Марк Твен - ЖИЗНЬ НА МИССИСИПИ

Тут я перешел на верхнюю палубу и с тоской поглядел на лоцманскую рубку.

Глава XXIV. МОЕ ИНКОГНИТО ЛОПНУЛО

После пристального изучения лица вахтенного лоцмана я с удовольствием установил, что никогда его раньше но видел, и потому поднялся наверх. Лоцман осмотрел меня, я еще раз осмотрел лоцмана. Закончив эту необходимую церемонию, я уселся на скамью, а он отвернулся и занялся своим делом. Каждая мелочь в рубке была мне знакома, за одним исключением: перед лоцманом была труба с широким концом. Я долго ломал голову над этой штукой, потом сдался и спросил, для чего она служит.

— Слушать звонки машины.

Труба тоже была хорошим нововведением, которое не мешало бы изобрести на полстолетия раньше. Я размышлял об этом, как вдруг лоцман спросил:

— Вы знаете, зачем служит этот трос?

Я постарался ответить так, чтобы не выдать себя.

— Вы впервые в лоцманской рубке?

Я перелез и через этот вопрос.

— Вы откуда?

— Из Новой Англин.

— Первый раз приехали на Запад?

Пришлось перепрыгнуть и через этот вопрос.

— Коли вас это интересует, я могу вам объяснить, что здесь для чего.

Я сказал, что буду очень рад.

— Вот это, — и он положил руку на сигнал «задний ход», — это пожарный колокол, а вот это, — тут он положил руку на сигнал «полный ход», — это чтобы вызывать буфетчика, а этим, — он указал на ручку свистка, — вызывают капитана,— и, дотрагиваясь то до одной, то до другой вещи, он спокойно стал наворачивать целый клубок вранья.

Никогда я еще не чувствовал себя настолько пассажиром! Я сердечно благодарил его за каждое новое сведение и заносил его в свою записную книжку. Лоцман даяге воодушевился, радуясь выпавшему случаю, и продолжал меня разыгрывать по доброму старому способу. Иногда мне казалось, что его воображение надорвется, но оно выдерживало марку, и он продолжал в том же духе. Он погрузился постепенно в описание невероятнейших фокусов реки, подкрепляя их чудовищными примерами. Скажем, так:

— Видите, там вон торчит из воды камень? Ну так вот, когда я впервые пришел на реку, здесь стояла прочная каменная гряда, футов в шестьдесят высотой и в две мили длиной. Все унесено, кроме вот этого кусочка. (Тут он глубоко вздохнул.)

У меня было непреодолимое желание изничтожить его, но мне казалось, что убить его обычным способом — слишком хорошо для него.

Когда какое-то странное судно с большим ящиком для угля, высоко подвешенным к концу длинной балки, проходило неподалеку от нас, он равнодушно обратил на него мое внимание и сказал, словно о вещи, давно известной и уже надоевшей, что это —аллигаторовое судно.

— Аллигаторовое судно? А для какой цели?

— Тралить аллигаторов.

— Да разве их так много, что они мешают плаванию?

— Ну, теперь-то не особенно, потому что правительство их поубавило. А раньше бывало порядочно. Не везде, конечно, только в их любимых местах, там и сям, где река широка и мелка, — у Сливового мыса, у острова Стека и так далее, в так называемых аллигаторов ых лежках.

— И они действительно мешали навигации?

— Да, в прошлые годы, при низкой воде, редко проходил рейс, чтобы мы не садились, как на мель, на кучи аллигаторов.

Мне показалось, что пора уже вытащить мой томагавк, но я сдержался и заметил:

— Это, наверно, было ужасно.

I      Да, это было одним из главпых затруднений для лоцмана. Так трудно было угадать по воде, где они: эти проклятые твари так и снуют, никогда пяти минут не пролежат спокойно. Можно узнать издали рябь от ветра, можно узнать перекат, можно узнать песчаную мель, но мель аллигаторовую ни за что не угадаешь. В девяти случаях из десяти не скажешь, где они, а когда увидишь, где они, так хоть бы и не видеть: все равно, когда подойдешь, эти черти уже переменили место. Конечно, были немногие лоцманы, которые могли определить аллигаторовые места, как всякие другие, но тут нужен был прирожденный талант: этому нельзя выучиться, с этим надо родиться. Погодите-ка: вот Бен Торнберг, и Бек Джолли, и Сквайр Белл, и Горас Биксби, и Майор Донинг, и Джон Стивенсон, и Вилли Гордон, и Джим Броди, и Джордж Илер, и Билли Янтблэд— все это были первоклассные аллигаторовые лоцманы. Они-то чуяли аллигаторов на таком расстоянии, на каком другой христианин чует виски. И определяли издалека! Вот уж действительно определяли! Мне бы хотелось получить столько долларов, сколько раз они узнавали залежи аллигаторов за полторы мили. И знаете, это было очень выгодно. Хороший аллигаторовый лоцман мог заработать тысячи полторы долларов за месяц. Другие причаливали на ночь из-за аллигаторов, а эти ребята никогда из-за них не останавливались; они вообще только из-за тумана и останавливались. Говорят, что они нюхом определяли, где лежат аллигаторы; не знаю, так это или не так,— по-моему, человеку довольно того, что он сам видел, а совсем не надо ему повторять россказни других людей; хотя многие не постесняются повторять за другими, лишь бы было что порассказать поинтереснее. Но уж Роберт Стайлс на это не способен, клянусь трехсаженной глубиной, хотя, может, и без четверти!

«Ого! Да неужто это Роб Стайлс? Этот усатый, степенный человек? Он был щуплым «щенком» в мое мремя. Как он вырос за двадцать пять лет — и он, и его благородное искусство разукрашивать факты!» После этих размышлений я сказал вслух:

— Мне кажется, что разгонять аллигаторов не имело особого смысла: ведь они могли тут же вернуться?

— Если бы у вас был такой же опыт по части аллигаторов, как у меня, вы бы так не говорили. Вы разок зацепите аллигатора багром — и он побежден. Польше вам его не видать. Назад и пирогом не заманите. Если чего аллигатор не любит, так это именно когда его оттаскивают багром. А кроме того, их не просто отгоняли, по большей части их вытаскивали на палубу и сбрасывали в трюмы; а когда рейс кончался, их везли в Новый Орлеан на государственные фабрики.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы шить солдатскую обувь из их кожи. Всю обувь для армии шьют из аллигаторовой кожи. Из нее и выходят лучшие в мире башмаки. Держатся пять лет и не пропускают воды. Ловля аллигаторов — государственная монополия. Все аллигаторы — собственность государства, так же как виргинские дубы. Срубите такой дуб, и правительство оштрафует вас на пятьдесят долларов, убейте аллигатора — и вас обвинят в государственной измене; еще хорошо, если вас не повесят. Да и повесят, если вы демократ. Сарыч — священная птица на Юге, и его нельзя трогать, а аллигатор — священная птица государства, и его тоже приходится оставлять в покое!

— Вы и теперь напарываетесь на аллигаторов?

— Ну нет, теперь уж сколько лет этого не случалось.

— Так зачем же держат аллигаторовые суда?

— Только для полицейского надзора, исключительно для этого. Они ведь просто ходят взад и вперед. Нынешнее поколение аллигаторов знает их, как вор знает полицейский отряд; только увидят издали, как сразу срываются с места и удирают в лес!

Закруглив, отточив и отполировав вопрос об аллигаторах, он легко и просто перешел к историческим темам и рассказал о потрясающих подвигах полдюжины старых пароходов, которые он знал хорошо, и особенно остановился на подвигах своего главного любимца из этого доблестного флота, а затем добавил:

— Это был «Циклон», и рейс этот был для него последним: он пошел ко дну в этот самый рейс. Капитаном на нем был Том Балу, самый отъявленный лгун, какого я только видел. Он даже не умел притворяться, что говорит правду, ни при какой погоде. Ну прямо дрожь брала! Он был самый бессовестный лгун. Я его в конце концов бросил — не мог выдержать. Есть ведь пословица: «Каков хозяин, такой слуга», и если будешь служить у такого рода человека, то и тебе доверять перестанут, — тут уж податься некуда. Он платил первоклассное жалованье. Но, говорю, что мне в этом жалованье, раз репутация в опасности. И я пренебрег жалованьем, зато уж вцепился в свою репутацию. И ни разу я не пожалел об этом. Ведь доброе имя дороже всего, не правда ли? Так я на это смотрю. У него было больше шишек себялюбия, чем у семерых человек вместе взятых, и сидели опи у него на задней части черепа, где им и иоложено находиться. Они оттягивал ему затылок, так что нос вечно торчал кверху. Люди считали, что это гордость, а это была просто злоба. И, знаете, если бы увидеть одну только его ногу, и бы решили, что в нем росту девятнадцать футов, — и совсем неверно: просто нога у него была не по мерке. Hаверно, когда сперва делали ногу, то задумали его ростом в девятнадцать футов, да ничего не вышло: росту в нем было всего пять футов, десять дюймов. Таков он был, таков он есть. Вытащи из него его брехню — и он сморщитоя до размера какой-нибудь шапки, не больше: а вытащи из него его злобу — и он совсем исчезнет. У «Циклона» был шикарный ход, вести его — просто одно удовольствие; лучшего судна не бывало в природе. Просто положить его на нужный курс в большой реке и пустить — вот все, что требовалось сделать. Он сам шел бы по звездам всю ночь, только пусти его. Руля мы даже не чувствовали. Вести этот пароход было не труднее, чем сосчитать голоса республиканцев на выборах в Южной Каролине. Как-то рано утром, на самом рассвете, в последний его рейс, руль был поднят на палубу для починки; а я об этом и не знал. Вывел я его от дровяного склада и пошел по реке самым спокойным образом, а когда я уже прошел около двадцати трех миль и проделал четыре адски запутанных поворота…