Возраст зрелости - Жан-Поль Сартр
«Не настолько, — подумал Даниель, — не настолько, как ты считаешь».
— По правде говоря, — сказал он, — не так уж плохо быть пропащим человеком. Пропащим до мозга костей, погребенным. Женатый субъект с тремя малышками, как ты говоришь. Такое должно умиротворять!
— Действительно, — ответил Матье. — Подобных типов я встречаю каждый день. К примеру, отцы моих учеников, которые ко мне приходят. Имеют по четверо детей, все сплошь рогоносцы, члены родительского совета. У них обычно степенный вид. Я бы даже сказал — благодушный.
— У них тоже есть нечто вроде веселости, — заговорил Даниель. — Хоть меня от них и мутит. А тебя действительно это не соблазняет? Я вижу тебя удачно женатым, — продолжал он, — ты будешь, как они, толстым, ухоженным балагуром с целлулоидными глазами. Не так уж плохо.
— Да, но это на твой вкус, — спокойно сказал Матье. — Уж лучше я попрошу пять тысяч у брата.
Он встал. Даниель спустил Мальвину на пол и тоже встал. «Он знает, что у меня есть деньги, и тем не менее он меня не ненавидит: как же ему подобных еще пронять?»
Бумажник был рядом, Даниелю стоило только опустить руку в карман, он скажет: «Вот, старик, я только хотел малость тебя разыграть». Но он побоялся, что будет себя презирать.
— Сожалею, — нерешительно начал он, — если появится возможность, я тебе напишу…
Даниель проводил Матье до входной двери.
— Не расстраивайся, — весело ответил Матье, — я выкручусь.
Он закрыл дверь. Когда Даниель услышал на лестнице его легкие шаги, он подумал: «Это непоправимо», — и у него перехватило дыхание. Но это скоро кончилось. «Ни на одно мгновение, — сказал он себе, — Матье не переставал быть уравновешенным, бодрым, в совершенном согласии с самим собой. Конечно, он расстроен, но это только внешне. Изнутри он чувствует себя в норме». Он подошел к зеркалу посмотреть на свое красивое мрачное лицо и подумал: «Однако если б ему пришлось жениться на Марсель, это стоило б и тысячи».
VIII
Теперь она давно уже проснулась и наверняка терзается. Нужно ее успокоить, надо сказать ей, что она ни в коем случае не пойдет к бабке. Матье с нежностью представил ее несчастное, изможденное лицо накануне, и она вдруг показалась ему невероятно беззащитной. «Нужно ей позвонить». Но сначала он должен пойти к Жаку: «Тогда, возможно, я смогу сообщить ей хорошую новость». Он с раздражением думал о том, с каким видом примет его Жак. Он будет, как всегда, весел и благоразумен, по ту сторону как порицания, так и снисходительности; голову склонит набок и, полузакрыв глаза, спросит: «Как? Опять деньги?» Матье покрылся мурашками. Он пересек мостовую и подумал о Даниеле: он не сердился на него. Он такой: на него нельзя сердиться. Но он заранее сердился на Жака. Матье остановился перед приземистым домом на улице Реомюр и, как всегда, с раздражением прочел: «Жак Деларю, адвокат, третий этаж». Адвокат! Он вошел в лифт «Надеюсь, Одетты не будет дома», — подумал он.
Увы, она была дома, Матье увидел ее через застекленную дверь гостиной: она сидела на диване, элегантная, длинная и чистенькая до стерильности; она читала. Жак охотно говорил: «Одетта одна из немногих парижанок, которые находят время читать».
— Месье Матье хочет видеть мадам? — спросила Роза.
— Да, я зайду к ней поздороваться, но предупредите, пожалуйста, месье, что я пришел к нему.
Он толкнул дверь. Одетта подняла чем-то неприятное нарумяненное лицо.
— Здравствуйте, Тье, — сказала она с довольным видом. — Вы пришли нанести визит мне?
— Вам? — переспросил Матье.
Он смотрел со смущенной симпатией на высокий спокойный лоб и зеленые глаза. Вне всякого сомнения, она была красива, но той красотой, которая как бы ускользала, когда на нее смотришь. Привыкший к таким лицам, как у Лолы, смысл которых грубо открывался с первого взгляда, Матье сто раз пытался воссоединить эти ускользающие черты, но они выскальзывали, их совокупность ежесекундно разрушалась; лицо Одетты таило обманчивую буржуазную тайну.
— Очень хотел бы, чтобы мой визит относился к вам, — проговорил он, — но мне необходимо повидать Жака, хочу попросить его об одной услуге.
— Можете не торопиться, — сказала Одетта, — Жак никуда не денется. Присядьте здесь.
Она освободила ему место рядом с собой.
— Осторожно, — улыбаясь, сказала она, — однажды я рассержусь. Вы мною пренебрегаете. Я заслужила личный визит, вы мне его обещали.
— А на самом деле вы мне пообещали как-нибудь принять меня.
— Как вы вежливы, — смеясь сказала она, — тем не менее у вас явно неспокойная совесть.
Матье сел. Ему нравилась Одетта, только он никогда не знал, что ей сказать.
— Как поживаете, Одетта?
Он придал голосу теплоту, чтобы скрыть неуклюжесть вопроса.
— Очень хорошо, — сказала она. — Знаете, где я была сегодня утром? Я выезжала на машине в Сен-Жермен, чтобы повидать Франсуазу, это меня развеяло.
— А Жак?
— У Жака в эти дни много дел, я его почти не вижу. Но он, как всегда, пренебрегает здоровьем.
Матье вдруг ощутил острую досаду. «Она принадлежит Жаку», — подумал он. Он с тяжелым чувством посмотрел на длинную смуглую руку, выглядывавшую из рукава очень простого платья с красным поясом, платья почти как у девочки. Рука, платье и тело под платьем принадлежали Жаку, как и кресло, как и секретер из красного дерева, как диван. Эта сдержанная благонравная женщина носила на себе печать чужого обладания. Наступила пауза, затем Матье произнес теплым и слегка гнусавым голосом, который он приберегал для Одетты:
— У вас очень красивое платье.
— Да ну вас! — воскликнула с возмущенным смехом Одетта. — Оставьте мое платье в покое; всякий раз, когда вы меня видите, вы мне говорите о моих платьях. Лучше скажите, что вы делали на этой неделе.
Матье тоже засмеялся: он почувствовал, что отмякает.
— Нет, я кое-что хочу сказать именно об этом платье.
— Боже! — вскричала Одетта. — Что бы это могло быть?
— Так вот, когда оно на вас, не следует ли вам надевать серьги?
— Серьги?
Одетта посмотрела на него с интересом.
— Вы считаете, что это вульгарно? — спросил Матье.
— Вовсе нет. Но это делает лицо нескромным. — И продолжила, рассмеявшись: — Так вам, конечно же, будет со мной привычней.
— Нет, почему же… — неопределенно пробормотал Матье.
Он был удивлен и подумал: «А она решительно неглупа». В уме Одетты, как и в ее красоте, было что-то неуловимое.
Наступило молчание. Матье не знал, что сказать. Тем не менее ему не хотелось уходить, он наслаждался
