Константин Симонов - Солдатами не рождаются
– Не боялась, что немцы придут?
– Нет, почему-то не верила в это. Может, оттого, что прожила с ним перед тем два года, а он был бесстрашный… Не знаю. – Она снова помолчала. – Думаешь, мне так просто сейчас одной жить? Все сама, все сама! И всем родным что-нибудь нужно: чтобы я куда-то ходила и говорила, чья вдова, и делала для них то одно, то другое, то третье… Он давно умер, а им все еще кажется, что я им что-то недодала, обманула их, что ли, тем, что он слишком рано умер!.. Твоя мама где сейчас? – вдруг спросила она.
Артемьев сказал, что мать пропала без вести в Гродно.
– Да, бедная, – сказала она и, привычно перейдя в мыслях на себя, добавила: – Она не любила меня. Что ж, может, и права. А моя мама жива-здорова. Последнее время все из Фрунзе письма писала, расспрашивала, как ее драгоценное барахло, не пустилась ли в разгул тетя Поля? А сегодня телеграмму прислала, что уже отбыла с моим новым папочкой из Фрунзе в Москву. Сейчас пойду осчастливлю тетю Полю…
– Значит, все же не удержалась, устроила им вызов? – спросил Артемьев, вспомнив слова тети Поли.
– Я?! – воскликнула Надя. – Что я, с ума сошла? Ты же прекрасно знаешь, что моя мать – исчадие ада! Сама добилась. Я и пальцем о палец не ударила. Но теперь, раз уж на меня все равно валится это счастье, ничего не поделаешь, придется засучить рукава и вымыть полы.
– Не разучилась?
– Одно время разучилась, а потом опять научилась. Могу и к тебе прийти помыть, – усмехнулась она. – Я хорошо полы мою… Ты как, еще не женился?
– Пока нет.
– И белье могу постирать. Я и стираю хорошо. Зарос небось? Все вы одинаковые… Что смотришь? Я ведь и просто так могу, по-товарищески, я и на это способна. Я на все способна, – усмехнулась она, уже не над ним, а, кажется, над собой.
– Не выйдет у нас с тобой по-товарищески, – сказал Артемьев, продолжая в упор смотреть на нее внимательным, откровенным взглядом.
– Думаешь, не выйдет?
– Не выйдет.
– Это хорошо.
– Не знаю уж, хорошо или плохо, – сказал он, примериваясь к чему-то еще не решенному в глубине самого себя.
И вдруг, вспомнив о той, маленькой женщине, оставшейся у тети Поли, спросил:
– Когда Анна Георгиевна приезжает?
– Телеграмма с дороги. Дня через три, наверно, – сказала Надя. – А что?
– Там у тети Поли эта женщина-врач, – сказал Артемьев. – Если Анна Георгиевна приедет, а она еще не уедет…
– Все понятно, – сказала Надя. – Если понадобится – укрощу свою мамочку. Это тебя беспокоит?
– Да.
– И вообще могу эту женщину к себе взять. Даже если соврал, что у тебя с ней ничего нет.
Артемьев пожал плечами. Ему не хотелось вдаваться в объяснения. Они уже почти дошли до угла переулка, ему надо было сворачивать.
– Дошли, – сказал он и остановился.
– Запиши мой телефон.
Он записал и протянул руку прощаться.
– Подожди, – сказала она. – Ты почему хромаешь?
– Ранен был, – сухо ответил он, не оставляя намерения проститься и уйти.
– Нет, подожди, – просяще и в то же время повелительно сказала она. – Неужели я такая скверная баба, что со мной нельзя разговаривать по-человечески?
В тоне, которым она это сказала, ему послышалось искреннее, ненаигранное огорчение.
– Что ты хотела спросить?
– Многое. Как ты жил, как живешь, что с тобой было, что есть, что будет?.. Все хотела спросить.
– Что будет, не знаю, – сказал он. – Наверное, скоро уеду на фронт. А что было… С июня до ноября служил на Дальнем Востоке и ждал, когда отправят на фронт. С декабря до июля командовал полком. С июля до сентября лежал в госпитале. С сентября здесь, в Москве.
Она ожидала продолжения, но продолжения не было.
– А как сейчас живешь?
– На казарменном положении.
– Один?
– Нет… еще два майора, капитан и подполковник.
Она рассмеялась.
– Спасибо за разъяснение. Ну, а теперь все-таки ответь на то, о чем я спросила.
– Если на то, о чем спросила, – в данное время один.
– А раньше?
– Раньше была одна женщина, уехала на фронт.
– А почему не удержал?
– Не имел права.
– Скажи лучше, не любил. Наверно, потому и уехала, что не любил?
Он посмотрел на нее отчужденно, почти враждебно и ничего не ответил. «Любил, не любил! Получила предписание ехать – и поехала, не потому, что любил или не любил, а потому, что война. А тебе этого все равно не понять, потому что ты не стоишь и не будешь стоить и одного мизинца той женщины, хотя я ее и правда не любил, а тебя когда-то любил и сейчас не могу спокойно смотреть на тебя».
Кажется, она хотела спросить что-то еще, но удержалась, не захотела, чтобы он снова первым начал прощаться.
– Что ж, прощай… или до свидания… А в общем, как знаешь. – И подала руку, не вынув из варежки.
Потом, когда он прошел уже несколько шагов, окликнула:
– Павлик!
Он обернулся.
– Нет, ничего. Просто хотела еще раз взглянуть на тебя. Иди, иди…
Он пошел и, уже сворачивая за угол, все еще чувствовал, что она стоит и смотрит ему вслед.
В приемной, куда он на всякий случай зашел, прежде чем пойти поспать оставшиеся полтора часа, Косых встретил его радостным восклицанием:
– Наконец-то!
– А что такое? Переменилось что-нибудь?
– Только что приехал. Велел, как явишься, сразу к нему.
Артемьев понял, что спать уже не придется, вздохнул, отпер сейф, вынул оттуда приготовленную для доклада папку и открыл дверь в кабинет.
– Разрешите войти?
– Входи, – не поднимая глаз, сказал Иван Алексеевич. Он сидел и что-то быстро записывал карандашом. Потом, оторвавшись, взял лист, перечел, бросил на стол, задумчиво почесал карандашом за ухом и поднял глаза на Артемьева. – Не ложился?
– Нет.
– Ничего не поделаешь… Меня тоже без времени подняли. – Он протянул Артемьеву только что исписанный лист бумаги. – Пойди во второй отдел, пусть по этому списку, по каждому разделу, какие у меня указаны, подготовят имеющиеся у них данные. – И, взглянув на часы, добавил: – К шестнадцати часам. Когда вернешься, сразу зайди, будут поручения. Ложиться нынче не придется!
Он поднялся из-за стола, потянувшись, добавил:
– Приказано готовиться к выезду на Донской фронт. До моего отъезда трое суток покрутишься как белка в колесе. Потом разом отоспишься. Ну, чего стоишь?
– Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант?
– Что такое?
Артемьев знал, что Иван Алексеевич любит выезды на фронт и даже считает их для себя чем-то вроде отдыха, но сейчас лицо у него было хмурое, недовольное, а впрочем, может быть, просто не выспался…
– Товарищ генерал-лейтенант, прошусь на фронт… – вытянув руки по швам, сказал Артемьев.
– Не возьму, – сказал Иван Алексеевич. – Косых со мною поедет, а ты тут останешься: все же больше толку будет, чем от него.
Сказал и недовольно уставился на Артемьева: «Ну чего стоишь? Все равно решения не переменю».
– Я не в поездку прошусь, товарищ генерал-лейтенант, я вообще прошусь.
– Вообще… – Иван Алексеевич посмотрел на Артемьева так хмуро, будто в слове «вообще» услышал что-то обидное для себя.
– Вы обещали, товарищ генерал-лейтенант, сразу, как здоровье позволит.
– А тебе что, здоровье позволило? – все так же хмуро, почти подозрительно поглядел на него Иван Алексеевич. – Вчера еще не позволяло, а сегодня позволило? В чем дело, говори без каруселей.
– Подробности о смерти сестры сегодня узнал.
– Что за подробности?
– Как расстреляли ее…
Иван Алексеевич продолжал смотреть на него, ожидая, все ли сказано. Но Артемьев молча стоял навытяжку.
– Значит, мстить будешь фрицам? – все так же недовольно сказал Иван Алексеевич. – В наших масштабах, – он сделал широкий жест, обозначавший не только этот кабинет, но, очевидно, весь Генеральный штаб, – отомстить невозможно – необходимо лично, не долечившись, на одной ноге, но лично! Только так…
Кажется, он собирался сказать еще что-то такое же ироническое, умное и правильное, но удержался и не сказал.
– Чего молчишь, не возражаешь?
– Жду вашего решения, товарищ генерал-лейтенант.
Артемьев уже видел, что влез со своей просьбой не к месту и не ко времени, и хотя не понимал почему, но чувствовал, что его просьба чем-то лично задевает Ивана Алексеевича. Однако отступить он все равно не мог и не хотел.
«Бежишь», – думал Иван Алексеевич, глядя на него. На минуту эта несправедливая мысль, обостренная одиночеством и невозможностью высказаться, овладела душой Ивана Алексеевича, но он превозмог ее и, уже начиная остывать от этой вспышки недоверия к людям, сухо сказал:
– Хорошо, поедете со мной на фронт и там останетесь. Только имейте в виду, времени на ваши личные сборы не будет! И с бабами своими только по телефону прощаться будешь. – Это добавил, уже подобрев и усмехнувшись…
– Мне не с кем прощаться, товарищ генерал-лейтенант.
– Ладно, решено.
– Разрешите идти?
– Подожди… – Иван Алексеевич устало опустился на стоявший у стены потертый кожаный диван. – Садись и расскажи про сестру…
