Уильям Фолкнер - Притча
Потянулись недели, в течение которых срасталось сломанное бедро, сыскные группы охраняли все выходы с болота, прочесывали дно старицы и с руганью шлепали по болоту среди мокасиновых и гремучих змей и аллигаторов, хотя они (преследователи) давно пришли к выводу, что конь мертв по той простой причине, что он должен быть мертв, поскольку мог быть только мертвым, раз до сих пор не нашелся, и что владелец его в конце концов получит лишь удовольствие обрушить свой гнев на похитителей. И раз в неделю, едва темнело и сыскные группы отправлялись на ночлег, грум садился в пирогу и два-три дня спустя возвращался до рассвета с новым запасом продуктов и фуража; теперь на это уходило два-три дня потому, что мостик наконец починили; ночами по нему снова грохотали поезда, и бригада рабочих, а вместе с ней и источник доходов, вернулись обратно в Новый Орлеан; и теперь белый сам ездил туда вести профессиональную игру на обтянутых сукном столах под электрическими лампами, и теперь даже старый негр (лошадник, конюх лишь по воле случая, а по склонности и призванию — служитель господа, заклятый и одержимый враг греха, но, видимо, он без сомнений и колебаний давно выбросил из памяти, что сфера его нравственных заповедей должна включать прекрасного искалеченного коня и тех, кто служит ему) не знал, как далеко ему приходилось иногда забираться, прежде чем он находил еще одно одеяло, расстеленное под коптящим фонарем, или, как последнее прибежище, залитый электрическим светом зеленый стол, и, хотя там лежащие в своей кожаной чашечке кости бывали столь же безупречны, как жена Цезаря, доходы от игры фишки, деньги — все же набегали, то ли благодаря его таланту, то ли просто необходимости в них.
Затем потянулись месяцы, в течение которых они ежедневно слышали не только грохот поездов по отремонтированному мостику, но и движение сыскных групп (иногда с ними можно было бы заговорить, не повышая голоса); поиски не прекращались еще долго после того, как те, кто бранился, шлепал по воде и в ужасе отскакивал от лениво извивающихся или зловеще шипящих мокасиновых и гремучих змей, решили, что конь давно пал и навсегда исчез в ненасытных утробах угрей, щук и черепах, а сами воры покинули эту местность, страну и, возможно, даже континент, полушарие, но тем не менее они продолжали поиски, потому что железнодорожная компания использовала для ограждения дорогой набор строенных блоков и более двухсот футов двухдюймового кабеля; страховой компании принадлежали банки, пароходные линии и розничные магазины от Портленда, штат Мэн, до Орегона, и поэтому она не могла себе позволить потери коня, стоящего даже один доллар, тем более пятьдесят тысяч; владелец коня, этот бездонный кошелек, не пожалел бы стоимости шестидесяти своих коней, чтобы отомстить похитителям шестьдесят первого, а федеральная полиция ставила на карту даже больше, чем полиция штата, которая могла получить лишь свою долю славы и вознаграждения: у нее было дело, которое требовалось закрыть, — и вот однажды поступило сообщение «Юнайтед Пресс», переданное накануне вечером из Вашингтона заместителю начальника федеральной полиции, о том, что конь, дорогой, породистый скакун, передвигающийся на трех ногах, опекаемый или по крайней мере сопровождаемый маленьким кривоногим иностранцем, едва говорящим по-английски, и пожилым негром-священником, победил в скачках на три фарлонга в Уэзерфорде, штат Техас, жокеем был двенадцатилетний негритянский мальчик. («Мы шли туда пешком, — сказал старый негр. — По ночам. Это было нужно, чтобы конь снова пришел в себя. Чтобы он забыл тот мостик, снова обрел форму и стал конем. Когда наступал день, мы прятали его в лесу». Рассказал он и что было потом: что они не могли поступать иначе: после скачек они тут же, почти не задерживаясь, уходили, потому что как только трехногий конь выигрывал скачки, это разносилось по всему миру, а им нужно было опережать преследователей хотя бы на день.) Преследователи прибыли туда с опозданием на один день и узнали, что негр-священник и ворчливый, презрительный иностранец внезапно появились неизвестно откуда как раз вовремя, чтобы выставить трехногого коня на скачки, иностранец делал ставки, достигающие (к тому времени) от тысячи до десяти тысяч долларов при неравных шансах, составляющих от одного к десяти до одного к ста; трехногий конь так рванул от столба, что, казалось, это барьер отскочил назад, и скакал так быстро, что, казалось, все остальные кони участвуют в другом, следующем забеге, и так до самого финиша; жокей, казалось, совсем не управлял им — если только кто-нибудь (тем более мальчик двенадцати, от силы тринадцати лет, скакавший без седла, с одной подпругой, чтобы держаться за нее, — осведомитель видел эти скачки) был способен управлять им после того, как был дан старт; конь на всем скаку пересек линию финиша и проскакал бы еще круг, но белый иностранец, перегнувшись через барьер за линией финиша, сказал ему какое-то слово так тихо, что его не было слышно в пятнадцати футах.
Следующим местом, куда преследователи прибыли с опозданием уже на три дня, было Уиллоу-Спрингс, штат Айова, потом в Басирус, штат Огайо, а три месяца спустя с опозданием почти на две недели — в труднодоступную долину среди гор Восточного Теннесси, столь отдаленную не только от железной дороги, но и от телеграфа с телефоном, что конь участвовал в скачках и выигрывал их десять дней подряд, прежде чем преследователи узнали об этом; несомненно, белый грум там и вступил, был принят в орден масонов, потому что они впервые остановились дольше, чем надень; конь получил возможность спокойно участвовать в скачках десять дней, пока преследователи не узнали об этом, а когда преследователи покинули эту долину, то отставали от коня уже на двадцать дней, так как за две недели терпеливых расспросов по всей тридцатимильной, окруженной горами котловине они снова, как и при первом исчезновении, не смогли найти никого, кто слышал бы о трехногом коне, двух мужчинах и ребенке, тем более видел бы их.
И когда до преследователей дошли слухи, что конь находится в Центральной Алабаме, он уже исчез оттуда, снова скрылся на Западе; продвигаясь по штату Миссисипи, они отставали уже на месяц; преследуемые перебрались через реку Миссисипи в штат Арканзас и делали передышки, как птицы, не останавливаясь, хотя это меньше всего можно было назвать парением, поскольку конь хотел скакать снова с немыслимой, невероятной скоростью (и при немыслимых, невероятных ставках; по сообщениям и слухам, эти двое пожилой чернокожий служитель Бога и сквернослов белый, который, если и мог быть служителем, то лишь Владыки Тьмы, — выиграли десятки тысяч долларов); казалось, их светское турне по Америке было слишком медленным, незаметным взгляду, и лишь в эти невероятные минуты у белой ограды конь и трое состоящих при нем людей становились видимыми.
И тогда заместитель начальника федеральной полиции, официальный руководитель погони, внезапно обнаружил, что с ним что-то произошло, то же самое произойдет пять лет спустя в Париже с английским солдатом, имени которого он никогда не услышит. Он — заместитель — был поэтом, хотя и не пишущим стихов, по крайней мере пока, скорее, он был всего лишь одним из немых, осиротевших крестников Гомера, благодаря слепому случаю он появился на свет в богатой и влиятельной новоорлеанской семье и по меркам этой семьи не добился успеха в Гарварде, потом потерял два года в Оксфорде, прежде чем в семье узнали об этом и вернули его домой; отец несколько месяцев грозился сделать его начальником полиции, и он пошел с ним на компромисс, став лишь заместителем… И однажды ночью — было это в Арканзасе, в новом, пахнущем краской номере гостиницы маленького, быстро растущего лесопромышленного городка, помолодевшего по сравнению с прошлым годом, — он осознал, что было подоплекой этого дела, отвергаемого им с самого Уэзерфорда, штат Техас, и в следующий миг он окончательно отверг его, ибо то, что оставалось, должно было быть не только решением вопроса, но и истиной, или даже не просто данной истиной, а истиной, потому что истина есть истина: ей не нужно быть чем-то еще; ей даже безразлично, действительно это так или нет; он (заместитель) взирал на нее даже не торжествующе, а униженно (негр-священник два года назад распознал ее с одного взгляда — священник, служитель Бога, заклятый и убежденный враг человеческих страстей и грехов; однако с той первой минуты он не только потворствовал краже и азартной игре, но даже пожертвовал этому делу нежные, невинные годы своего мальчика, как старый отец — своего Самуила или Авраам — Исаака), и даже не с гордостью, что в конце концов увидел истину, пусть ему потребовался на это целый год, но по крайней мере с гордостью в том, что с самого начала, как понимал теперь, он исполнял свою роль в преследовании пассивно и нехотя. И через десять минут он разбудил своего помощника, а два дня спустя в нью-йоркской конторе сказал:
