Кальман Миксат - Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
— Вот тебе, Маковник, небольшой задаток! Какие-то ниточки, видимо, еще связывали его мысли одну с другой, но как же тонки они стали! Что-то будет, когда и они оборвутся?
После этого разговора граф частенько вспоминал о Маковнике, спрашивал, что он поделывает, — но всегда украдкой, шепотом, как замыслившие преступление справляются о своих сообщниках. В то же время он намекал Бакре и другим на какие-то предстоящие большие перемены.
Однажды заговорили о календаре. Граф Иштван с видом профессора важно откинул голову и заявил:
— Ерунда все это! Люди, Пружинский, глупы, как пробки!
Они отличают день от ночи и ведут им счет, руководствуясь только цветом. Кусок черного цвета — ночь, кусок белого цвета — день; еще один кусок черного — две ночи, еще кусок белого — два дня. А вот как они станут считать дни, когда наступит вечная тьма и весь мир станет черным? Вот будет потеха! А ведь именно так и будет, Пружинский! Тебе я могу сказать это по секрету. Только смотри никому не проболтайся.
Словом, какие-то взаимосвязи, закономерности еще жили в его помутившемся сознании. Колесики еще цеплялись зубцами одно за другое, и мозг как-то работал. Окружающие даже радовались, что Понграц столь последовательно готовится вступить в эту вечную ночь.
А она подкрадывалась неторопливо, осторожно, на цыпочках — правда, лишь к нему одному.
Внешние события только ускоряли ее приход: от бургомистра Жолны, господина Блази, пришло письмо, где сообщалось, что пребывающая в Недецком замке Аполлония Трновская объявлена наследницей всего имущества покойного Петера Трновского, а опекуном и исполнителем воли умершего по завещанию назначен он, господин Блази. Ввиду этого бургомистр просит его сиятельство графа Понграца соблаговолить передать вышеупомянутую девицу в руки законного опекуна, одновременно предъявив ему счет на все издержки и расходы, понесенные графом по содержанию девушки. В противном случае дело должно быть передано в суд и т. д.
Прочитав письмо, Иштван Понграц воскликнул:
— Ну и передавайте, господин Блази, в суд! Аполку я не выдам, потому что она — моя военная заложница, а не квартирантка на полном пансионе. А не сегодня-завтра она станет моей дочерью, графиней Понграц.
Граф приказал тут же всыпать двенадцать палок посыльному, принесшему письмо, а под окнами и перед дверьми Аполкиных покоев с тех пор днем и ночью стояли два вооруженных стража, чтобы девушку не похитили.
Теперь уж и у господина Блази не оставалось иного пути, как обратиться к закону; Блази и Тарноци объединили свои усилия: один добивался свободы для своей подопечной, другой — для невесты. Нужно было торопиться, поскольку из замка продолжали просачиваться зловещие слухи, говорившие о резком ухудшении психического состояния графа. Оставлять девушку в руках безумца дальше нельзя. Кто знает, что может случиться? Прежде всего необходимо было помешать удочерению Аполки Понграцем. Это оказалось не так уж сложно, потому что министр (по-видимому, под влиянием информации, полученной им от депутатов парламента из комитата Тренчев) сам решил не посылать его величеству прошения Понграца написав pro memoria[8] карандашом на полях прошения: «Отчасти невменяем». С такой бюрократической резолюцией этот документ был погребен в куче бумаг, обреченных на вечный покой.
Блази и Тарноци побывали в Вене, посетили императора, министерство внутренних дел, депутатов парламента. Увы, им пришлось убедиться, что граф Понграц (этот достойный сожаления калека, которому его слуги подчинялись лишь из сострадания и для того, чтобы подольше покормиться возле него) по-прежнему оставался страшной силой там, где просто человек значит так ничтожно мало. Ничего не поделаешь, — корона о девяти зубцах придает человеку совсем иной вес: он этими девятью зубцами сразу в девять дверей стучится!
Таких особ, как граф Понграц, нужно щадить. Умный человек не станет совать свой нос в дела, творимые под сенью графской короны. И люди сановные, а стало быть, умные, только пожимали плечами:
— Ваши требования законны, так что потерпите, суд обязательно решит дело о девушке в вашу пользу.
Решит, но когда? В суде скопилась целая кипа обвинений против Иштвана Понграца, да что толку, если комиссии верхней палаты по вопросам депутатской неприкосновенности никогда не удается собраться на заседание.
Наконец, когда опекун и жених побывали уже повсюду и огласили «историю жолненской пленницы» в газетах, но так ничего и не добились, все тот же начальник будетинского гарнизона подал им дельный совет:
— Выручить девушку проще простого. Надо только найти верный ход. Я хорошо знаю Иштвана. Правда, мне неизвестно, в каком состоянии сейчас его рассудок, потому что меня вот уже несколько месяцев не пропускают в замок. Это, конечно, подозрительно, поскольку его окружают прохвосты и паразиты. Но если у Иштвана осталась хоть малая толика здравого смысла, то сохранилась и самая основа его характера — культ рыцарской чести. Ведь девушка находится у него в качестве военной заложницы. Значит, он не отдаст ее до тех пор, пока магистрат города Бестерце не возвратит ему Эстеллу. Но если уж возвратит, — голову даю на отсечение, — он без разговоров вернет вашу Аполку. Хочешь пари, Блази?
— В самом деле! — воскликнул молодой адвокат, жадно хватаясь за эту простую мысль. — Как это до сих пор не пришло мне в голову!
— Н-да, — протянул Блази. — Можно, конечно, попробовать. Но где нам взять эту Эстеллу?
— Иголку в стоге сена и ту можно найти, если захотеть. А заполучить депутацию славного города Бестерце и вовсе ничего не стоит: вчера я прочел в какой-то газете, что труппа Ленгефи находится сейчас в Лошонце.
План майора Понграца понравился Тарноци, и адвокат на другой же день отправился в Бестерце на поиски Эстеллы. Там ему удалось только узнать, что Эстелла вместе с Бехенци несколько лет назад переехала в Эршекуйвар. Сапожник, сообщивший эти сведения Тарноци, добавил:
— Передайте барону Бехенци, если вам удастся его разыскать, что пора бы ему уже вернуть мне ту сотню форинтов, что он у меня одолжил.
В Эршекуйваре адвокат встретил своего коллегу, который вспомнил, что несколько лет назад Бехенци действительно проживал у них в городе с одной миловидной дамочкой, но вскоре перебрался в городок Вагуйхей, задолжав и ему семьдесят форинтов.
— Напомните ему, если где-нибудь встретите, — сказал Эмилю на прощание его коллега.
Тарноци и ему обещал напомнить барону о долгах и поехал в Вагуйхей. Там, прослышав, что кто-то спрашивает про Бехенци, к Тарноци сбежалось человек сорок ростовщиков-евреев, которым Бехенци также задолжал. (Видно, здесь господин барон задержался на более длительный срок.) И вместо того, чтобы разузнавать, где сейчас находится Бехенци, молодому адвокату пришлось самому отвечать на хитрые вопросы, вроде: а зачем вам понадобился Бехенци-младший — и тому подобное. Евреи, надо сказать, знали о Бехенци решительно все: знали, например, что сейчас как раз то время года, когда оба барона живут вместе в своем старом замке, неподалеку от деревни Криванки, и Эстелла, должно быть, при них, если еще не сбежала с каким-нибудь армейским офицером.
— А что, разве у нее был здесь роман с каким-нибудь офицером?
— И не с одним.
— И вы думаете, что кто-нибудь похитил ее у Бехенци?
— Это такая особа, что сама кого угодно похитит.
Один из кредиторов барона — Армии Брюль — галантно заступился за даму:
— Вовсе не так, я видел ее вместе с бароном два года назад в Кашше.
— Два года! Да с тех пор она десять раз могла сбежать.
— Не думаю, — коверкая венгерские слова, возразил Брюль, — чтобы теперь на нее позарился какой-нибудь офицер.
Итак, лелея надежду найти наконец Эстеллу, Тарноци без промедления отправился в Криванку разыскивать ветхое прибежище баронов.
До села Криванка еще можно было доехать, но дальше пришлось идти тропой, которая змеилась по долине, взбегала на крутые скалы, перебиралась через горы и спускалась в ущелья. Замок был так ловко запрятан среди гор, поднимавшихся до облаков, что нетрудно было догадаться, для каких целей служил он в старину баронам Бехенци: там можно было надежно хранить сокровища, упрятать за его стены какую-нибудь красавицу возлюбленную, чтобы ревниво оберегать ее и никому не показывать, поскольку она не была законной женой.
Там, глубоко в горах, была небольшая долина, а на ней, словно прыщ, возвышался холм площадью в два гектара; на этом-то холме, засаженном благородными каштанами, и стоял, в окружении столетних елей, напоминавших штыки часовых, маленький замок Бехенци.
Да в том-то и беда, что стоял. Нынешние Бехенци в душе не раз пожалели, что замок нельзя то и дело передвигать с места на место!
