Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик
Жанна оказалась права: проницательные англичане поняли, что тактика французов в корне изменилась, — что увиливаний и проволочек больше не будет; что теперь они не хотят получать удары, а хотят сами наносить их. Поэтому они применились к новому положению вещей и укрепили свои позиции на южном берегу реки за счет северных.
Город услышал радостную весть: снова, как встарь, после стольких лет унижения, Франция будет наступать; привыкшая прятаться и спасаться бегством, она повернется к врагу лицом и будет биться. Общая радость была безгранична. Наутро городские стены были черны от народа: всем хотелось поглядеть на диковинное зрелище — как французское войско повернется к англичанам не тылом, а лицом. Можете представить себе, каково было ликование и как бурно оно выражалось, когда во главе войска проехала Жанна с развевающимся знаменем.
Мы переправились через реку со значительными силами; это отняло много времени — лодок было мало, да и те утлые. Противник дал нам беспрепятственно высадиться на острове Сент-Эньян. Здесь через узкий пролив мы навели понтон на южный берег и продолжали путь в полном порядке и без помех; хотя там был бастион Сент-Джон — англичане разрушили его и отступили к мостовым фортам ниже по течению, как только первые наши суда отчалили от орлеанского берега, — это и предсказывала Жанна, когда спорила с военным советом.
Мы пошли вдоль берега, и Жанна водрузила свое знамя перед бастионом Августинцев-первым из мощных укреплений, защищавших мост. Трубы протрубили атаку, и мы дважды пытались атаковать, но были слишком слабы, так как главные наши силы еще не подтянулись. Прежде чем мы подготовились к третьему приступу, вражеский гарнизон получил подкрепление с бастиона Сен-Прив. Они быстро соединились с августинцами, и натиск их был очень силен; наше маленькое войско бежало в беспорядке, а они пустились преследовать нас, рубя направо и налево и выкрикивая вдогонку оскорбления.
Жанна изо всех сил старалась ободрить солдат, но они потеряли голову: в тот момент ими овладел прежний страх перед англичанами. Жанна вскипела гневом; она остановилась и велела трубить наступление. Потом она повернулась к войску и крикнула:
— Если найдется среди вас хоть дюжина таких, что не струсили, — этого хватит! За мной!
Она поскакала, а за нею — несколько десятков воинов, которые слышали ее призыв и воодушевились. Преследователи были изумлены, увидя, что она повернула на них с горсточкой людей; теперь они в свою очередь ощутили суеверный ужас: ну как же не ведьма? как же не сатанинское отродье? Стоило этой мысли овладеть ими, как они, не раздумывая долее, стали в панике отступать.
Бегущие французы услыхали звуки труб и оглянулись; видя, что знамя Девы удаляется уже в другом направлении, а враг беспорядочно отступает перед ним, они ободрились и присоединились к нам. Услышал трубы и Ла Гир и поспешно повел свой отряд в наступление, догнав нас, когда мы снова водружали наше знамя перед бастионом Августинцев. Теперь нас было много. Перед нами была трудная задача, но мы справились с ней до темноты; Жанна не давала нам передохнуть. Она и Ла Гир твердили нам, что мы можем и должны взять этот бастион.
Англичане дрались как… как англичане, — этим все сказано. Мы много раз бросались на приступ в дыму и пламени, среди оглушительного грохота пушек и наконец, на закате, взяли бастион сильным ударом и водрузили наше знамя на его стенах.
Бастион Августинцев был наш. Если мы хотели освободить мост и снять осаду Орлеана, надо было взять также и Турель. Первое важное дело удалось нам; Жанна решила выполнить и второе. Мы должны были переночевать тут же, не выпуская из рук оружия, и быть наутро готовыми к новым боям. Жанна не хотела допустить грабежей и разгула, она велела сжечь бастион Августинцев со всеми припасами, кроме орудий и амуниции.
Все устали после долгого и тяжелого дня, и Жанна, конечно, тоже; но она все же хотела остаться ночевать вместе с войском перед крепостью Турель, чтобы с утра идти на штурм. Генералы долго спорили с ней и убедили ее вернуться домой и отдохнуть перед решающим днем, а также показать врачам рану в ступне, полученную ею в тот день. Мы, то есть свита, переправились вместе с нею.
Как и всегда при нашем появлении, город бурно ликовал и звонил во все колокола, люди восторженно кричали; попадались и пьяные. Мы всякий раз приносили с собой основательный повод для подобных бурь восторга, и буря неизменно разражалась. У орлеанцев целых семь месяцев не было ни малейшей причины ликовать, и теперь они делали это особенно охотно.
Глава XXI
ЖАННА МЯГКО УКОРЯЕТ СВОЮ ПОДРУГУ
Желая избавиться от обычной толпы посетителей и отдохнуть, Жанна прошла с Катрин прямо в комнату, которую они занимали вместе. Там они поужинали, и там Жанне перевязали рану. После этого, несмотря на усталость и уговоры Катрин, Жанна послала Карлика за мной.
Она сказала, что ей не дает покоя одна мысль, и она непременно должна послать гонца в Домреми с письмом к старому отцу Фронту, чтобы тот прочел его матери. Я пришел, и она принялась диктовать. После нежных слов привета матери и всей семье, она велела написать:
«Я пишу прежде всего затем, чтобы успокоить тебя и просить не тревожиться, когда услышишь про мою рану, и не верить, если кто будет говорить, что она опасна».
Она хотела продолжать, но тут Катрин заметила:
— Эти слова как раз и встревожат ее. Вычеркни их, Жанна. Подожди денек, много — два, а тогда уж напиши, что была ранена в ногу, но теперь рана зажила, — ведь она к тому времени наверняка почти заживет. Не пугай ее, Жанна, послушай меня.
В ответ Жанна залилась беззаботным, непринужденным смехом, звонким, как колокольчик, а потом сказала:
— Нога? Зачем бы я стала писать о такой пустячной царапине? Я о ней и не думала, мое сердечко.
— Неужели ты ранена еще куда-нибудь, опаснее этого, и скрываешь от нас? Ну как можно!..
Катрин в тревоге вскочила, чтобы догнать врача и вернуть его, но Жанна удержала ее за руку и заставила снова сесть, говоря:
— Не пугайся, никакой другой раны еще нет, — я пишу о той, которую получу при завтрашнем штурме.
У Катрин был вид человека, безуспешно пытающегося решить трудную задачу. Она сказала растерянно;
— Которую ты получишь? Но к чему, к чему тревожить мать, когда этого, может быть, и не будет?
— Как не будет? Будет.
Задача оказалась не под силу. Катрин сказала все так же растерянно:
— Будет… Это очень страшное слово. Я что-то не могу взять в толк. О Жанна, какое страшное предчувствие! Оно может лишить тебя мужества! Гони его прочь! Гони! Оно не даст тебе спать ночью, а к чему? Будем надеяться…
— Это не предчувствие — я знаю наверняка. А раз так, чего же тревожиться? Нас тревожит неизвестность.
— Жанна, ты наверняка знаешь, что так будет?
— Да, знаю. Так сказали мне Голоса.
— Ну, тогда, — сказала Катрин, смиряясь, — тогда конечно… Но точно ли это были они?
— Да, они. И значит, все сбудется непременно.
— О, это ужасно! И давно ты это знаешь?
— Да, уже несколько недель… — Жанна обернулась ко мне. — Ты, верно, помнишь, Луи, когда это было?
— Ваша светлость впервые сказали об этом королю в Шиноне, — ответил я, — этому уж будет семь недель. А еще вы упомянули об этом двадцатого апреля и снова — двадцать второго, то есть две недели назад, как видно из моих записей.
Эти чудеса сильно поразили Катрин; что до меня, то я давно перестал им дивиться. Ко всему можно привыкнуть. Катрин сказала:
— И это должно случиться завтра, именно завтра? Тебе указан именно завтрашний день? Не вышло ли какой ошибки?
— Никакой ошибки нет, — сказала Жанна, — это случится седьмого мая, а не в какой-либо другой день.
— Тогда ты ни на шаг не выйдешь из дому, пока не минет этот страшный день! И не думай даже! Ведь правда, ты никуда не пойдешь, Жанна? Обещай, что ты весь день пробудешь с нами.
Но Жанну не удалось убедить. Она сказала:
— Это не поможет, милая подруга. Мне суждено получить рану — и именно завтра. Если я и не выйду ее искать, она сама меня отыщет. Мой долг призывает меня завтра в бой; я должна идти, хотя бы меня ждала там смерть; так неужели я не пойду из-за раны? Нет, нет, так не годится.
— Ты, значит, решила непременно идти?
— Непременно. Только так я могу служить Франции — вдохновлять ее солдат на битву и победу. — Она задумалась, а затем прибавила: — Однако ж не будем безрассудны. И ты так добра ко мне, что мне хочется сделать тебе приятное. Скажи, ты любишь Францию?
Я спросил себя: к чему она клонит? Но пока еще не понимал. Катрин сказала обиженно:
