменилось? Фек плакал! Он на самом деле плакал, рассказывая о смерти Дузель, из глаз его обильно текли маленькие, быстрые слезинки, и, вытирая их, он выдавил из себя:
— Она была такая хорошая, ну просто хорошая, с ней каждый сам невольно становился хорошим…
Я гладил по волосам своего старого друга, так что руки у меня запахли помадой, и утешал его:
— Райнер, — никогда еще я не называл его по имени, — Райнер, милый, славный, ну будь же благоразумен!
— Ах, оставь! Оставь, — отстранился он и мелкими шажками забегал по кругу, точно мышь в мышеловке. — Никто не любит меня, никто… Тьфу! Одна рожа моя чего стоит!., Я сам больше, чем кто-либо, ненавижу себя. Тьфу! Тьфу!.. А разве я виноват, что я такой… Никому до меня нет дела, хоть умри… Будь хоть ты мне другом, хоть ты… хоть ты… Клянись, брат мой!
— Клянусь! — сказал я серьезно и вытащил Фека за руку из его мышеловки, ворча про себя: «Комедия, пустая игра… В чем ты клянешься ему, что за вздор?!»
Фек объявил Дузель своей святой и дома, у себя в комнате, показал мне нечто вроде алтаря, на котором между двух свечей стоял портрет Дузель, обрамленный еловыми веточками. Он с торжественным видом зажег обе свечи.
— До чего она была весела за день до смерти, ты не можешь себе представить, насвистывала, прыгала. «Дузель, что это с тобой сегодня?» — спросил я. «Со мной?! Ты разве не знаешь, что завтра большой праздник?» — «Праздник? — говорю я. — Завтра? Нет, не знаю». — «Ну, конечно, откуда же тебе знать, это ведь у меня праздник». — «Что же ты празднуешь?» — спрашиваю. «Что я праздную?… Вознесенье, завтра вознесенье… Крылья у меня уже выросли…» — «Ну, говорю, от тебя толку не добьешься!»
Дузель подарила ему свою карточку, а так как она и на этот раз «случайно забыла портмоне дома», ему пришлось дать ей двадцать пфеннигов на трамвай. Из трамвая она еще раз крикнула: «Вознесенье, как хорошо, вознесенье! Будь счастлив!» На следующий день она поехала в Гроссгесселоэ: прохожие видели, как она со своей собакой несколько раз пробежала по мосту, потом вдруг перевесилась через перила и полетела вниз. Собака постояла мгновение на месте, а потом бросилась по крутому обрыву к воде. Только на следующий день девушку нашли пониже Гроссгесселоэского моста, ее прибило к шлюзовой решетке у одной из электрических станций.
Я продолжал расспрашивать Фека о Дузель, меня интересовало, совсем ли он избавился от слезливого настроения.
— Раз в жизни и на меня напало слезливое настроение, — объявил он мне на большой перемене с еще не просохшими глазами, словно торопясь передо мной оправдаться.
— Не удивительно, что ты переменился, Фек: такие вещи никогда не забываются.
— Что ты! Что ты… Время все исцеляет… Главное — выправка! — И он вытянулся во фронт перед самим собой.
— А как ты думаешь, почему она бросилась с моста? Однажды она как будто уже собиралась проткнуть себе сердце шляпной булавкой?!
Фек решительно сказал:
— А потому!
— Разве это ответ?
Он повторил уже без всякого волнения в голосе:
— Ответ ли это? Единственный! Лучший!
Фрейшлаг шумно приветствовал меня и сообщил о блестящих успехах, которых они с Феком добились в классе за время моего отсутствия. Конечно, без меня им было нелегко прибрать класс к рукам… но «наше духовное превосходство…». Он произнес это с такой спесью и самонадеянностью, что я невольно подумал: «А может быть, Фрейшлаг и в самом деле обладает „духовным превосходством“?»
«Еврейчику» — Левенштейну — мое возвращение не предвещало ничего доброго. Он егозил вокруг меня, точно старался выведать мои намерения, но я с недоступным видом разгуливал на перемене в обществе Фека и Фрейшлага и только снисходительно поблагодарил его, когда он написал за Фека и Фрейшлага, а также и за меня немецкое сочинение.
На письменном экзамене по математике мы устроили под партами нечто вроде игрушечной подвесной дороги, которая своевременно подвозила нам правильные решения задач. Для греческого и латыни Левенштейн раздобыл нам подстрочники — крохотные книжонки, напечатанные на тонкой бумаге, — они содержали полные переводы классиков и отлично умещались под партой.
По случаю смерти Дузель «свержение» профессора Вальдфогеля, как я узнал, было на время отложено. Теперь оно снова стояло на повестке дня. Профессор Вальдфогель уличил Фека и Фрейшлага в списывании и отказался принять их работы. Мы посвятили Левенштейна в наш план. Он долго убеждал нас, что свержение Вальдфогеля не только ничем не оправданная подлость, но и чудовищная глупость.
— Вальдфогеля, самого порядочного из всех?!
— Вот именно потому! — язвительно отпарировал Фек, а Фрейшлаг поддакнул:
— Да, да, именно потому, пускай знает! Именно потому!
Их «потому» хоть и показалось мне малоубедительным, но они так решительно и твердо отчеканивали это слово, что к нему уже и подступиться нельзя было, и я не находил ответа.
— Именно потому? Именно потому? — растерянно спрашивал Левенштейн, как будто за этими словами скрывалось нечто страшное.
— Да, именно потому! — Фек стукнул кулаком по стене. — Ведь мы в конце концов не тряпки! Главное — выправка!
Мы уединились в дальнем уголке двора, чтобы сговориться. Фрейшлаг подошел к стене и тоже стукнул кулаком.
— Вот, вот, именно потому!
Вопрос был решен, и, словно зарубленное на стене, решение не подлежало пересмотру.
В конце четверти, во время обычного посещения обер-штудиенрата Арнольда, класс должен был проявить крайнюю недисциплинированность: кроме того, все, и в особенности лучшие ученики, обязывались отвечать как можно хуже.
— Вальдфогель поплатится головой.
— Головой и потрохами! — Фек стонал и захлебывался от смеха.
Если только взяться за дело с умом, ни одна душа в классе не пострадает. Ребята будут сидеть как мумии, ни у кого на лице не дрогнет ни один мускул, все разыграется под партами. У нас будет достаточно времени, чтобы до появления Арнольда подготовиться, а затем по сигналу Фека пустить в ход всю эту адскую машину.
Необходимые принадлежности Фек закупил в игрушечном магазине на Штахусе. Деньги он занял у меня, золотую десятку мы разменяли на одну пятимарковую монету и пять одномарковых: три из этих пяти марок ушли на покупки.
Едва обер-штудиенрат доктор Арнольд, лысый карлик с лохматыми бровями и изрытым оспой крючковатым носом, переступил порог и окинул класс настороженным взглядом, как наш преподаватель математики Вальдфогель сразу стал похож на моего учителя музыки Штехеле: такой же сгорбленный старик, тщетно прячущий свою дряхлость, он с натугой поднялся, судорожно прижал руки к полам сюртука и, почтительно изогнувшись, предложил свой стул доктору Арнольду.
— Благодарю! Пожалуйста, продолжайте урок! — злобно пискнул карлик и, вооружившись карандашом и записной книжкой, стал у ближайшего окна.
Вальдфогель, по-видимому, колебался, сесть ли ему или не сесть, и вопросительно поглядывал на стул.
— Продолжайте урок, прошу вас! — Карлик так нахохлился, что Вальдфогель, дрожа всем телом, отвесил несколько поклонов кряду.
Лучший ученик в классе, Левенштейн, при первом же вопросе запнулся, запутался, карлик стал что-то отмечать у себя в книжке, Вальдфогель хотел прийти на помощь Левенштейну…
— Достаточно! — резко скомандовал Арнольд.
Фек кашлянул. И началось. Фрейшлаг пнул ногой бомбу-вонючку, и она покатилась к стене. Коротким, незаметным движением я швырнул под парты целую горсть пистонов-хлопушек. Фек покатил вторую бомбу, а я, с помощью привязанной к ноге нитки, начал шуршать бумажным комком под одной из задних пустых парт.
— Кто это там шуршит?! — пронзительно взвизгнул обер-штудиенрат.
— Да, это кто там шуршит? — жалобно прошелестел профессор Вальдфогель, глядя в угол, откуда доносился подозрительный шум.
— Разве у вас в классе мыши?… Что тут у вас…
— …происходит, — по-видимому, сказал еще карлик, но его голос заглушил взрыв повального чихания, охватившего весь класс. Это Фек, делая вид, что сморкается, распылил через бумажную трубочку целый пакетик чихательного порошка. Под аккомпанемент чиханья карлик быстро обернулся и, с усилием переводя дыхание, распахнул окно.
— Открыть все окна! Позовите педеля, профессор! Всем выйти из-за парт! Обыскать карманы!
