Эптон Синклер - Король-Уголь
— В погреб! — крикнул начальник охраны, устремляюсь к черному ходу.
Но как раз в это время грохот прекратился.
— Что случилось? — едва выговорил Хал.
— Взрыв в шахте, — пояснил Коттон, и через несколько секунд оба снова подбежали к двери.
Первое, что они увидели, был огромным столб пыли и дыма, вздымавшийся к небесам. Он ширился на глазах, пока не обволок всю окрестность кромешной тьмой. Но на землю еще сыпался град всевозможных обломков. Озираясь по сторонам, Хал и Коттон силились припомнить, как все здесь выглядело перед взрывом, и, наконец, сообразили, что надшахтное здание № 1 исчезло с лица земли.
— Все снесено взрывом! Боже! — воскликнул начальник охраны.
Они выбежали на улицу и, посмотрев наверх, увидели, что от взрыва проломилась крыша у них над головой и торчат бревна.
Обломки перестали падать, но еще кружились тучи пыли, которые густым черным слоем покрыли Коттона и Хала так, что те уже не могли в темноте разобрать дорогу. А с темнотой на землю сошла тишина, которая после взрыва и грохота обвалов показалась могильной.
Еще несколько шагов, и Хал оцепенел от изумления. Он увидел поток взрослых рабочих и подростков, хлынувший из дробилки. А из каждой улицы несся встречный поток женщин — старых и молодых, бросивших кастрюли на плите и младенцев в люльках, обезумевших женщин, за юбки которых с плачем цеплялись дети. Они сбегались огромным роем к стволу шахты, похожему сейчас на дымящийся вулкан.
Появился Картрайт, управляющий. Он бежал к вентиляционному стволу. Коттон бросился за ним вдогонку, а за Коттоном — Хал. Вентиляционная установка представляла собой груду развалин. Гигантский вентилятор был отброшен на сотню футов, все его лопасти изуродованы. Хал слишком мало понимал в шахтерском деле, чтобы осознать все значение гибели вентилятора. Но он заметил, что управляющий в ужасе переглянулся с начальником охраны, и тот воскликнул:
— Все погибло!
Управляющий не сказал ни слова, но его тонкие губы были плотно сжаты, а глаза выражали страх. Потом он и Джефф Коттон устремились к дымящейся шахте, а за ними Хал. Здесь собралось сто, нет — двести женщин, которые все зараз что-то спрашивали. Они окружали начальника охраны, управляющего и других начальников, и даже Хала, и все разом истерически кричали по-польски, по-чешски и по-гречески. Когда Хал знаками показывал, что не понимает, они начинали вопить и стонать. Некоторые застыли на месте, не отрывая взгляда от шахты. Другие закрывали глаза, чтобы не видеть этого зрелища, падали на колени, рыдали и молились, поднимая руки к небу.
Постепенно Хал начинал понимать весь ужас катастрофы. Главное было не в грохоте, не в дыме, не во внезапно спустившейся тьме и даже не в этих обезумевших, рыдающих женщинах; главное было не в том, что происходило на поверхности земли, а в том, что случилось под землей, в дымящейся черной шахте. Главное — были замурованные в шахте рабочие, с которыми Хал был знаком, — вместе трудился и обменивался шутками, рабочие, чью повседневную жизнь он уже знал и понимал. Их десятки, а может быть, сотни, и они находятся где-то здесь, внизу, под ногами у Хала, — некоторые уже умерли, другие ранены, искалечены. Как они там? Что сделают для них те, кто остался наверху? Хал тщетно пытался добраться до начальника охраны, чтобы расспросить его, но тот был окружен, осажден женщинами. Он отталкивал их, восклицая:
— Уходите! Уходите домой!
— Как это домой?! — кричали они. — Разойтись по домам, когда наши мужья замурованы в шахте? — Они еще теснее сгрудились вокруг Коттона, о чем-то громко умоляя его.
— Уходите! — повторял он. — Вы ничем не можете помочь. Никто тут не может помочь! Разойдитесь по домам! Разойдитесь!
Ему приходилось сдерживать их силой, чтобы они не столкнули друг друга в шахту.
Куда ни посмотреть — всюду были женщины, всем своим видом олицетворявшие безысходное горе: одни застыли на месте, как бы в трансе, уставившись прямо перед собой; другие сидели на земле, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, или стояли на коленях, подняв в молитве лица, или прижимали к себе испуганных детей, цеплявшихся за их подолы. Хал заметил молодую австриячку, жалкое, бледное существо в рваном сером платке, накинутом на голову, которая простирала руки, восклицая; «Mein Mann! Mein Mann!»[16] Потом она закрыла лицо и с воплями: «Mein Mann! Mein Mann!» — двинулась прочь, спотыкаясь, как смертельно раненное животное. Хал проводил несчастную глазами: ее непрестанно повторявшийся вопль стал лейтмотивом этой симфонии ужаса.
Не раз прежде, раскрывая утреннюю газету, Хал читал про катастрофы в шахтах, но теперь катастрофа разразилась над людьми, которых он лично знал. Самым невыносимым оказалась полная беспомощность его самого и всех остальных. С каждой минутой Хал яснее понимал всю глубину этой беспомощности: он судил о ней по восклицаниям Коттона и рабочих, которых он расспрашивал. Это было чудовищно, невероятно, но это было так! Придется послать за новым вентилятором и ждать, пока его привезут, потом установить его и пустить в ход; и уже после этого надо будет ждать в течение многих часов, чтобы главные штреки очистились от дыма и газа, — а до тех пор никто ничего не может сделать, абсолютно ничего! Люди так и останутся в шахте. Те, кто избежал смерти во время взрыва, заберутся в дальние проходы и забаррикадируются от ядовитой окиси углерода, образовавшейся после взрыва. Там им придется просидеть голодными, без воды и без воздуха, в ожидании, в долгом, томительном ожидании, пока спасательные отряды не доберутся до них наконец.
26
Среди этого смятения Хал все старался припомнить, кого он знает из шахты № 1. Сам он работал в шахте № 2 и, естественно, больше сталкивался с людьми оттуда. Но и здесь у него были знакомые: например, старик Рэфферти, Берк — отец Мэри, поляк Замировский — один из инициаторов движения за контролера. Внезапно в памяти всплыло лицо этого терпеливого человечка, так добродушно улыбавшегося, когда американцы пытались выговорить его фамилию. Потом мысли переключились на Рэфферти — отца многочисленного семейства. Какие жалкие усилия делал он, чтобы сохранить милость своих хозяев! А бедный Патрик Берк, которого Хал ни разу не видел трезвым; сейчас-то он без сомнения трезв, если еще в живых!
В толпе Хал столкнулся с Джерри Минетти и узнал, что в шахте находится еще один его знакомый — Фаренчена, итальянец, обманутый своей «фанчиуллой», а также — Иуда Апостоликос. Тридцать сребреников, наверное, при нем, но в этот смертный час зачем они ему?
Люди вокруг, как и Хал, расспрашивая друг друга, составляли списки пострадавших. Не все версии, однако, оказывались точными — иные опровергались при весьма волнующих обстоятельствах: вот женщина вся в слезах вытирает лицо фартуком; но вдруг, подняв глаза, она пронзительно вскрикивает и бросается на шею какому-то рабочему. Халу и то показалось, что ему мерещится, когда внезапно он заметил окруженного толпой Патрика Берка. Он поспешил к старику, чтобы послушать его рассказ: какой-то итальянец утащил у него крепежный материал, и Патрику пришлось подняться наверх, чтобы возобновить свой запас. Он спасся только благодаря этому, а вор остался под землей, — может быть, скажете, что это не рука провидения, карающая негодяев?
Хал осведомился, забегал ли Берк домой успокоить семью.
— Забегать-то забегал, да никого там не было, — ответил старик.
Тогда Хал, с трудом пробивая себе дорогу в толпе, бросился искать Мэри, или хоть ее сестренку Дженни, или братишку Томми. Он упорно продолжал поиски, хотя несколько сомневался, что семья такого безнадежного пьяницы будет рада этому заступничеству судьбы.
На одной из улиц ему встретился Олсен, который тоже спасся чудом, так как работал на поверхности, около главного ствола шахты. Все происшедшее было не внове для профсоюзного организатора, который с восьмилетнего возраста работал на шахтах и повидал на своем веку немало таких трагедий. Он самым деловым тоном принялся разъяснять Халу все положение. По закону каждая шахта должна иметь несколько стволов, а также запасной выход с пожарными лестницами; но станут ли хозяева тратиться: это ведь дорогая штука!
— Непосредственная причина этого взрыва неизвестна, — говорил Олсен, — но можно заранее сказать по облакам угольной пыли, что это «пылевой взрыв». Всякий, кто побывал в шахте и дышал ее сухим воздухом, заранее знает, что обнаружит комиссия, когда опустится под землю для определения «причины и следствий». Ведь требуется регулярное опыление, a у хозяев на этот счет свои правила!
Хал рассеянно слушал Олсена. Он был слишком потрясен этим страшным событием. Не все ли равно, чья здесь вина? Разразилась катастрофа, и сейчас одна задача: помочь этим несчастным. Халу казалось, что он слышит крики задыхающихся в темных подземельях мужчин и подростков, и эти звуки заглушали в его мозгу слова Олсена; он слышал вопли женщин, доносившиеся то как морской прибой, бьющийся о дальний берег, то как слабый, но упорный аккомпанемент приглушенных струн: «O mein Mann! O mein Mann!»
