Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз
Самый лучший способ выйти из неловкого положения при случайном столкновении, когда просто уйти — непосильно для нервов, это отступить с помощью каких-нибудь кульбитов. Эмили немедленно завертелась по палубе колесом.
Сохранять при этом определенное направление было очень трудно, и голова кружилась страшно, но она должна была продолжать крутиться, пока не скроется из виду или не помрет.
И тут Рейчел, сидевшая на верхушке грот-мачты, впервые уронила свой штырь для сращивания канатов. Она испустила ужасный вопль — потому что ей виделось, как падает младенец и как его мозги выплескиваются на палубу.
Йонсен издал лишь слабое тревожное ворчанье — мужчины никогда не смогут выучиться так пронзительно визжать всем своим существом, как это делают женщины.
Но отчаянней всех завопила Эмили — ее вопль раздался через несколько секунд после первых двух: мерзкая железка вибрировала, вонзившись в палубу — и по дороге пробив ей икру. Взвинченные нервы, тошнота от головокружения, соединившись с шоком и болью, сообщили ее крику душераздирающую, мучительную остроту. Йонсен в один миг был подле нее, подхватил и, горько рыдающую, отнес вниз, в каюту. Там сидела Маргарет, склонившись над починкой каких-то вещей, ссутулив худенькие плечи, тихонько напевая и чувствуя себя смертельно больной.
— Брысь отсюда! — произнес Йонсен зверским шепотом. Без единого слова или жеста Маргарет собрала свое шитье и поднялась на палубу.
Йонсен как следует намочил тряпицу в стокгольмском дегте и не без сноровки замотал Эмили ногу, хотя деготь, конечно, был для нее очень болезненным снадобьем. Она исходила криком, пока он укладывал ее на свою койку. Когда она, продолжая лить слезы, открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней, увидела рубленые черты его лица, выражающего лишь заботу и почти самозабвенное сострадание, ее охватила такая радость, что ее наконец простили, что она протянула к нему руки и поцеловала его. Он опустился на рундук и сидел, тихонько покачиваясь взад-вперед. Эмили сморило на несколько минут, когда она очнулась, он все еще был там.
— Расскажите мне про то, как вы были маленьким, — сказала она.
Йонсен сидел молча, напрягая свой неповоротливый ум, чтобы мысленно перенестись назад, в прошлое.
— Когда я был мальцом, считалось, что не будет удачи, если сам смазываешь жиром свои морские сапоги. Моя тетушка мне мои смазывала перед тем, как нам выйти на люггере.
Он смолк на некоторое время.
— Мы делили рыбу на шесть частей — одну хозяину судна и по одной каждому из нас.
И это было все. Но для Эмили это представляло величайший интерес, и она снова ненадолго уснула, совершенно счастливая.
В течение нескольких дней капитану и помощнику пришлось делить оставшуюся койку и спать по очереди; одному Богу ведомо, в какую нору была сослана Маргарет. Глубокая рана на ноге у Эмили была из тех, что заживают медленно. Как назло, дело ухудшалось еще и тем, что погода стала крайне неустойчивой: когда она бодрствовала, все было хорошо, но стоило ей уснуть, ее начинало мотать по койке, и тогда, разумеется, боль опять ее будила, а это приводило ее в лихорадочное и нервное состояние, хотя сама по себе нога шла на поправку лучше некуда. Другие дети, конечно, приходили взглянуть на нее, но радости им в том было мало, потому что делать внизу, в каюте, было совершенно нечего, а первоначальная новизна доступности этой святыни для паломничества была утрачена. Так что их посещения были формальными и краткими. Но у этих мышек, должно быть, теперь, в отсутствие кошки, по ночам возродилось доброе старое время — они были сами себе предоставлены там, в носовой части трюма. С утра по ним это было очень даже заметно.
Время от времени ее навещал Отто и учил завязывать разные хитрые узелки, одновременно он изливал ей свои обиды на капитана, хотя они и выслушивались в неловком молчании. Отто был уроженцем Вены, но десяти лет от роду удрал из дому, спрятавшись на борту дунайской баржи; его взяли в море, и впоследствии он в основном служил на английских судах. Единственным местом, где со времен своего детства он провел сколько-нибудь продолжительное время на берегу, был Уэльс. В течение нескольких лет он плавал вдоль побережья из Порт-Динлейна, тогда бывшего гаванью с хорошими видами на будущее, а ныне почти совсем захиревшего; поэтому, наравне с немецким, испанским и английским, он бегло говорил и на валлийском наречии. В Уэльсе он пробыл не так уж долго, но в самом восприимчивом возрасте, и, когда рассказывал Эмили о своем прошлом, речь шла по преимуществу о том, как он был “юнгой” на судах, ходивших с грузом сланца. Капитан Йонсен происходил из датской семьи, обосновавшейся на балтийском побережье, в Любеке. Большую часть своей жизни он тоже провел на английских судах. Где и когда они с Отто впервые встретились и как их угораздило заняться пиратским ремеслом на Кубе, Эмили так и не разобралась. Ясно было, что они неразлучны уже много лет. Она предпочитала просто дать возможность каждому из них выговориться, а не задавать наводящие вопросы и не пытаться увязать факты в цельную картину — такой у нее был склад ума.
Когда узелки надоели, Хосе передал ей прекрасный вязальный крючок, который он вырезал из говяжьей кости, и она занялась вязанием салфеточек для стола в каюте, выдергивая для этого нитки из куска парусины. Но, плохо ли, хорошо ли, она еще и много рисовала, так что скоро все стенки у койки были испещрены рисунками, как в палеолитической пещере. Что скажет капитан, когда все это увидит, — эта мысль, если и приходила ей в голову, тут же отодвигалась на потом. Забавно было выискивать на досках сучки и всякие другие места, где нарушалось однообразие рисунка древесины, и гадать, на что же они похожи, а потом карандашом делать их похожими еще сильнее — то глаз моржу подрисуешь, то приделаешь кролику недостающие уши. У художников это называется чувством материала.
Погода, вместо того чтобы улучшаться, стала портиться, и вообще мироздание вскоре превратилось в очень беспокойное место: вязать стало почти невозможно. Ей приходилось все время цепляться за край койки, чтобы уберечь ногу от внезапных толчков.
И, однако, как раз в эту-то неблагоприятную погоду пираты наконец решились на новое нападение. Добыча была не из богатых — маленький голландский пароходик, везший партию дрессированных животных для одного из предшественников мистера Барнума[9]. Капитан пароходика, заносчивый до той степени, какой может достигнуть заносчивость только у природного голландца, причинил им
