Элинор Портер - Поллианна вырастает
— Но она… любит тебя, Джейми.
— Я знаю… и от этого я страдал бы еще глубже — разве ты не понимаешь? — потому что страдала бы она. Ей хочется, чтобы я был тем самым Джейми. Я знаю, ей хочется. Ах, если бы я только мог что-нибудь сделать для нее… так, чтобы она гордилась мной! Если бы я только мог делать что-то, чтобы зарабатывать себе на жизнь, как настоящий мужчина! Но что я могу делать с… этими?… — произнес он с горечью, положив руку на лежащие рядом костыли. Поллианна была потрясена и глубоко огорчена. Впервые она услышала, как взрослый Джейми говорит о своем физическом недостатке. Она лихорадочно искала самые подходящие слова для ответа, но прежде чем ей удалось что-то придумать, выражение лица Джейми изменилось.
— Пустяки! Забудь! Я не хотел говорить об этом! — воскликнул он весело. — Да и что касается игры, это была самая отвратительная ересь! Конечно же я рад, что у меня есть костыли. Они в сто раз лучше, чем кресло на колесах.
— А твоя Веселая Книга… ты ведешь ее и сейчас? — спросила Поллианна все еще немного дрожащим голосом.
— Конечно! У меня теперь целая библиотечка таких книг. Все в темно-красных кожаных переплетах… кроме первой. Первая — это та старая маленькая записная книжка, которую подарил мне Джерри.
— Джерри! Я все собиралась спросить тебя о нем! — воскликнула Поллианна. — Где он?
— В Бостоне, и его речь все так же образна, как всегда, только порой ему приходится смягчать выражения. И он по-прежнему связан с газетным делом, только теперь он добывает новости вместо того, чтобы их продавать. Занимается репортерской работой… Я смог помочь ему и мамусе. Можешь представить, до чего мне было приятно! Мамуся сейчас в санатории, лечится от ревматизма.
— И ей лучше?
— Намного. Она выписывается оттуда совсем скоро и будет жить с Джерри и вести хозяйство. Джерри в эти последние несколько лет восполнял пробелы в своем образовании. Он позволил мне оказать ему помощь, но только в виде ссуды. Он особо оговорил это в качестве условия.
— Конечно, — одобрительно кивнула Поллианна. — Я на его месте поступила бы так же. Неприятно быть у кого-то в долгу и не иметь возможности расплатиться. Я знаю, каково это. Вот почему мне так хочется, чтобы я смогла как-то выручить теперь тетю Полли… после всего, что она для меня сделала.
— Но ты уже помогаешь ей в это лето.
Поллианна приподняла брови.
— О да, я держу пансион. Можно так подумать, глядя на меня, да? — с вызовом бросила она, взмахом рук указав на все, что было вокруг. — Ни у одной хозяйки пансиона не было таких обязанностей, как у меня!.. А слышал бы ты зловещие предсказания тети Полли о том, что такое пансионеры! — она не могла удержаться от смеха.
— Что за предсказания?
Но Поллианна решительно покачала головой:
— Никак не могу сказать. Великая тайна. Но… — Она умолкла и вздохнула, ее лицо снова стало печальным. — Так продолжаться не будет… не может. Отдыхающие — это только летом, а мне придется делать что-то и зимой. Я уже думала об этом. Вероятно, я… буду писать рассказы.
Джейми, вздрогнув, обернулся к ней.
— Будешь… что?
— Писать рассказы… ну, чтобы продавать, понимаешь. Чему ты так удивляешься! Многие это делают. В Германии я знала двух девушек, которые писали рассказы.
— А ты сама когда-нибудь пробовала писать? — Джейми по-прежнему говорил как-то странно.
— Н-нет, пока еще не пробовала, — призналась Поллианна. Затем, в ответ на выражение его лица, она, как бы защищаясь, добавила, вскинул голову: — Я же сказала, что сейчас держу пансион. Не могу же я делать то и другое одновременно!
— Конечно, не можешь.
Она взглянула на него с упреком.
— Ты думаешь, что у меня это не получится?
— Я этого не сказал.
— Не сказал, но выражение у тебя такое. Не знаю, почему у меня могло бы не получиться. Это не то, что пение. Тут не надо иметь голос. И это не как с музыкальным инструментом, на котором надо учиться играть.
— Я думаю, это… немного… похоже. — Голос Джейми звучал приглушенно; взгляд был устремлен в сторону.
— Как? Что ты хочешь сказать? Ведь тут только карандаш и бумага, так что… Это совсем не то, что учиться играть на фортепьяно или скрипке.
На миг воцарилось молчание. Затем последовал ответ; голос по-прежнему звучал приглушенно, взгляд по-прежнему был устремлен в сторону.
— Инструментом, на котором тебе предстоит играть, Поллианна, станет великое сердце мира; и оно кажется мне самым чудесным инструментом из всех, на каких можно научиться играть. На твое прикосновение, если ты окажешься искусной, оно отзовется улыбками или слезами — как тебе захочется.
У Поллианны вырвался трепетный вздох. Ее глаза стали влажны.
— О Джейми, как красиво ты выражаешь свои мысли… всегда! Я никогда не думала об этом так. Но это правильно. Как я хотела бы заниматься этим! Только, может быть, у меня не получится все это. Но я читала рассказы в журналах, кучу рассказов, и, похоже, я могла бы написать, во всяком случае, не хуже. Я обожаю рассказывать разные истории… Я всегда повторяю те, которые ты рассказываешь, и всегда смеюсь или плачу, когда их рассказываешь ты.
Джейми быстро обернулся к ней:
— Они действительно заставляют тебя плакать или смеяться, Поллианна? Да? — Было странное нетерпение в его голосе.
— Конечно, Джейми, и ты сам это знаешь. И раньше, еще в городском парке, так было. Никто не умеет рассказывать так, как ты, Джейми. Это тебе, а не мне следовало бы писать рассказы. Послушай, почему ты не пишешь? У тебя получилось бы замечательно, я знаю!
Ответа не последовало. Джейми, очевидно, не слышал ее, вероятно потому, что позвал в этот момент бурундука, пробегавшего поблизости через кусты.
Впрочем, приятные прогулки и разговоры были у Поллианны не только с Джейми, миссис Кэрью и Сейди Дин; очень часто ее спутниками и собеседниками оказывались Джимми или Джон Пендлетон. Поллианна была теперь убеждена, что никогда прежде не знала по-настоящему Джона Пендлетона. С тех пор как они поселились в лагере, от его прежней угрюмой молчаливости не осталось и следа. Он ходил по лесу, купался и ловил рыбу с таким же энтузиазмом, как сам Джимми, и почти с такой же энергией. А по вечерам у костра он не хуже Джейми рассказывал о приключениях — и забавных, и бросающих в дрожь, — которые выпали на его долю во время путешествий в далекие страны.
— В «пустыню Сара», как говорила Ненси, — со смехом вспомнила однажды вечером Поллианна, когда вместе с остальными просила его рассказать что-нибудь. Однако еще лучше были, по мнению Поллианны, те моменты, когда Джон Пендлетон, оставшись с ней наедине, говорил о ее матери — какой он знал и любил ее в давно минувшие дни. То, что он так говорил с ней, было огромной радостью для Поллианны, да, впрочем, и немалой неожиданностью тоже, поскольку никогда прежде не заговаривал он так открыто о девушке, которую любил так глубоко и безнадежно. Вероятно, и сам Джон Пендлетон испытывал некоторое удивление по этому поводу, так как однажды он задумчиво сказал ей:
— Не знаю, почему я говорю об этом с тобой.
— Но мне это очень приятно, — тихо отозвалась она.
— Я знаю… но никогда не подумал бы, что мне захочется говорить об этом. Впрочем, это, наверное, потому, что ты так похожа на нее, такую, какой я ее знал. Ты очень похожа на свою мать, моя дорогая.
— Что вы! Я всегда думала, что моя мама была красивая ! — с нескрываемым удивлением воскликнула Поллианна.
— Да, она была красива.
Поллианна взглянула на него с еще большим удивлением.
— Тогда мне непонятно, как я могу быть похожа на нее!
Мужчина рассмеялся вслух:
— Поллианна, если бы это сказала какая-нибудь другая девушка, я ответил бы… ну, да не важно, что я ответил бы. Ах, ты маленькая волшебница! Ты бедная, некрасивая маленькая Поллианна!
Поллианна с неподдельным огорчением и упреком взглянула прямо в смеющиеся глаза мужчины.
— Мистер Пендлетон, пожалуйста, не смотрите на меня так и не дразните меня… из-за этого . Мне так хотелось бы быть красивой… хотя, конечно, это звучит глупо. Но у меня есть зеркало, вы же знаете.
— Тогда я посоветую тебе взглянуть в него, когда ты говоришь, — заметил мужчина наставительным тоном.
Поллианна широко раскрыла глаза:
— То же самое мне сказал Джимми!
— Вот как! Негодник! — сухо отозвался Джон Пендлетон, а затем, неожиданно резко изменив тон, что было характерно для него, добавил очень тихо; — У тебя глаза и улыбка твоей матери, Поллианна, и для меня ты… красива!
Неожиданные горячие слезы застлали глаза Поллианна, и больше она не спорила. Но, как ни ценила Поллианна эти разговоры, все же они были не совсем то, что разговоры с Джимми. В сущности, им с Джимми не надо было даже разговаривать им и без этого было хорошо вдвоем. Джимми все понимал. С ним всегда было так легко и просто — не важно, говорили они при этом или нет. Здесь ничто не вызывало глубокого, мучительного сочувствия — Джимми был восхитительно большим, сильным и счастливым. Он не горевал о давно потерянном племяннике, не тосковал из-за утраты возлюбленной юных дней, ему не приходилось с трудом передвигаться на костылях — не было ничего, что так тяжело видеть и знать и о чем так тяжело думать. С Джимми можно было просто быть веселой, счастливой и свободной. Джимми был такой славный. Уж с ним-то всегда можно было отдохнуть!
