Дин Лин - Солнце над рекой Сангань
Чжан Цзи-ди тоже любил поворчать на руководство и не знал, куда приложить свои силы. Но вот однажды к нему обратился командир отряда народного ополчения Чжан Чжэн-го:
— Давай наладим ежедневные занятия с нашим отрядом, а потом будем и сбор проводить. Ведь ты старый воин, с большим боевым опытом.
Из разговора с Ян Ляном Чжан Цзи-ди понял, что он-то и послал к нему Чжан Чжэн-го. И Чжан Цзи-ди захотелось принять участие в общей работе. В партии он был давно, но его документы еще не были пересланы в деревню; Чжан Юй-минь не мог взять его на учет, и он сильно страдал от своей оторванности.
На предложение командира Чжан Цзи-ди ответил согласием.
— Но говорить я не умею, — предупредил он, — и прошу указывать мне на все мои промахи.
С тех пор он вел в отряде ежедневные занятия, рассказывая о военных действиях, об опыте партизанской борьбы, живо описывал бои, в которых сам участвовал.
— Как это мы прежде не догадались привлечь тебя к этой работе, — искренне пожалел Чжан Чжэн-го. — Надо найти время и для строевого учения. Если с гоминданом начнется настоящая драка, ты будешь лучшим командиром, чем я. Мы с тобой однофамильцы, одного рода, давай побратаемся. — И они стали друзьями.
Так складывалось в деревне хорошее мнение о бригаде. И к Яну и к Ху Ли-гуну обращались за решением всевозможных споров: денежных, земельных, имущественных и даже брачных. Простые случаи они разбирали на месте, а для более сложных назначали расследование. Члены бригады знакомились с людьми, входили в самую гущу жизни деревни. С крестьянами наладилась живая связь.
Сначала, когда члены бригады заходили к кому-нибудь в дом, их встречали церемонным приветствием:
— Покушали?
Тогда хозяева только поддакивали во всем: «В реформе я еще не разобрался. Да, да, начальники говорят дело: бедняку нужно расправить плечи».
Или добавляли с улыбкой: «Да, да, кого же нам поддерживать, как не коммунистов».
Но дальше общих фраз беседа не шла.
Теперь же отпали все церемонии. Крестьяне говорили запросто:
— У меня к тебе вопрос, старый Ян, разберись-ка!
Или же подходили вплотную и шептали на ухо:
— Заходи ко мне, пообедаем да потолкуем с тобой с глазу на глаз…
Однажды, когда Ян Лян, возвращаясь с поля, где помогал крестьянам полоть, вошел в деревню, кто-то неожиданно с силой хлопнул его по плечу. Обернувшись, Ян Лян узнал в обнаженном до пояса, дочерна загорелом длинноволосом парне Лю Маня. Его широко раскрытые круглые глаза, горящие лихорадочным огнем, так и впились в Яна.
— У всех-то ты бываешь, только ко мне не заходишь, товарищ Ян. А ведь я жду тебя.
— Почему бы и не зайти к тебе, — сразу согласился Ян, — но я не знал, где ты живешь. — Ему вдруг вспомнилось, что брат Лю Маня был одно время старостой.
— Идем. У нас бедно и грязно, но мы не кусаемся. — Эх… — глубоко вздохнул Лю Мань. — Я живу здесь. Брата нет дома.
Длинный, узкий двор напоминал переулок; строения стояли почти вплотную друг к другу.
Остановившись посреди двора, Лю Мань оглядывался по сторонам, не зная, куда бы повести Ян Ляна.
Из восточного флигеля вышла женщина с воспаленными глазами. На руках у нее был ребенок, глаза его покрывала гнойная корка. Над головкой жужжали мухи.
— Где ты пропадал целый день? — обратилась она к мужу. — Будешь есть? Я принесу тебе.
Лю Мань не ответил, будто не замечая ее.
— В доме еще жарче, посидим здесь, товарищ Ян.
— Который дом твой? Этот? — Ян Лян подошел к восточному флигелю и заглянул в полуоткрытую дверь. — Вы что, пищу в доме готовите?
Отгоняя мух от головы ребенка, женщина сказала со вздохом:
— Он по целым дням не приходит домой, совсем о семье не заботится, а мне одной не справиться. В доме от печки такая жара. А придет он, лицо у него, словно каменное. Не поешь ли немного? — снова спросила она мужа.
Выйдя из западного флигеля, к ним нерешительно подошла молодая женщина и робко пригласила:
— Заходите к нам.
— Зайдем, пожалуй, к брату, это его жена.
В доме брата Лю Маня было немного чище. На стенах висело изображение какой-то красавицы и выцветшие полосы бумаги с каллиграфически выведенными изречениями. На кане, устланном почти новой цыновкой, были сложены одеяла, две синие подушки, вышитые цветами. На шкафчике стояло зеркало и две цветочные вазы. Убранство дома удивило Ян Ляна. Он только собрался похвалить хозяйку, как Лю Мань перебил его:
— Здесь чище, чем у нас. Но не смотри на нас пренебрежительно, товарищ Ян, мы прежде не знали такой бедности. Меня довели до нищеты. Но дело не в этом. Гнев душит меня, гнев! Жить не дает!
Ян Лян присел на кан.
— Мы ведь люди свои, расскажи толком, что у тебя на душе, — сказал он.
Лю Мань молчал, не находя слов. Он бегал по комнате, сжимая кулаки и то и дело откидывая назад свои густые прямые волосы.
Жена принесла ему чашку жидкой пшенной каши и блюдце с солеными овощами, а Ян Ляну — сигарету и зажженную курительную палочку. Стоя в дверях, она терла рукой воспаленные глаза и, не обращая внимания на Яна, ждала, пока муж примется за еду.
— Поешь, Лю Мань, — ласково сказал ему Ян Лян.
Но Лю Мань одним прыжком очутился перед Ян Ляном и торопливо, сбиваясь, заговорил:
— Расскажу тебе все по чистой правде. С тех пор как нашу деревню освободили, я все жду и жду светлого дня. Ах, кто мог предвидеть, что этот прохвост Цянь Вэнь-гуй сумеет пустить корни и при Восьмой армии? Посмотрим, товарищ Ян, станешь ли ты раскусывать орех или и ты выберешь, что помягче?
— Спокойнее, говори по порядку, — подсказывала жена, — и ты, начальник, будь терпеливее с ним, ведь его брата уже свели с ума… Да поешь же каши! — Хоть и побаиваясь Лю Маня, она все же настойчиво твердила: — Поешь!
— Не уберешься, так я перебью твои чашки, — сердито прикрикнул Лю Мань на жену. Взглянув на него с бесконечной обидой, она сказала только: — Постыдился бы людей! — и, тяжело вздыхая, вышла из комнаты.
— Лю Мань, — осторожно заговорил Ян Лян. — Нам, крестьянам, пришло время подняться во весь рост, сбросить с себя гнет помещиков. Нужно рассчитаться с ними за весь наш пот, за все наши муки. И чем более жесток был помещик, тем глубже надо вырыть ему яму, тем сильнее его придавить. Зачем мне выбирать не орех, а плод помягче? Не бойся! Помни о мести, тебя поддерживает коммунистическая партия.
— Хорошо ты говоришь, товарищ Ян, но от слов до дела еще далеко. Скажу прямо: вам, членам бригады, нельзя слушать только активистов деревни. Все они мягкотелые, боятся, как бы не обидеть человека. Вот вы пришли, заварили кашу, никого не боитесь; потом вы уйдете, а расхлебывать кому? Наши активисты в другом положении: они остаются здесь, в деревне, и должны точно рассчитать свои силы — с кем бороться, справятся ли с врагом, оставить ли себе пути к отступлению. Вот Чжан Юй-минь, например, был настоящим парнем, а теперь бежит от меня. А ведь как хорошо он ко мне относился, даже в партию рекомендовал.
— В партию? — удивился Ян Лян. Он знал всех восемнадцать членов партии в Теплых Водах, но имя Лю Маня ему не встречалось.
— Да, я давно в партию вступил, еще до освобождения партизанил, а этой весной меня исключили. Правда, только на время, Чжан Юй-минь за меня заступился. Теперь я в деревенских делах не участник. Вольная птица. Иди, куда хочешь. Да ведь выбросили меня из партии не за провинность, а потому, что актив защищал разбойников. Меня критиковали и в районе. Неважно, что я проиграл дело в суде. Чорт с ней, с этой землей, но я должен отомстить, лишить покоя Цянь Вэнь-гуя! Эх, да знаешь ли ты, кто такой Цянь Вэнь-гуй?
Он выпалил все это одним духом, словно уверенный в том, что Ян Ляну все это известно, и не заботясь, слушают ли его. Он торопился лишь излить все, что наболело на душе, но и высказавшись, он не успокоился. Он походил на воина, готового очертя голову ринуться в бой. Весь дрожа от ярости, стоял он перед Ян Ляном.
Ян Лян хотел что-то ответить, но не успел и рта раскрыть, как Лю Мань, все так же волнуясь и крича, стал выкладывать один факт за другим. Время от времени к дверям подбегала жена, опасаясь, как бы не случилось беды. Но видя, что он только топает ногами и бьет себя кулаками в грудь, а Ян Лян невозмутимо слушает, она лишь приговаривала:
— Не торопись, тебе еще надо сказать о многом.
Наконец Лю Мань, тяжело дыша, повалился на кан.
— Не волнуйся, — успокаивал его Ян Лян. — Я понимаю тебя, мы придумаем что-нибудь.
— Ах, помоги нам отомстить, начальник! Ты вернешь нам жизнь! Его брат сошел с ума, а Лю Мань — ведь он тоже почти рехнулся, — сказал жена Лю Маня.
Ян Лян еще долго просидел возле Лю Маня на кане и поднялся, только когда тот совсем утих и попросил у жены пшенной каши. Лю Мань встал, чтобы проводить Ян Ляна, и, положив руку ему на плечо, спокойно и внятно сказал:
