Пэлем Вудхауз - Фамильная честь Вустеров
Я умолк. Мне казалось, я был чрезвычайно красноречив и она, конечно, все поняла. Сейчас она вздохнет, покоряясь судьбе, скажет: "Ну что ж, наверное, вы правы. Теперь я это ясно вижу". Но ничуть не бывало, Стиффи заголосила еще громче, и я обратился к Дживсу, который до сих пор не произнес ни слова:
– Дживс, вы следите за развитием моей мысли?
– С большим вниманием, сэр.
– Вы согласны, что план, который они придумали, неминуемо привел бы к катастрофе?
– Да, сэр. Он, несомненно, сопряжен с рядом серьезнейших трудностей. Вы позволите мне предложить другой?
Я ушам не поверил.
– Вы что же, хотите сказать, что нашли выход?
– Мне кажется, да, сэр.
Едва он произнес эти слова, рыдания Стиффи прекратились. Наверное, другого средства не сыскалось бы во всем мире. Она села, ее лицо горело страстным нетерпением.
– Дживс, неужели?
– Да, мисс.
– Дживс, вы чудо, вы прелесть, вы душка!
– Благодарю вас, мисс.
– Выкладывайте, Дживс, – попросил я, садясь в кресло и закуривая новую сигарету. – Конечно, хочется надеяться, что вы действительно нашли выход, хотя лично я никаких возможностей не вижу.
– Может статься, мы найдем их, сэр, если сыграем на особенностях психологии.
– Ах вот как, на особенностях психологии?
– Да, сэр.
– Вы имеете в виду психологию индивидуума?
– Именно так, сэр.
– Понятно. Дживс – тончайший знаток психологии индивидуума, – объяснил я Стиффи, которая, естественно, ничего не знала о Дживсе, для нее он был всего лишь безмолвная тень, которая незаметным движением подавала ей картофель, когда она у меня обедала. – Он видит людей насквозь. И о каком индивидууме вы подумали, Дживс?
– О сэре Уоткине Бассете, сэр.
Я в сомнении нахмурился.
– Вы предлагаете попытаться смягчить старого человеконенавистника? По-моему, это дело безнадежное, разве что кастет применить.
– Вы правы, сэр. Смягчить сэра Уоткина нелегко, вы правильно заметили, что он чрезвычайно упрям и его характер не поддается формированию. Мне пришло в голову другое: попробовать сыграть на его отношении к вам. Сэр Уоткин терпеть вас не может, сэр.
– Я тоже его терпеть не могу.
– Верно, сэр. Тут важно, что он испытывает по отношению к вам сильнейшую неприязнь, и, если вы объявите ему, что вы и мисс Бинг помолвлены и желаете как можно скорее соединиться в супружеском союзе, для него это будет тяжелый удар.
– Как! Вы хотите, чтобы я сказал ему, что мы со Стиффи любим друг друга?
– Совершенно верно, сэр.
Я затряс головой.
– Не вижу в этом никакого смысла, Дживс. Конечно, неплохо посмеяться, глядя, как осатанеет старый прохвост, но в плане практическом такой шаг ничего не дает.
Стиффи тоже была явно разочарована. Она ожидала едва ли не чуда.
– По-моему, Дживс, полная чепуха, – сказала она. – Ну, и что будет потом?
– Если позволите, мисс, я объясню. Реакция сэра Уоткина, как правильно предположил мистер Вустер, будет иметь определенный и ярко выраженный характер.
– Да он на потолке повиснет.
– Совершенно верно, мисс. Очень выразительный образ. А если в это время появитесь вы и убедите дядю, что мистер Вустер ввел его в заблуждение и на самом деле вы помолвлены с мистером Пинкером, я думаю, с его души свалится камень и он благосклонно примет ваш союз с этим джентльменом.
Лично я в жизни не слышал подобного бреда и всем своим видом это показал. Зато Стиффи пришла в восторг и закружилась в вальсе.
– Дживс, это потрясающе, потрясающе!
– Мне кажется, мисс, успех обеспечен.
– Конечно, обеспечен. Гениальный план! Вы только представьте, Берти, дорогой, как он разъярится, когда вы скажете ему, что я согласилась выйти за вас замуж. А потом я признаюсь: "Нет, дядя Уоткин, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, на самом деле я хочу выйти замуж за чистильщика сапог", да он заключит меня в объятия и пообещает прийти на свадьбу и плясать до упаду. А когда узнает, что мой избранник – дивный, изумительный, необыкновенный человек по имени Гарольд Пинкер, он будет на седьмом небе от счастья. Дживс, вы лапочка, вы ласточка, вы симпампушка.
– Благодарю вас, мисс. Я доволен, что доставил радость.
Я встал с кресла. Все, с меня хватит. Я спокойно терплю, когда в моем присутствии несут чушь, но нельзя же доходить до полного идиотизма. И я ледяным тоном объявил Стиффи, которая продолжала в упоении кружиться:
– Стиффи, я возьму блокнот с собой сейчас.
Она на минуту остановилась.
– Ах, блокнот. Он вам нужен?
– Да. И немедленно.
– Я отдам вам его после того, как вы поговорите с дядей Уоткином.
– Вот как?
– Да. Не подумайте, что я вам не доверяю, Берти, дорогой, но мне будет гораздо приятнее, если вы будете знать, что он все еще у меня. Я уверена, вам приятно доставить мне радость. Так что в путь, сразите дядю наповал, а потом поговорим.
– В путь я, конечно, отправлюсь, – холодно сказал я, – но сражать его наповал – благодарю покорно. Представляю себе картину – я сразил старого хрыча наповал!
Она захлопала глазами.
– Берти, вы так говорите, будто отказываетесь принять участие в этом плане.
– Слава Богу, догадались.
– Неужели вы предадите меня? Нет, не верю!
– Еще как предам. И получу от этого большое удовольствие.
– Вам не нравится план?
– Не нравится. Дживс давеча сказал: он доволен, что доставил радость. Так вот, мне он никакой радости не доставил. Я считаю, мысль, которую он высказал, не сделала бы чести и пожизненному обитателю сумасшедшего дома, удивляюсь даже, как он до такого опустился. Будьте любезны, блокнот, Стиффи, и поживее.
Она молчала.
– Я не исключала, что вы можете так поступить, – наконец проговорила она.
– А теперь знаете это точно, – отозвался я. – Блокнот, Стиффи, будьте любезны.
– Никакого блокнота я вам не дам.
– Прекрасно. Сейчас же иду к Пинкеру и все ему расскажу.
– Великолепно. Ступайте. Но не успеете вы отойти от дома, как я уже буду в библиотеке и все расскажу дяде Уоткину.
Она вздернула подбородок, явно считая, что ловко перехитрила противника, и, вдумавшись в сказанное ею, я был вынужден признать, что она и в самом деле ловко меня перехитрила. Я совершенно выпустил из виду возможность такого поворота событий. Что я мог ответить? Лишь растерянно кашлянул, на большее меня не хватило. Не скроешь жалкой истины: Бертрама Вустера загнали в угол.
– Вот так-то. Что теперь скажете?
Легко ли мужчине, который считает себя хозяином положения, почувствовать, что он утратил эту роль, и опуститься до позорной необходимости упрашивать? Но другого пути не было. Мой голос, который до этого звучал властно и решительно, стал выше тембром и слегка задрожал.
– Какого черта, Стиффи! Неужели вы так поступите?
– Непременно, если вы не умаслите дядю Уоткина.
– Но как я могу его умаслить, как? Стиффи, не подвергайте меня этим страшным пыткам.
– Придется. И что тут такого страшного? Не съест же он вас.
С этим я согласился.
– Да, разве что не съест.
– Не страшнее, чем визит к дантисту.
– Гораздо страшнее, чем десять визитов к десяти дантистам.
– Зато какое вы почувствуете облегчение, когда все кончится.
Слабое утешение. Я внимательно вгляделся в ее лицо, надеясь найти хоть слабый признак того, что она смягчилась. Увы, ни тени. Эта особа и всегда была жестка, как ресторанный бифштекс, такой и осталась. Киплинг был прав. Женщина всего лишь женщина. Никуда от этого не денешься. Я сделал последнюю попытку.
– Стиффи, не будьте так жесткосердны.
– Буду.
– И это несмотря на то, что я устроил в вашу честь великолепный обед у себя дома, – простите, что напоминаю о нем, – не жалел расходов?
– Подумаешь.
Я пожал плечами. Наверно, я в тот миг был похож на римского гладиатора – это были когда-то такие ребята, они в числе прочего набрасывали друг на друга связанные простыни, – который услышал, как глашатай выкрикнул на арене его номер.
– Ну что ж, ладно, – сказал я.
Она улыбнулась мне материнской улыбкой.
– Какое мужество. Узнаю моего маленького храбреца.
Не будь я столь озабочен, я, естественно, возмутился бы, как она посмела назвать меня своим маленьким храбрецом, но в тот ужасный миг махнул рукой на наглую выходку.
