Максим Горький - Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
— Поколение — от глагола поколевать? — спросила Лидия.
Та грубоватость, которую Клим знал в ней с детства, теперь принимала формы, смущавшие его своей резкостью. Говорить с Лидией было почти невозможно, она и ему ставила тот же вопрос:
— А почему это должно быть интересно мне? А зачем это нужно знать?
За чаем, за обедом она вдруг задумывалась и минутами сидела, точно глухонемая, а потом, вздрогнув, неестественно оживлялась и снова дразнила Таню, утверждая, что, когда Катин пишет рассказы из крестьянского быта, он обувается в лапти.
— Это необходимо для вдохновения.
Зорко наблюдая за ней, видя ее нахмуренные брови, сосредоточенно ищущий взгляд темных глаз, слушая слишком бурное исполнение лирической музыки Шопена и Чайковского, Клим догадывался, что она зацепилась за что-то очень раздражающее ее, именно зацепилась, как за куст шиповника.
«Влюблена? — вопросительно соображал он и не хотел верить в это. — Нет, влюбленной она вела бы себя, наверное, не так».
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди комнаты на стуле, согнувшись, опираясь локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров не пошевелился.
«Пьян», — подумал Клим и укоризненно сказал: — Хорош!
Макаров, не вынимая пальцев из волос, тяжело поднял голову; лицо его было истаявшее, скулы как будто распухли, белки красные, но взгляд блестел трезво.
— С похмелья? — спросил Клим.
Макаров поднял фуражку, положил ее на колено и прижал локтем и снова опустил голову, додумывая что-то.
Клим спросил, давно ли он возвратился из Москвы, поступил ли в университет, — Макаров пощупал карман брюк своих и ответил негромко:
— Третьего дня. Поступил.
— На медицинский?
— Отстань.
Посидев еще минуту, он встал и пошел к двери не своей походкой, лениво шаркая ногами.
— К ней? — спросил Самгин, указав глазами в потолок. Макаров тоже посмотрел вверх и, схватясь за косяк двери, ответил:
— Нет. Прощай.
Видя, как медленно и неверно он шагает, Клим подумал со смешанным чувством страха, жалости и злорадства:
«Заразился?» В комнату вбежала Феня, пугливо говоря:
— Барышня просит посмотреть за ним, не пускать его никуда.
Нелепо вытаращив глаза, она пропела:
— Что было-о!
Клим пошел наверх, навстречу по лестнице бежала Лидия, говоря оглушающим шепотом:
— Зачем ты отпустил его? Зачем?
При свете стенной лампы, скудно освещавшей голову девушки, Клим видел, что подбородок ее дрожит, руки судорожно кутают грудь платком и, наклоняясь вперед, она готова упасть.
— Догони, приведи! — уже кричала она, топая. Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул:
— Не смей!
Он был уже в двух шагах от Макарова, когда тот произнес пьяным голосом:
— Аллилуйя! И — всё к черту Клим успел толкнуть его и отшатнулся, испуганный сухим щелчком выстрела, а Макаров, опустив руку с револьвером, тихонько охнул.
Впоследствии, рисуя себе эту сцену, Клим вспоминал, как Макаров покачивался, точно решая, в какую сторону упасть, как, медленно открывая рот, он испуганно смотрел странно круглыми глазами и бормотал:
— Вот… вот и…
Клим обнял его за талию, удержал на ногах и повел. Это было странно: Макаров мешал идти, толкался, но шагал быстро, он почти бежал, а шли до ворот дома мучительно долго. Он скрипел зубами, шептал, присвистывая:
— Оставь, оставь меня.
А на дворе, у крыльца, на котором стояли три женские фигуры, невнятно пробормотал:
— Я знаю — глупо…
Укоризненно покачивая гладкой головой, Таня Куликова слезливо заныла:
— Не стыдно ли…
— Молчи! — приказала Лидия. — Фекла, — за доктором!
И, подхватив Макарова под руку, спросила вполголоса:
— Куда ты выстрелил… гимназист?..
Клим слышал, что спросила она озлобленно, даже с презрением.
У себя в комнате, при огне, Клим увидал, что левый бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со стула на пол капают черные капли. Лидия молча стояла пред ним, поддерживая его падавшую на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала:
— Раздень, — приказала Лидия. Клим подошел, у него кружилась голова от сладкого, жирного запаха.
— Нет, прежде положим на постель, — командовала Лидия. Клим отрицательно мотнул головою, в полуобмороке вышел в гостиную и там упал в кресло.
Когда он, очнувшись, возвратился в свою комнату, Макаров, голый по пояс, лежал на его постели, над ним наклонился незнакомый, седой доктор и, засучив рукава, ковырял грудь его длинной, блестящей иглой, говорят
— Что же это вы, молодежь, всё шалите, стреляете? На висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В ногах кровати стояли Феня с медным тазом в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
— Пушкины, Лермонтовы стрелялись иначе, — бормотал доктор.
Клим вышел в столовую, там, у стола, глядя на огонь свечи, сидела Лидия, скрестив руки на груди, вытянув ноги.
— Опасно? — спросила она сквозь зубы и не взглянув на Клима.
— Не знаю.
— Доктор, кажется, груб?
Клим не ответил, наливая воду в стакан, а выпив воды, сказал:
— Вот. Из-за тебя уже стреляются. Лидия тихо, но строго попросила:
— Перестань.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Мысли были неуместные. Клим знал это, но ни о чем другом не думалось.
Пришел доктор и, потирая руки, сообщил:
— Н-ну-с, все благополучно, как только может быть. Револьвер был плохонький; пуля ударилась о ребро, кажется, помяла его, прошла сквозь левое легкое и остановилась под кожей на спине. Я ее вырезал и подарил храбрецу.
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы на свече ручкой чайной ложки. Доктор дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала, глядя в угол:
— Ночью дежурить будем я и Таня. Ты иди, спи, Клим.
Клим был рад уйти; он не понимал, как держать себя, что надо говорить, и чувствовал, что скорбное выражение лица его превращается в гримасу нервной усталости.
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
— Бредит, — шопотом сказала она, махнув рукой на Клима. — Уйди!
Но Клим на минуту задержался в двери и услыхал задыхающийся, хриплый голос:
— Я — не виноват… Я — не могу.
Лидия снова, тоном приказания, повторила:
— Уйди!
К вечеру Макарову стало лучше, а на третий день он, слабо улыбаясь, говорил Климу:
— Извини, брат! Напачкал я тебе тут…
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима:
— У тебя вкусы старика; только старики и старухи развешивают так много фотографий.
Макаров молчал, смотрел в потолок и казался новым, чужим. И рубашка на нем была чужая, Климова.
