Андре Моруа - Семейный круг
Обед в честь Лотри давал ей возможность блеснуть опытностью и светским тактом.
«Итак, — рассуждала она, — надо, чтобы разговор шел о финансах и о России… Хорошо будет, если кто-нибудь из мужчин станет возражать Лотри. Приглашу чету Сент-Астье; будут адмирал и Теора, и, следовательно, это поколение будет представлено достаточно… Нужен также финансист из молодых, который мог бы поддержать Лотри… Ну что ж, Эдмон Ольман? Да, конечно, Эдмон Ольман: высшие финансовые сферы, несколько сумасбродные идеи и приятная жена… Нужен министр? Тианж с женой… Молодой депутат? Монте… Дипломат? Бродский… Он поляк и должен знать русских… Какая-нибудь чета из литературного мира? Разумеется, Шмиты…»
Романист и драматург Бертран Шмит три года тому назад женился на Изабелле Марсена, вдове племянника госпожи Шуэн. Баронесса пересчитала записанные ею имена.
— Четырнадцать… Притом избыток мужчин… Постараюсь пригласить Беатрису де Вож и Соланж Вилье… они выезжают без мужей… Шестнадцать. Превосходно!
И она вызвала к себе мажордома.
II
Наверху парадной лестницы камердинер протянул Бертрану Шмиту подносик со сложенными карточками. В тот, 1931-й, год в Европе насчитывалось десять миллионов безработных, в Америке — семь миллионов; Рейхсбанк и Английский государственный банк находились накануне краха, в Испании пылала революция, в Китае — война. А у госпожи Шуэн мужчинам полагалось, как только пригласят к столу, подать даме руку и занять место в длинной веренице, шествующей в столовую.
— Госпожа Ольман… — с досадой прочел Шмит на взятой им карточке. — Изабелла, кто это госпожа Ольман?
— Это, конечно, жена банкира. Я знала его отца, старика с пышными усами, он умер лет пять тому назад. А с молодыми я никогда не встречалась…
— В таком случае — очень мило! — сказал он. — О чем мне с ней говорить? Право, мамаша Шуэн становится совсем несносной. Ведь она отлично знает, что я не люблю незнакомых…
И он проворчал, получив номерок от пальто:
— Ну нет, сюда я больше ни ногой.
Дверь отворилась. Госпожа Шуэн покинула уже довольно многочисленную группу гостей, чтобы встретить их. Долгий опыт научил ее никогда не начинать в собственной гостиной такой фразы, которую нельзя было бы немедленно прервать.
— Ах, как я рада!.. — воскликнула она. — Не так-то просто залучить вас обоих! Изабелла, душечка, ваш кавалер — Бродский, вон он, там… Вы со всеми знакомы? — обратилась она к Бертрану.
— Да нет, не со всеми. Моя дама… — он посмотрел на карточку, — госпожа Ольман… но я с ней никогда не встречался.
— Неужели? — удивилась баронесса. — А она хотела, чтобы вы были ее кавалером. Она говорит, что вы друзья детства… или по школе, кажется. Да вот она, госпожа Ольман, — продолжала баронесса, подводя его к молодой женщине, которая в это время разговаривала с Морисом де Тианжем.
Бертран Шмит отличался плохой памятью на имена и лица. Но как только он увидел эту женщину, он убедился, что знаком с нею. Он уже не раз любовался этими прекрасными, горящими глазами, всем этим обликом восторженной студентки, этими черными, коротко остриженными волосами. Он растерянно держал руку госпожи Ольман в своей и долго вглядывался в ее лицо. Она улыбнулась, и эта улыбка вдруг вызвала в его памяти желтое купе, звуки кондукторского рожка и гудки паровоза, ряды тополей, берега Сены.
— Дениза Эрпен? — воскликнул он в восторге.
— Как это мило! — сказала она. — Четырнадцать лет спустя. Ведь мы не виделись с тысяча девятьсот семнадцатого года, — добавила она для госпожи Шуэн.
— Полноте, полноте! — ответила баронесса. — Вы еще дитя. Будь я в вашем возрасте…
Ей нетрудно было прервать фразу.
— Дорогой аббат…
Аббат Сениваль входил, поправляя воротничок.
— Итак, вы супруга Эдмона Ольмана? — говорил Бертран. — Но как же я этого не знал раньше?
— Просто потому, что вы никогда обо мне не справлялись, — ответила она, смеясь. — Зато я отлично знала, что писатель Бертран Шмит — это наш Бертран, мой руанский попутчик. Я читала все ваши книги и узнала в них многое из того, что мы с вами оба храним в памяти. В «Интерференциях» маленький, аккуратный студентик — это Жак Пельто, не правда ли? Несколько раз я чуть было не написала вам… А потом думала: «Не стоит докучать ему».
— А вы? Вы меня узнали бы? — спросил он. — Я очень постарел.
— Нет, Бертран, вы немного поседели, но у вас все тот же пытливый взгляд. Скажите, эта дама, госпожа де Тианж, тоже из наших мест?
— Конечно, это Элен Паскаль-Буше. Ее муж министр чего-то или товарищ министра… У нее бывают приемы. Вы знакомы?
— Я с нею училась в монастыре Святого Иоанна… Это далекое прошлое.
Бертран Шмит подвел ее к Тианжам. Они были весьма любезны. Тианж заговорил с Бертраном о предстоящих выборах президента.
— Так что же, — спросил Бертран, — Бриан выставит свою кандидатуру?
Сразу столкнулись противоположные мнения, завязался горячий спор; присутствующие раскололись на брианистов и антибрианистов. Бертран с любопытством наблюдал, с какой простодушной резкостью Дениза, брианистка, возражала адмиралу, противнику министра. Морис де Тианж поддержал ее.
— Светские люди ничего не понимают в Бриане, — сказал он. — Бриан не чудовище и не святой… Он поэт.
Бертран коснулся руки госпожи Ольман, которая слушала, слегка склонившись вперед.
— А как ваша прекрасная матушка? — спросил он.
— Мама? Она все еще хороша собой. Вы знаете, что она вышла замуж за доктора Герена? Папа умер в тысяча девятьсот восемнадцатом… Вы об этом слыхали?
— Да, как же. Я даже писал вам тогда. Я забыл. Моя жизнь так сильно изменилась. Теперь те нормандские дни представляются мне каким-то сном. Учение о перевоплощениях вполне убедительно, только перевоплощаемся мы не в нескольких жизнях; мы в одной и той же жизни становимся разными существами.
— Кто такая госпожа Ольман? — спросила Изабелла у стоявшей с нею рядом Элен де Тианж.
— Вы ее не знаете? Это очень любопытно. Она была в том же монастыре, что и мы, но мама запрещала нам с нею играть потому, что ее мать — легкомысленная женщина… Это кажется невероятным, но в те времена в провинции строго соблюдали приличия… Впрочем, говорят, что и дочь не так уж добродетельна… Но она умница. А вот, посмотрите, ее муж — тот худой, лысый господин, который беседует с Бродским, у камина… Морис говорит, что он выдающийся финансист.
Они подошли к центральной группе; там все еще спорили о Бриане.
— А если он выставит свою кандидатуру — будет он избран, как вы думаете?
— Результаты тайного голосования всегда очень интересны, потому что они — правдивый показатель неосознанного мнения парламента, — сказал Бертран Шмит. — Тайное голосование нередко дает результаты совершенно отличные от голосования открытого, где каждый связан своим положением. При тайном же голосовании кандидат подает голос за самого себя. При тайном голосовании личные обиды играют большую роль, чем убеждения. При тайном голосовании частные интересы берут верх над спасением Европы.
— Это горькая истина, — подтвердил Тианж.
Изабелла наблюдала за мужем, который говорил с необычным для него воодушевлением. Госпожа Шуэн в десятый раз мысленно пересчитывала гостей. Четырнадцать! Недостает двоих. Нет Сент-Астье. Они несносны. Пирожки пережарятся и засохнут. Мужчины заговорили о разоружении.
— Каждый имеет право защищаться так, как считает нужным, — заявил адмирал.
Дверь отворилась, вошли Сент-Астье; она — худенькая, вся в жемчугах, он — высокомерный и приветливый.
— Кушать подано, — доложил метрдотель.
III
Госпожа Шуэн придавала беседе лишь чисто эстетическое значение. Для нее беседа представляла собою не обмен мнениями, цель которого — привести спорящих и слушающих к какому-либо полезному или правильному выводу, а симфонию, где звучат различные, порою нестройные, темы, симфонию, заканчивающуюся то эффектным разрешением, то несколькими приятными, нежными звуками. Она мало вмешивалась в разговор и лишь следила, подобно дирижеру, за исполнителями, в то время как те, не спуская с нее глаз, поджидали минуты, когда она кивком или движением пальца или вполголоса произнесенным именем подаст знак к скромному вступлению литавр, к соло гобоя или флейты. Она считала вульгарным и неуклюжим с первого же блюда обнаруживать главного гостя и разве что намекала о нем одной какой-нибудь фразой, подобно тому как Бетховен порою излагает тему симфонии в первых же тактах, а потом несколько минут отвлекает внимание побочными мелодиями. Поэтому госпожа Шуэн, дав несколько внушительных аккордов, снова допускала частные беседы до того момента, когда, по ее мнению, все обязаны будут благоговейно выслушивать анекдоты или парадоксы, которые должны служить «гвоздем» званого вечера, а на другой день — вызвать отклик во всех концах Парижа: «Говорят, вчера у баронессы Шуэн было весьма интересно».
