Пэлем Вудхауз - Фамильная честь Вустеров
– Неужели в тюрьму посадите?
– Я сказал, что не готов делиться с вами моими соображениями по этому поводу, но уж коль скоро мы зашли с вами достаточно далеко в обсуждении дела, я поделюсь. На ваш вопрос, мистер Вустер, я могу дать лишь утвердительный ответ.
Гробовое молчание. Он по-прежнему стучал концом ручки по указательному пальцу, а я, если память мне не изменяет, принялся поправлять галстук. Расстроился я ужасно. Бедняга Пинкер, его вот-вот заключат в темницу, ведь я его друг, меня кровно волнует его судьба, его карьера, как тут не волноваться. Ничто так не мешает продвижению священника вверх на избранном им поприще, как отбывание срока в каталажке. Бассет положил ручку.
– Ну-с, мистер Вустер, вы, кажется, хотели поведать мне, что привело вас сюда?
Я слегка вздрогнул. Не подумайте, что я забыл о миссии, которую явился выполнить, просто все эти малоприятные разговоры отодвинули ее на периферию сознания, и столь грубое напоминание о ней немного травмировало меня.
Я понимал, что, прежде чем приступить к главному, необходим предварительный обмен репликами. Если отношения между двумя собеседниками натянутые, не может один просто брякнуть другому, что хочет жениться на его племяннице. Конечно, если он обладает чувством такта, а Вустеры своим тактом всегда славились.
– Ах да, конечно. Спасибо, что напомнили.
– Не за что.
– Мне просто захотелось заглянуть к вам и поболтать.
– Понятно.
Теперь нужно было деликатно подойти к теме, и я этот подход нашел.
– Скажите, мистер Уоткин, вы когда-нибудь задумываетесь о любви? – Это я положил первый мяч, удар по которому, как я надеялся, приведет к доверительному разговору.
– Простите, о чем?
– О любви. Вам доводилось размышлять об этом предмете?
– Вы что же, пришли ко мне болтать о любви?
– Да, именно о ней. Не знаю, заметили ли вы одну удивительную особенность – она буквально окружает нас. От нее никуда не скрыться. От любви то есть. Куда ни повернись, она тут как тут, переполняет все живое. Совершенно поразительно. Возьмите, к примеру, тритонов.
– Мистер Вустер, вам, кажется, нехорошо?
– Нет, благодарю вас, я отлично себя чувствую. О чем бишь я? Ах да, о тритонах. Вы не поверите, но Гасси Финк-Ноттл рассказывал мне, что в сезон спаривания они влюбляются как безумные. Выстраиваются в ряд и буквально часами машут хвостом перед своими избранницами. Так же и морские звезды. Подводные черви от них не отстают.
– Мистер Вустер...
– И даже, как утверждает Гасси, ленточные водоросли. Вы удивлены? Я тоже удивился. Но он уверяет, что это истинная правда. Убей меня Бог, если я смогу вам объяснить, на что надеется влюбленная морская водоросль, но в полнолуние она явственно слышит зов любви и откликается на него всем своим существом. Наверно, ее вдохновляет мечта, что ею будут восхищаться все остальные морские водоросли, которые, несомненно, испытывают на себе чары полнолуния. Как бы там ни было, я хочу сказать, что луна сейчас почти полная, и уж если она оказывает такое влияние на ленточные водоросли, можно ли обвинять человека – например, меня, – что он тоже не устоял?
– Боюсь...
– Неужели у кого-то повернется язык? – решительно наступал я и для убедительности добавил: – Ответьте по совести.
Но в его глазах не зажегся ответный блеск понимания. Он смотрел на меня все тем же тупым взглядом – будто он баран, а я новые ворота.
– Боюсь, мистер Вустер, вы сочтете мой ум недостаточно острым, но я не могу взять в толк, о чем вы ведете речь, хоть убей.
Вот теперь настало время нанести ему сокрушительный удар, и я вдруг с радостью обнаружил, что той трусливой дрожи, которая начала бить меня еще в спальне Стиффи, нет и в помине. Не скажу, чтоб я обрел прежнюю галантную развязность в обхождении и сумел в случае необходимости с должным высокомерием сбить щелчком пылинку с драгоценного кружева брабантской манжеты, однако чувствовал себя вполне спокойно и уверенно.
Мое волнение улеглось, потому что я знал: через минуту-другую я подложу под старого хрыча динамитную шашку, и он усвоит урок, что жизнь состоит не из одних только сплошных удовольствий. Если мировой судья содрал с вас пять фунтов в наказание за безобидную мальчишескую шалость, хотя по справедливости было бы вполне довольно погрозить вам пальцем и укоризненно покачать головой, приятно думать, что сейчас он начнет извиваться, как угорь на горячей сковородке.
– Я веду речь о себе и о Стиффи.
– О Стиффи?
– Да, о Стефани.
– О Стефани? Вы имеете в виду мою племянницу?
– Совершенно верно, вашу племянницу. Сэр Уоткин, – произнес я подобающим в столь торжественных обстоятельствах тоном, – сэр Уоткин, я имею честь просить руки вашей племянницы.
– Вы... как вы сказали?!
– Я имею честь просить у вас руки вашей племянницы.
– Ничего не понимаю.
– Что ж тут понимать? Я хочу жениться на Стиффи. Она хочет выйти замуж за меня. Теперь уразумели? Вспомните о ленточных водорослях.
Никому бы и в голову не пришло, что я охочусь за ее деньгами, – у нее их просто не было. После слов "прошу руки вашей племянницы" он вылетел из кресла как фазан из кустов. Сейчас он снова в него опустился и начал обмахиваться ручкой. Казалось, он постарел лет на десять.
– Она хочет выйти за вас замуж?
– В общем, да.
– Но я даже не знал, что вы знакомы.
– О, знакомы мы давно. Сколько раз мы, если можно так выразиться, прогуливались под сенью струй. Ещё бы мне не знать Стиффи. Ну как же, если бы я не был с ней знаком, разве я захотел бы на ней жениться, посудите сами.
Он, видимо, согласился, что это резонно. Умолк, сидел не шевелясь и тихо постанывал. Я снова вспомнил о правилах хорошего тона.
– Вы не потеряете племянницу, сэр Уоткин. Напротив, у вас появится племянник.
– На кой он мне черт, этот племянник?
Чего и следовало ожидать.
Он встал и, беспрестанно повторяя: "О Боже мой, Боже мой!", подошел к камину и неверной рукой нажал кнопку звонка. Потом вернулся к столу, сел и сжал голову руками. Появился дворецкий.
– Баттерфилд, – обратился к нему сэр Уоткин хриплым шепотом, – найдите мисс Стефани и скажите, что я хочу поговорить с ней.
Наступила сценическая пауза, но не такая длинная, как можно было ожидать. Стиффи появилась минуту спустя, не больше. Думаю, она пряталась где-то поблизости, с нетерпением ожидая приглашения. Впорхнула к нам веселая, счастливая.
– Вы хотели видеть меня, дядя Уоткин? Ах, Берти, добрый вечер.
– Добрый вечер.
– Я не знала, что вы здесь. Обсуждали с дядей Уоткином что-нибудь интересное?
Старик Бассет вышел из ступора, в котором пребывал, и издал звук, напоминающий предсмертное кряканье утки.
– "Интересное" – не то слово. – Он провел языком по бледным до синевы губам. – Мистер Вустер только что объявил мне, что хочет на тебе жениться.
Должен признать, эта барышня превосходно сыграла свою роль. Она с изумлением посмотрела на него. Потом с таким же изумлением посмотрела на меня. Стиснула руки. По-моему, даже покраснела.
– Берти, неужели!
Старик Бассет сломал ручку пополам. Я все ждал, когда это произойдет.
– Ах, Берти, я так польщена.
– Польщена? – Я уловил в ее голосе нотку недоверия. – Ты сказала – "польщена"?
– Ну конечно, ведь это величайший комплимент, который мужчина может сказать женщине. Все великие умы так считают. Я бесконечно горда и благодарна... Но, Берти, дорогой, прошу вас, не сердитесь на меня. Увы, это невозможно.
Я всегда считал, что лишь чудодейственные эликсиры Дживса способны так лихо извлекать нас из глубин небытия, но слова Стиффи возвратили Бассета к жизни еще быстрее. Только что перед нами был сломленный жизнью дряхлый старик, он весь сник, съежился, скукожился в кресле, казалось, никакая сила его не поднимет. И вдруг вскочил, глаза засверкали, на губах появилась улыбка. В сердце ожила надежда.
– Невозможно? Ты что, не хочешь за него замуж?
– Нет.
– Но он сказал, что хочешь.
– Наверное, он говорил о ком-то другом. Нет, Берти, дорогой. Это невозможно. Понимаете, я люблю другого.
Старик Бассет так и дернулся.
– Другого? Кого же?
– Самого необыкновенного человека в мире.
