Кодзиро Сэридзава - Книга о Боге
— Ну вот и все, что я должен был сказать, — тут же вскочил, быстро, будто спасаясь бегством, спустился по лестнице и выскочил в прихожую. Пока я надевал ботинки, поданные мне каким-то юношей, в прихожую с покрасневшими глазами вышел О. и тут же повез меня в гостиницу.
В машине я со вздохом сказал:
— Ну вот, все уже и забыто, — а сам никак не мог успокоиться. Какой ужасный человек отец О.! Как он мог, выступая перед своей паствой в Корее, говорить о своей прекрасной супруге как о дурной жене, называть ее худшей женщиной в мире! Мне было мучительно жалко О., на глазах которого все это происходило, наверное, именно поэтому он и уверяет теперь всех, что во всей Японии нет женщины лучше его жены.
На следующее утро я на экспрессе возвращался в Токио, О. с женой пришли проводить меня на вокзал. Я уже садился в вагон, когда он тихо сказал мне:
— Спасибо вам, сэнсэй, вы очень помогли мне. И матушка довольна.
Видя, как много О. ездит по стране, выступая в разных церквях, я часто думаю о том, что из него получился-таки прекрасный наставник, что теперь все, связанное с верой, полностью им постигнуто.
Эти два случая произвели на меня тем более глубокое впечатление, что сам я неверующий. Потом госпожа Родительница в алом иногда снилась мне и подбадривала меня, но постепенно перестала сниться.
С тех пор прошло тринадцать лет.
И вот теперь живосущая Вероучительница через профессора Кодайру просит меня о встрече и хочет, чтобы я написал «Жизнеописание Вероучительницы в человеческом обличье».
Трудно представить себе что-нибудь более неожиданное. Сорок лет тому назад я потратил десять лет на «Жизнеописание Вероучительницы», так что же, выходит, сама она недовольна результатом? Я обещал профессору Кодайре встретиться с ней и только в самом конце понял, что речь идет о встрече не лично с живосущей Вероучительницей, а с каким-то двадцатидвухлетним юнцом. Я почувствовал себя разочарованным, но отменить встречу было уже слишком трудно.
Я согласился встретиться с юношей, но никакого интереса к нему не испытывал. Мне просто было любопытно, в какой форме, каким способом он будет передавать мне желания живосущей Родительницы. Словом, я как позитивист был снова готов на эксперимент…
Раз говорят, что юноша видел живосущую Родительницу, неплохо бы расспросить его, как она выглядит, ведь я сам встречался с ней дважды, и у меня сложилось вполне определенное впечатление, почему бы по крайней мере не проверить его правильность? К тому же он якобы говорит ее голосом, так что можно будет выяснить, она ли посещала меня или нет, ведь у нее очень характерная речь и с точки зрения интонаций, и сточки зрения манеры говорить, выбора слов… Я решил провести эти два эксперимента, и встреча с юношей интересовала меня исключительно в этом плане.
Профессор Кодайра, как было условлено, привел его ко мне на следующий день в три часа дня. Я пригласил их в нижнюю гостиную. Профессор и юноша устроились рядом на диване, я же сел с противоположной стороны стола, чтобы удобнее было наблюдать.
Юноша выглядел старше своих лет, я бы дал ему двадцать семь или двадцать восемь. Он оказался настоящим красавцем: высокий, крепкого телосложения, с правильными чертами лица. Одет был довольно небрежно — в затрапезный свитер и линялые синие джинсы. Когда профессор представлял нас друг другу, он произнес несколько положенных учтивых фраз: его голос звучал по-юношески резковато и грубовато. В нем не было абсолютно ничего, что обычно связывается с расхожими представлениями о внешности медиума.
В тот день дочь читала лекции в консерватории, и ее не было дома, чай подала женщина, помогающая нам по хозяйству, юноша с явным удовольствием выпил его, и профессор, как видно желая побыстрее перейти к делу, сказал:
— Ты говорил, что живосущая Родительница хочет о чем-то попросить сэнсэя? Давай же не будем медлить и обратимся к ней.
— А у вас нет японской комнаты? Там было бы лучше…
Я решил провести их в небольшую комнату на том же нижнем этаже, посвященную памяти покойной жены, и попросил подготовить ее: сдвинуть в сторону горшки и вазы с цветами и положить на освободившееся место подушки для сидения.
Юноша, помыв руки, прошел в комнату. Поскольку мне никогда не приходилось участвовать в подобном обряде и я не знал, как себя вести, то решил полностью положиться на профессора и делать все как он.
Профессор сел рядом со мной прямо на пол. Перед нами положили сиденье, юноша сначала сел сбоку от него и, обратившись лицом к западу, четырежды хлопнул в ладоши. Потом он повернулся лицом к нам, сел на сиденье и молитвенно сложил руки перед грудью.
Лицо его стремительно менялось, у нас на глазах он из юноши превратился в старуху — большие глаза ввалились, рот изогнулся в ласковой улыбке, точно так же улыбалась та женщина в алом кимоно. И вот из его улыбающегося рта полился нежный и чистый голос, проникающий прямо в душу. Я узнал его, это был голос той женщины в алом.
— Что ж, прекрасно, вот мы и снова повстречались. Вот только жена твоя скончалась… Но она ушла к Богу со спокойной душой, да, ведь обе барышни, за которых сердечко-то ее болело, пристроены и все у них ладно сложилось… Тебе теперь несладко, ведь один-одинешенек остался, зато никто мешать не станет, когда примешься за дело, возложенное на тебя Богом-Родителем… А «Жизнеописание» твое мне понравилось, просто диву даешься, до каких мелочей ты сумел докопаться… Да, написано прекрасно. Только одно меня там не устраивает…
Слушая, я поражался: все — голос, интонации, манера говорить, выбор слов — было точь-в-точь таким же, как у женщины в алом, то есть у живосущей Родительницы. И не только голос — никто, кроме нее, не знал, что моя покойная жена так беспокоилась о судьбе двух младших дочерей… Я подумал, что мой эксперимент, во всяком случае во второй своей части, вполне удался, более того, я испытал удивительное, совершенно для меня неожиданное волнение, меня била дрожь, так что я с трудом улавливал отдельные слова.
Очевидно, она хотела сообщить мне некоторые подробности, которых недоставало в написанной мной биографии. Кое-что из сказанного ею хорошо известно всем приверженцам учения Тэнри, а именно: на двадцать третий день десятой луны девятого года Тэмпо (1838) Мики заказала службу, желая помочь своему сыну Сюдзи, у которого болели ноги, когда же во время этой службы ей пришлось встать на помост для свершения обрядов, на нее снизошел Бог-Родитель. Снизойдя же, обратился к мужу Дзэмбэю и ко всем собравшимся, причем сказанное Им тогда я услышал из Его собственных уст. Все во мне сжималось при звуках пронзительного, торжественного голоса Бога-Родителя, я внимал исполненным мощи и величия словам и смотрел на лицо юноши, которое в тот миг сделалось страшным, по его лбу градом катился пот…
Я испугался за него, но еще миг — и передо мной снова возникло лицо доброй старухи. Ласково улыбаясь, она продолжила свой рассказ:
— В тот миг, когда я услышала страшное возвестив Бога-Родителя, откуда-то с небес послышался глас, зовущий: «Мики, Мики», — тело мое легкой пушинкой воспарило к небесам, и я так и не узнала, что произошло в моем доме. Потом меня опустили снова на землю, я оказалась в прежней комнате, вокруг — уж не знаю, когда они пришли, — собрались все самые главные родственники, у них были серьезные, озабоченные лица, будто они говорили о чем-то важном, атмосфера в комнате стояла тяжелая. Меня с тревогой спросили, не голодна ли я, ведь вот уже три дня у меня во рту маковой росинки не было, я с удивлением узнала, что нынче двадцать шестое число, и подумала, а где же это я, собственно, провела последние три дня? С того-то все и началось (возникло Учение)…
Из всего вышеизложенного новым для меня было одно — что Мики три дня провела на небе.
Потом Мики поведала мне о том, сколько чисто женских горестей и страданий довелось ей изведать: ведь она вовсе не стала Богом, когда на нее снизошел Бог-Родитель, наоборот, она оставалась человеком, женщиной, и, как ни усердствовала, исполняя открывшуюся ей волю Божью, ей ни на шаг не удавалось приблизиться к Нему. Всего этого, по ее словам, недоставало в моем «Жизнеописании Вероучительницы».
Рассказала мне она и о многом другом, о чем я тоже не написал, а именно, как после сошествия на нее Бога она тридцать шесть лет предавалась аскезе, после чего, уверенная, что готова стать вместилищем Бога, открыто заявила о своей решимости служить Ему, в знак чего начиная с 26 декабря 1877 года стала носить алое кимоно. Она не жалела сил, претворяя на земле волю Бога-Родителя, но в те времена и ее близкие, и верующие, которым она помогла и которые объединились вокруг нее, поклонялись другим богам — либо богу-хранителю домашнего очага Кодзину, либо местным богам-защитникам, Бог-Родитель, Великий Бог-Творец, о котором говорила им Мики, был недоступен их разумению. Они готовы были восхвалять Его только потому, что Его проповедовала Мики, не более. Поэтому хотя она не прекращала неутомимо трудиться во благо Бога в течение тридцати лет — с того момента, как облачилась в алое кимоно, и до того дня, как сокрыла от мира свое живое тело (умерла), — ее глупые присные, заботясь об одном — как бы не вступить в противоречие с весьма неопределенной религиозной политикой нового правительства эпохи Мэйдзи[21], — погрязали в мелких интригах, не только огорчая Мики своими действиями, но и нанося ощутимый урон учению Бога-Родителя.
