Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
Севка демонстративно прошелся взад-вперед и решительно попер в аудиторию. Вышел он оттуда с довольной саркастической усмешкой, в ожидании, что студенты накинутся с расспросами. Однако никто не обратился к нему. Простить такое уже было нельзя. Постояв у двери, он со злой решимостью сунул руки в карманы и шагнул к Юрию.
Почему Кашин выбрал Юрия? Не потому ли, что считал менее способным на отпор. А может, потому, что его измена показалась наиболее оскорбительной. К тому же враждебность и симпатии родителей незаметно передаются детям, делаются их собственными, причем это почти не зависит от отношений между родителями и детьми.
— Але, сосунок! Вот что… — подражая отцу, выпалил Севка. — Передай Шарупичевой недоучке, чтобы она перестала трепать языком. Иначе плохо будет. Ясно?
— А ты катись, катись своей дорогой, — спокойно посоветовал Жаркевич.
Связываться с Жаркевичем было небезопасно. Бывший формовщик, медлительный, спокойный, имел косую сажень в плечах, мощную, как у боксера, шею и упрямое лице, что чаще всего встречается у очень сильных людей. Однажды на практических занятиях в токарной мастерской он поднял ящик с деталями, который Севка не мог даже сдвинуть с места. Понимая, что поступает гадко, но бессильный сдерживаться, чтобы не отомстить за себя хоть чем-нибудь, Севка показал Жаркевичу кукиш, крутнулся и пошел от ребят. Все в нем клокотало. Но удивительно: ярость свою он снова почему-то обрушил на Юрия и Лёдю.
5
Любовь у Юрия была странная. Он забывал о Лёде, когда не видел ее, и, увлеченный другим, вовсе не скучал. Но когда встречал, оказывался вместе, все его существо жило только Лёдей. Ничего больше не существовало для него. Он не спускал с девушки глаза, и ее близость, ее прикосновения были несказанно приятны и милы ему.
Наверное, так случалось потому, что Юрий жил, как в чаду, охваченный какой-то своенравной жаждой. Ему хотелось как можно больше изведать, как можно скорее испытать всего — и сладкого и горького. Пусть обжечься, но испытать. Пусть даже доведется за это платить дорогой ценой, зато он изведает что-то такое, что раньше было недоступно, запрещено.
Нет, Юрий жил более сложной и противоречивой жизнью, чем думали отчим, мать, чем казалось со стороны. Да и само время освобождало его от строгой ответственности: шла переоценка многих ценностей.
Чтобы посмотреть новый фильм, Юрий уходил с лекций. Хохоча, распевая песни, шатался с товарищами по улицам. Упивался ночными огнями, приставал к незнакомым девушкам. Принимал участие в складчинах и, подвыпив, в темных комнатушках или в подъездах с легкой Севкиной руки тискал, целовал случайных подружек.
Однако беда, которую отвела мать в конце семестра, внезапная стычка с Севкой заставили задуматься. Гнев, нежность и стыд охватили Юрку. Гнев на приятеля, нежность к Лёде, стыд перед матерью: в нем необоримо действовала материнская закваска. И простить Севке Кашину его выходку он уже не мог. «Недоучка, — кипел Юрий. — Да Лёдя стоит десяти таких образованных хлюстов, подлюга! Она и сейчас пользу приносит, а тебе цена — копейка в базарный день». Росло желание сделать для Лёди что-нибудь хорошее, порадовать ее. Выпросив у матери денег (была причина: он сдал экзамен), Юрий купил флакончик «Серебристого ландыша» и с подарком в кармане побежал вечером в автозаводскую читальню, где они условились встретиться.
Читальный зал помещался в полукруглом павильоне, неподалеку от заводского клуба. В зале было уютно, тепло, пахло краской, книгами. После темной улицы сдавалось, что здесь очень светло. На больших окнах висели апельсинового цвета портьеры, полки с книгами поблескивали за стеклянной стеной. За столиками сидели, склонившись, посетители, притихшие, сосредоточенные, каких можно встретить лишь в читальнях, где каждый думает о своем и чувствует, что вокруг другие заняты тем же.
Неподалеку от входа Юрий увидел Лёдю. Поставив локти на столик и подперев ладонями щеки, она читала книгу. Пепельные волосы ее искрились. Лицо было снокойно-бледное, немного грустное, от ресниц ложились тени, и казалось, что глаза запали.
Когда Юрий дотронулся до нее, Лёдя вздрогнула. Ресницы испуганно вспорхнули, а на лице появилось выражение, словно девушка хотела и не могла что-то понять.
— Это ты? — не сразу спросила она. — Видишь, сколько народу. Тут и из вечернего и просто так. Ваши тоже есть…
— Я тебе кое-что принес, — не умея перемогать себя, шепотом сообщил Юрий.
— Покажи, — благодарно кивнула она головой и одновременно моргнула глазами.
Юрий любил, когда Лёдя так делала, и тихо засмеялся от удовольствия. Повесив шапку на рогатую вешалку, что стояла подле, не раздеваясь, подсел к Лёде, вынул из кармана духи и под столом передал их.
— За что это? — чуть-чуть заважничала та, догадываясь, что в коробочке.
— За то, что хорошая.
— Неправда.
— Честное комсомольское!
На них зашикали. Они еще ниже наклонились над столом и смолкли, боясь, что прыснут смехом: в таких необычных обстоятельствах почему-то тянет смеяться по самому незначительному поводу.
— Я едва убежала из дому,— призналась Лёдя.— У матери все страхи. Извелась, говорит, отдохни; так из сил выбьешься и заболеть недолго.
Юрий присмотрелся. Она и вправду выглядела измаявшейся, изнуренной.
— Тяжело, а?
— Ничего. Полгода выдержу, не бойся!.. Достань только английский, если можешь…
— Попрошу — мать достанет…
Они не заметили, как к их столику, в ондатровой шапке и драповом полупальто с коричневым каракулевым воротником подошел Севка. Подперев руками бока, он выждал, пока Лёдя, обратив внимание на тень, что падала на столик, подняла голову. Прищуренным взглядом пронизал девушку, дохнул перегаром и, прежде чем она догадалась, что он надумал, растопыренной пятерней сверху вниз провел по ее лицу. Потом, оттолкнувшись от столика, вразвалку пошел к выходу.
Схватив Юрия за руку, Лёдя не дала ему кинуться за Севкой и заставила сесть.
— Не связывайся, Юра,— попросила она с глазами, полными слез. — Он тут с целой лавочкой. Я заметила, когда тебя еще не было. Шушукались, толкались… Послушайся меня...
Видно, окружающие не поняли, что произошло. Оторвавшись от книг, ближайшие осуждающе уставились на Юрия с Лёдей, покрутили головой и снова углубились в чтение.
Выходили на улицу, охваченные предчувствием недоброго. Лёдя взяла Юрия под руку и, прижавшись к нему, ступила на крыльцо. На миг показалось, что вокруг кромешная тьма. Но вскоре глаза привыкли, стала видна извилистая тропинка, а за ней здания и водонапорная башня.
Падал, вихрился колючий снежок. От завода долетал приглушенный гул. Зычно,
