Эптон Синклер - Столица
— Но, я думаю, забастовщики могут иногда и упереться,— заметил Монтэгю.
— Бывает, бывает,— улыбнулся майор,— но на такие случаи существует испытанное средство. Нанимаются сыщики, провоцирующие вооруженное столкновение, а затем вызывают полицию и главарей забастовки сажают в тюрьму.
Монтэгю не нашелся, что возразить. Видимо, программа действий была разработана компаниями досконально.
— Послушайте,— приняв серьезный тон, продолжал майор.— Советую вам как друг и как человек, имеющий в кармане деньги. Они у меня всегда и прежде водились, но мне приходилось употреблять огромные усилия, чтобы их сохранить. Всю жизнь я был окружен людьми, желавшими мне добра, однако добро это они почему-то представляли себе в виде обмена моей звонкой монеты на их бумажки с напечатанными на них орлами, флагами и прочими финтифлюшками. Это одна сторона дела. Но, конечно, если вам больше нравится смотреть с другой, то извольте: изобретение это совершенно гениально, наша промышленность — в полном расцвете, мы — великая страна, и единственное, чего ей недостает,— это достойных людей, все же прочее пребывает в должном порядке. Вся суть в том, продаете вы» лошадь или вы ее покупаете,— это разница капитальнейшая!
Монтэгю с недоумением замечал, что подобные зажигательные речи были характерны для людей высших сфер. Это была одна из вольностей, которые они себе позволяли благодаря своему высокому положению. Журналисты, епископы, государственные люди и все прочие, состоящие у них на жалованье, обязаны были верить а солидность их поведения даже в стенах их клубов, хотя, увы, в последнее время слух у людей ужасно как обострился! Однако, попав в среду гигантов промышленного мира, всякий невольно подумал бы, что очутился в обществе революционеров; они подрывали все основы и бросали друг другу в лицо чудовищные обвинения. Стоило подстегнуть какого-нибудь из этих старых боевых коней, как он тотчас пускался в рассказы о таких дьявольских кознях, которые ошарашили бы даже заядлого любителя скандалов. Героем этих разоблачений, конечно, всегда являлся кто-нибудь другой; однако, если вам удавалось взяться за такого рассказчика всерьез, то — при условии полного к вам доверия — он признавался, что не раз и сам бивал врага его же оружием!
Но, разумеется, весь этот радикализм существовал только на словах. Тому же майору, например, никогда и в голову не приходило препятствовать злу, о котором он рассказывал; если заваривалась какая-нибудь каша, он продолжал поступать точно так же, как поступал всю жизнь, то есть еще крепче усаживался на своей кучке денег. И для обучения такому образу действий лучшего места, чем «Клуб миллионеров», трудно было найти.
— Видите, вон там в углу сидит старый денежный мешок? — сказал майор.— Этого человека вам следует запомнить — это старый Генри С. Граймз. Слышали о нем?
— Что-то слыхал,— ответил Монтэгю.
— Он дядюшка Лоры Хэган. Лора и его денежки когда-нибудь загребет, но, боже мой, как он пока что над ними дрожит! Если вникнуть как следует, это сущая трагедия,— он даже собственной тени боится. Ему принадлежит множество домов-трущоб, и, я думаю, за один только месяц он выбрасывает на улицу людей больше, чем могло бы поместиться в этом здании!
Монтэгю взглянул на одиноко сидевшего за столом человека с повязанной вокруг шеи большой салфеткой и лицом, сморщенным, как мордочка принюхивающегося хорька.
— Это он для того, чтобы сохранить на завтра чистым свой пластрон,— пояснил майор.— Ему нет и шестидесяти, а выглядит он на все восемьдесят. Три раза в день он съедает по миске размоченных в молоко сухих бисквитов, а потом выходит и целый час сидит в кресле, как истукан. Это ему врачи прописали такой режим — силы небесные, да минует нас чаша сия!
Почтенный джентльмен примолк, но вдруг его румяные щеки затряслись от смеха.
— Подумать только!—сказал он.— Они и со мной пытались проделать такую же штуку! Но нет, шалишь,— если Боба Винэбла заставят есть бисквиты с молоком, он подсыплет в них вместо сахара мышьяку. А ведь в подобном положении находятся очень многие из этих богачей; люди воображают, что если человек богат, значит он вечно пребывает в капуанской неге, тогда как ,на самом деле у него печень больная и желудок слаб, и его в десять часов укладывают спать с грелкой и во фланелевом ночном колпаке.
Оба встали из-за стола и направились к курительной, как вдруг раскрылась боковая дверь, и в зал вошла группа мужчин. Во главе ее двигался человек необычайной наружности — с могучим громоздким телом и мрачной физиономией.
— Ого! — сказал майор.— Кажется, здесь сегодня собрались все тузы! Должно быть, только что закончилось какое-нибудь заседание директоров.
— А кто это? — спросил его спутник, и майор ответил:
— Как, вы не знаете? Да это сам Дэн Уотермен. Дэн Уотермен! Монтэгю вгляделся и узнал в великане человека, портреты которого ему часто приходилось видеть. Уотермен, колосс финансового мира. Крез, разбогатевший на меди и золоте! Какое количество трестов создал Уотермен! И для скольких каламбуров послужило основой его имя!
— А остальные кто? — спросил Монтэгю.
— Так, миллионеришки разные,— последовал ответ. «Миллионеришки» поспевали за Уотерменом, словно отряд телохранителей; один из них, коротенький и плотный, почти бежал, чтобы не отстать от тяжело и размашисто шагавшего Уотермена. В гардеробной они оттеснили служителей; один подавал великому человеку пальто, другой держал наготове его шляпу, третий — трость, остальные двое что-то робко ему говорили. Уотермен между тем обстоятельно застегнулся, выхватил у кого-то из рук шляпу и трость и молча скрылся за дверью.
Монтэгю во всю жизнь не видел ничего более потешного и хохотал всю дорогу до курительной. А майор Винэбл устроился поудобнее в большом кресле, откусил кончик сигары, зажег ее, и какие потоки воспоминаний полились тогда из его уст!
Ведь Уотермен и он, майор, принадлежат к одному поколению; майор знает всю его жизнь и давно привык к этим замашкам Дэна. Уотермен всегда был такой, каким его видел сейчас Монтэгю: напористый, властный, грозный, он не задумываясь затаптывал в грязь всех, кто осмеливался идти против него. Влиятельнейшие люди столицы трепетали от одного его сверкающего гневом взгляда. Бывали времена, что банки Уолл-Стрита трещали, не выдерживая последствий яростных схваток между Уотерменом и кем-нибудь из самых могущественных его противников.
И майор пустился рассказывать об одном из этих противников Уотермена и о его образе жизни. Это был старый Уимен — его креатура — король городского транспорта. Среди политиканствующих финансистов он был звездой первой величины и возглавлял демократическую партию в своем штате и во всей стране. Он, не смущаясь, кидал боссам Таммани-Холла по четверти миллиона и тратил миллион долларов на каждую избирательную компанию; однажды районные лидеры, явившись в «день кормления зверей» за денежными средствами, увидели стол в сорок футов длины, весь заваленный стодолларовыми кредитками. Он был бы богатейшим человеком Америки, если бы не тратил деньги с такой же быстротой, с какой наживал их. У него была самая прославленная в Америке конюшня скаковых лошадей, а про его дом на Пятой авеню говорили, что это прелестнейший в мире итальянский дворец. На его отделку он потратил более трех миллионов; все потолки были целиком вывезены из разных европейских и азиатских дворцов, которые он покупал и разрушал. Майор привел один случай, доказывающий, насколько этот человек утратил всякое представление о ценности денег. Однажды майор с ним завтракал, и вдруг входит редактор одной из его газет и говорит ему: «Я вам докладывал, что понадобится восемь тысяч долларов, а вы прислали чек на десять».— «Знаю,—ответил тот, улыбаясь,— но цифру восемь мне что-то показалось труднее писать, чем десять!»
— Впрочем,— продолжал майор.— Уж если на то пошло, старый Уотермен тоже мастер швырять деньги. Однажды он мне признался, что его ежедневный расход составляет пять тысяч долларов. И это не считая миллионной яхты и издержек на ее содержание.
— Вспоминается мне еще один мой приятель,— так тот просадил миллион долларов на постройку гранитной пристани, чтобы высаживаться с яхты у самого парка своей любовницы, когда ему приходит охота ее навестить! Это такая же истина, как то, что меня создал господь бог! Она была женщина из общества, очень известная, но бедная, а он, опасаясь скандала, не решался сделать ее богатой. И вот ей приходилось жить в жалкой вилле, стоившей всего каких-то пятьдесят тысяч; и когда чужие дети дразнили ее ребятишек, что они живут в дешевой вилле, те отвечали: «А у вас зато нет своей собственной пристани!» Если не верите...
Но тут майор обернулся и заметил юнца, который принес ему сигары и остановился у стола, делая вид, будто прибирает газеты.
— Эй, голубчик! — закричал майор.— Ты что, чужие разговоры подслушиваешь? Вон отсюда сейчас же, этакий ты негодяй!
