Марк Твен - ЖИЗНЬ НА МИССИСИПИ
Но ощутительнее всего перемена наблюдалась около пристани. Впрочем, в данном случае — перемена, бывшая исключением из правила. Полдюжины крепко спящих пароходов — там, где я привык видеть на целую мплю бодрые и деятельные суда! Как грустно, как тоскливо! Стало понятно, почему в бильярдных больше не царил весельчак и балагур — лоцман. Он отсутствовал потому, что его больше не существовало.
Кончилась его профессия, прошло его могущество, его поглотило человеческое стадо, он мелет хлеб на мельнице — незаметный, остриженный Самсон. Полдюжины безжизненных пароходов, целая миля пустых доков, и на пустом, безмолвном берегу только спит, разметавшись, какой-нибудь негр, оглушенный виски,— и это там, где когда-то густая толпа шумела и торговалась напропалую[6].
Здесь в самом деле было запустение.
И морю только слезы лить:Бормочет пенными устами,Что не вернутся кораблиИ гавань брошена пустая!
Буксиры и железная дорога сделали свое дело, сделали его хорошо и до конца. Могучий мост, перекинувшийся над нашей головой, тоже внес свою лепту в это избиение и изничтожение. Уцелевшие старые пароходчики с удовлетворением говорили мне, что мост не оправдывает расходов. Но ведь для покойника слабое утешение знать, что динамит, который его прикончил, не такого хорошего качества, как должно было быть.
Мостовью вдоль берега реки были плохи; тротуары полуразрушены; вокруг все тонуло в густой грязи. Это было знакомо и привычпо, но прежние армии повозок, суета людских толп и горы клади исчезли, и бездействие дня субботнего царило вместо них. Правда, с незапамятных времен сохранился целый квартал дешевых гнусных кабаков, но дела там шли вяло, толпы ирландцев, поглощавших всякую отраву, исчезли, и вместо них шатались кое-где кучки оборванных негров: одни напивались, другие уже были пьяны, одни сонно качались, другие уже спали. Сент-Луис — большой, процветающий и преуспевающий город, по его гавань мертва и не воскреснет.
Пароходство на Миссисипи родилось в 1812 году. Через тридцать лет оно достигло огромных размеров, а еще лет через тридцать, а то и меньше, оно умерло! Удивительно короткая жизнь для такого величественного организма! Конечно, оно не окончательно умерло: восьмидесятилетний калека, который мог когда-то прыгнуть на двадцать два фута в длину, тоже еще не мертвец; однако, по сравнению с том, чем оно было в расцвете сил, пароходство на Миссисипи можно назвать мертвым.
В свое время пароходы убили старинные плоскодонные баржи тем, что стали перевозить грузы до Нового Орлеана меньше чем в неделю. Железные дороги убили пароходный пассажирский транспорт, ибо тратят всего два-три дня на то, для чего пароходам требуется неделя; а буксирный флот убил грузовой пароходный транспорт, потому что буксир тянет груз шести-семи пароходов по таким пустячным ценам, что о конкуренции с ним для парохода не может быть и речи.
Грузовое и пассажирское движениеосталось за пароходами только частично. На всем двухтысячемильном протяжении реки между Сент-Полом и Новым Орлеаном оно находится в руках двух или трех определенных компаний с хорошим основным капиталом; при умелом и очень деловом управлении и налаженном хозяйстве им удается извлекать достаточную прибыль из того, что осталось от некогда цветущего промысла. Я предполагаю, что Сент-Луис и Новый Орлеан не пострадали материально от этой перемены. Но, увы! Что сталось с владельцами дровяных складов!
Когда-то их склады окаймляли всю реку; от города до города вдоль берегов стоял плотными рядами их товар; и они продавали бесчисленные штабеля дров каждый год за наличные; а теперь все немногочисленные оставшиеся пароходы жгут уголь, и редчайшее зрелище на Миссисипи — поленница дров. Где-то теперь прежние дровяники?
Глава XXIII. ПУТЕШЕСТВИЕ ИНКОГНИТО
У меня был план — задерживаться ненадолго в каждом городе между Сент-Луисом и Новым Орлеаном. Чтобы его выполнить, надо было плыть от места к месту на короткорейсовых пассажирских пароходах. Составить такой план было нетрудно, нетрудно было бы и выполнить его двадцать лет тому назад, но только не теперь: между рейсами пароходов теперь долгие перерывы.
Я хотел начать с интересных старых французских поселений — Сент-Женевьев и Каскаскиа, в шестидесяти милях ниже Сент-Луиса. В эту сторону по расписанию ходил только один пароход — Грэнд-Тауэрский пакетбот. Во всяком случае, одного парохода нам было достаточно; мы пошли поглядеть на него. Это была почтенная развалина и притом лишь подделка под пароход. Он выдавал себя за движимое имущество, а между тем слой самой обыкновенной добротной грязи так густо лежал на нем, что его вполне можно было обложить налогом, как земельный участок. В Новой Англии есть места, где за акр такой пароходной палубы охотно заплатили бы сто пятьдесят долларов. Почва на баке была вполне плодородной, и молодые всходы пшеницы уже пробивались из щелей в наиболее удобных местах. Трап в кают-компанию носил сухой, песчаный характер и вполне пригодился бы для разведения винограда, при южном местоположении и небольшом удобрении. На нижней палубе почва была несколько истощенной и каменистой, но достаточно пригодной для пастбищ. Чернокожий мальчик стоял на вахте, больше никого не было видно. От него мы узнали, что эта мирная обитель пойдет по расписанию, если «соберет груз на рейс», а если не соберет — будет его дожидаться.
— А что-нибудь уже погрузили?
— Что вы, хозяин, бог с вами! Да его еще и не разгружали! Он только нынче утром пришел.
Мальчик не знал в точности, когда отойдет пароход; он полагал, что это может случиться либо завтра, либо послезавтра. Нам это совсем по годилось; поэтому пришлось отказаться от нового ощущения — поплавать по реке на ферме. Но еще одна стрела оставалась в нашем колчане: впксбергский пакетбот «Золотой песок» уходил в пять часов вечера. Мы взяли на него билеты до самого Мемфиса, отбросив план — делать остановки по дороге, как невыполнимый. На пароходе все было чисто, аккуратно, удобно. Мы расположились на нижней палубе и накупили дешевых кпижонок, чтобы убить за чтением время. Продавец, почтенный ирландец с добродушным лицом и неплохо подвешенным языком, рассказал нам, что прожил в Сент-Луисе тридцать три года и их разу не переезжал реки. Затем он прочел нам весьма красноречивую лекцию, изобиловавшую классическими именами и ссылками; речь его текла изумительно плавно, пока мы не сообразили, что он ее произносит не в первый и, может быть, даже не в пятидесятый раз. Он был очень красочен и гораздо занятнее своих дрянных книжонок. На случайное замечание об ирландцах и пиве он ответил следующей бесподобной информацией:
— Они не пьют пива, сэр. Он просто не могут его пить, сэр. Поите ирландца в теченеи месяца немецким пивом, и он помрет. Ирландец внутри выложен медью, а пиво ее разъедает. Вот виски — полирует медь, виски для него спасение, сэр.
Ровно в восемь часов мы дали задний ход и сразу пошли к другому берегу! Когда мы пробирались к берегу в густой темноте, с нашего бака вдруг брызнул ослепительный сноп белого электрического света и озарил воду и склады, как полуденное солнце. И это — огромная перемена; исчезли мерцающие, коптящие, капающие смолой и почти бесполезные факелы, — их дни кончены. Потом, вместо того чтобы звать двадцать человек для спуска трапа, два матроса при помощи небольшого количества пара опустили его с блоков, на которых он был подвешен, установили в надлежащем месте, и вся процедура была закончена скорее, чем в старые времена помощник капитана успел бы завести свою ругательную машину и начать вступительную проповедь. Почему этот новый простой способ спуска трапов не придумали раньше, при постройке первого парохода, — это тайна, помогающая понять, насколько неповоротливы мозги у среднего человека.
В два часа ночи мы наконец тронулись в путь, и когда, в шесть утра, я вышел наверх, мы поворачивали у скалистого мыса, где стоял старый каменный склад, или, вернее, его развалины; два-три обветшалых дома ютились рядом в тени лесистых холмов, но никаких признаков человека или животного не было заметно. Я подумал: неужто я забыл реку? Я совершенно не мог вспомнить это место; очертания реки тоже были мне незнакомы; нигде не виднелось ничего памятного мне, ничего, что я видел раньше. Я был удивлен, разочарован и огорчен.
Мы высадили на берег хорошо одетую даму, господина и двух изящных барышень с прекрасными чемоданами из юфти. Странное место для такой публики! Их не ждал экипаж. Они двинулись в путь, как будто и не нуждались в экипаже, и пошли пешком по извилистой проселочной дороге.
Однако тайна разъяснилась, когда мы отплыли дальше: очевидно, эти люди направлялись в большой город, который скрывался за отмелью (как оказалось — за новым островом), милях в двух от пристани. Я не мог вспомнить, какой это город, не мог определить, назвать его. Я просто выходил из себя. Я заподозрил, что это, может быть, Сент-Женевьев, — и так оно и оказалось. Заметьте, что наделала эта капризная рока: она воздвигла огромную бесполезную отмель прямо перед городом, отрезала его от речного сообщения, совершенно отгородила его и сделала «сухим» городом. А город этот — красивый и старинный и заслуживал лучшей участи. Его построили французы, и он остался на память о том времени, когда можно было, путешествуя от устья Миссисипи до Квебека, находиться все время на французской территории и под властью французов.
