Коммунисты - Луи Арагон
В шесть часов утра за Нивелем попали в бомбежку. Убиты курсант Ла Мартельер и два солдата. Что поделаешь, очень уж огорчаться не надо: мы еще много увидим смертей.
Книга пятая.
МАЙ 1940 ГОДА
I
Накануне капитан Анри де Бреа провел вечер в ресторане «Под аркадами». Разумеется, на втором этаже — в первом слишком шумно, слишком вульгарно. Через пролет лестницы снизу доносилась музыка — играл женский оркестр. Посетители хором подхватывали припев песенки Шарля Трене: «И вдруг — ух! В сердце моем — бух!»[518] У капитана уже был здесь привычный, обжитой уголок, и, естественно, он сюда и привел своих друзей: фабриканта Дебре с женой, приехавших по делам в Дюнкерк. Такой уютный уголок: цветы на столике, низенькая электрическая лампа с голубым колпачком, на буфете вазы с фруктами; все лакеи щеголяют военной выправкой, точно денщики в офицерской столовой. У Армандины Дебре было такое чувство, словно Бреа принимает их у себя дома. В час закрытия их не изгнали, и после того как внизу смолк оркестр, они еще долго сидели в этой просторной комнате. В кофейных чашечках дремал ликер. За столиками, в компании офицеров и нескольких штатских, смеялись в полумраке шуточкам своих кавалеров раздушенные дамы и оркестрантки в черных платьях.
— Да, знаете ли, приятно проветриться… У нас в Лилле и никогда-то не было весело, а уж теперь, с этой войной… Нам, правда, повезло: в городе появился очень милый человек. Вы его, наверно, знаете — родственник де Котелей, капитан де Сен-Гарен. Ну, муж той толстухи, помните? Он теперь в нашем гарнизоне. Очаровательный собеседник.
Армандина Дебре нисколько не походила на своего брата Орельена Лертилуа, только ростом вышла почти с него. От обоих супругов так и веяло провинцией, и капитану де Бреа это нравилось — напоминало Каркассон и собственную родню. Недавно, недели три тому назад, он встретился с Орельеном на берегу Лиса, где тот стоял со своей частью во время апрельской тревоги. Сестра говорила об Орельене таким тоном, как будто все еще видела в нем легкомысленного юношу, доставлявшего ей много хлопот. Седеющие волосы этой почтенной дамы и степенное достоинство ее мужа могли бы показаться неуместными в довольно игривой атмосфере ночного ресторана, но ничуть не бывало: оба они не отличались изысканностью чувств и даже выражений, и это придавало их замечаниям удивительную сочность. Некоторые словечки, не принятые ни в Каркассоне, ни в Париже, не смущают в Лилле самых чопорных особ. На обратном пути из ресторана Жак Дебре с неудовольствием прислушивался к болтовне женщин, проходивших по площади Жана Барта[519] под ручку с англичанами; они говорили на каком-то тарабарском языке, мешая французские и английские слова. — Интересно, — сказал он насмешливо, — что думают господа англичане при виде вот этого молодца! — И Дебре показал рукой на позеленевшую бронзовую статую Корсара, возвышавшуюся на пьедестале черным силуэтом: занесенной саблей он грозил кому-то в направлении Дувра. Капитан де Бреа и Дебре далеко не во всем держались одинаковых мнений, но уж когда речь заходила об англичанах… — Значит, решено? Завтра утром вы заглянете к нам в гостиницу. — Обязательно, дорогой Жак. Ах, да, я и позабыл спросить… Как сыновья? Где Пьер? Где Раймон? Пишут?
— Не балуют письмами, — ответила мать. — Молодежи все некогда. Но раз не пишут, значит все благополучно. О Пьере и говорить нечего, он, слава богу, в штабе, о нем я не беспокоюсь. А вот Раймон во флоте… Впрочем, он недалеко. Нынче утром мы получили о нем весточку через адмирала Абриаля[520]. — Вы знакомы с адмиралом Северной эскадры? — То есть… лично не знакомы… Но ведь я говорила вам, что сегодня мы завтракали в клубе на улице Клемансо, а там всё флотские офицеры… вот один из них и позвонил по телефону в Мало, и нам прямо из штаба адмирала просили передать…
Армандина Дебре вдруг проснулась среди ночи. Что такое?.. Четыре часа. Опять воздушная тревога! Просто уж становится невыносимо!.. Лучше бы воевали по-настоящему. Зенитки бухали до рассвета. Но, должно быть, самолеты сбрасывали бомбы где-то далеко и как будто на пески: взрывы слышались глухо. Лучи прожекторов обшаривали небо, а орудия в дюнах без конца сотрясала судорожная икота залпов… Армандина дрожала от холода в подвале гостиницы и, кутаясь в шаль, сердито ворчала: извольте вот на шестом десятке заниматься гимнастикой, лазить в какие-то погреба. Да знай я, что здесь, в Дюнкерке, придется бегать в бомбоубежище, ни за что бы не поехала с тобой, разъезжай один. Мне так не хотелось оставлять мальчика дома одного. Он без меня всегда очень скучает. Вот Орельен догадался отправить Жоржетту с детьми в Антибы… В подвал набилась самая разношерстная публика. Жака Дебре это, конечно, не смущало. Мужчины отбывают военную службу, они всего насмотрятся. Но Армандина!.. Конечно, все это довольно противно, да что поделаешь…
Убежища в Дюнкерке были рассчитаны на долгие бомбежки, и в сводчатом подвале гостиницы даже сделали для ночлега нары в два яруса. Подумать только! Как это люди могут спать на нарах!.. Посмотри вон на ту… разлеглась со всем своим выводком… — Армандина, ты бы лучше помолчала! На нас уж и так все смотрят…
Тревога была такая же, как обычно. Но в восемь часов, когда налетела новая волна самолетов, женщины, слушавшие в убежище радио, вдруг ринулись к выходу с воплями: «Немцы напали на Бельгию!» и стали карабкаться по лестнице, не думая о том, что наверху падают бомбы; за ними выбрались и все. Первой мыслью Жака Дебре было: какое сегодня число? Десятое мая. Важная историческая дата.
Эскадрон капитана Бреа стоял у границы. За деревней Гивельдой бельгийские жандармы еще должны были открыть проходы в противотанковых заграждениях, увязнувших в песке. Ведь говорили, что не от нас придется вам защищаться! Ну и вот… В небе все время кружили самолеты. Дороги были забиты артиллерией, танками, броневиками, отрядами мотоциклистов, и уже шли по этим дорогам толпы беженцев, стремившихся укрыться во Франции. Рассказывали, что Калэ, Берк и Булонь бомбили. На Дюнкерк только что был налет… Там
