Уильям Теккерей - Кэтрин
Табакерка тотчас же явилась.
— Вот взгляни, мой свет, — сказал граф, открывая ее, — а то ты словно бы не поверил. Вот пуговица — это та самая, что оторвалась от кафтана его светлости.
Мистер Биллингс взял пуговицу и растерянно повертел в руках. Рассказ графа поверг его в полное недоумение; он еще не осмеливался счесть отца дураком — мешала привычка благоговеть перед аристократией.
После рассказа о кислой капусте красноречие графа иссякло, и на несколько минут воцарилось молчание. Мистер Биллингс силился уразуметь происходящее; его сиятельство переводил дух; что до капеллана, то он вышел из комнаты при первом упоминании о кислой капусте — зная наперед, что за этим последует. Его сиятельство поглядел на сына; тот, разинув рот, в свою очередь, уставился на него.
— Что же вы, сэр? — сказал граф. — Что же вы тут сидите и молчите? Если вам нечего сказать, сэр, ступайте себе. Вы здесь для моего развлечения, черт побери, а не для того, чтобы пялить на меня глаза!
Мистер Биллингс в сердцах поднялся с кресла.
— Вот что, мой мальчик, — сказал граф. — Скажи Ла-Розу, чтобы он дал тебе пять гиней, и… гм, гм… можешь еще как-нибудь заглянуть ко мне.
"Славный мальчуган, — размышлял граф, глядя вслед Томми, в полном недоумении шедшему к дверям опочивальни. — Неглуп и собой недурен".
"Странная личность мой отец", — думал мистер Биллингс, выйдя из дома его сиятельства с пятью гинеями в кармане. И он тут же поспешил к своей приятельнице мисс Полли Бригс, с которой лишь недавно расстался.
Чем закончилось их свидание, мы рассказывать не будем, ибо для нашей повести это не существенно. Скажем только, что, осведомив мисс Полли обо всех подробностях своего визита к отцу, он отправился домой, где еще подробнее изложил все происшедшее матери.
Бедняжка! Для нее этот рассказ имел совсем иное значение!
ГЛАВА X
повествующая о том, как Гадьгенштейн и миссис Кэт узнали друг друга в
Мэрилебонском саду и как граф привез миссис Бэт домой в своей карете
С месяц спустя после трогательной беседы, описанной выше, в Мэрилебонском саду дан был большой концерт-дивертисмент с участием знаменитой Madame Аменаиды, танцовщицы из Парижского театра, имевшей несколько покровителей среди английской и чужеземной знати; в числе последних состоял и его сиятельство баварский посланник. Точней сказать, Madame Аменаида была maitresse en titre графа Гальгенштейна, которому ее задешево уступил в Париже герцог де Роган-Шабо.
Не наша задача пускаться в пространный ученый отчет об этом празднике, — иначе только на описание нарядов " собравшейся публики ушло бы с десяток страниц изысканной прозы, да еще можно бы привести в случае надобности образцы исполнявшихся песен и арий. Разве нет в Британском музее Бернеевского собрания песен, откуда можно черпать и черпать на выбор? Разве мы не можем перечитать мемуары Колли Сиббера или его дочери, миссис Кларк? Разве не под рукой у нас сочинения Конгрива и Фаркуэра — да, на худой конец, "Драматические биографии" или даже "Зритель", откуда пытливый ум может позаимствовать целые пассажи и, кое-что присочинив, составить премиленыше вещицы в старинном вкусе. Но пусть любители суеты занимаются подобными пустяками! Для нас же важны не камзолы и парики, не кринолины и мушки, но бессмертные души людей и страсти, которые их волнуют. А потому скажем лишь, что в тот вечер, после танцев, музыки, фейерверка, monsieur de Гальгенштейн испытал вдруг желанные и давно забытые муки голода, и вот, когда он пощипывал холодного цыпленка, сидя в беседке с компанией друзей, — когда он пощипывал холодного цыпленка под музыку лившегося в бокалы шампанского, его внимание привлекла хорошенькая толстушка невысокого роста, в пышном камчатом наряде, прохаживавшаяся по аллее мимо их беседки, всякий раз кидая взгляды в сторону его сиятельства. Незнакомка была в маске, какую часто надевали в те времена дамы любого звания, являясь в публичных местах, и опиралась на руку своего спутника — расфранченного в пух и прах юноши лет семнадцати. То был не кто иной, как родной сын графа, мистер Томас Биллингс, сделавшийся наконец обладателем шпаги с серебряным эфесом и парика, давно обещанных ему нежною родительницей.
За месяц, истекший после беседы, описанной в предыдущей главе, мистеру Биллингсу представилось еще несколько случаев побывать у своего родителя; но хотя он, следуя полученному наставлению, частенько заводил речь о своей матери, граф ни разу не выказал желания возобновить знакомство с этой дамой, и последней лишь украдкой иногда удавалось па него поглядеть.
Нужно сказать, что после подробного рассказа мистера Биллингса о своей первой встрече с его сиятельством — которая, как, впрочем, и все последующие, ни к чему не привела, — у миссис Хэйс обнаружились неотложные дела, чуть не каждый день призывавшие ее на Уайтхолл и заставлявшие подолгу бродить там, близ резиденции monsieur де Гальгенштейна. Не раз и не два его сиятельство, садясь в карету, мог бы при желании заметить женщину в черном плаще с капюшоном, пристально глядевшую ему прямо в глаза; но эти глаза давно уже разучились замечать что бы то ни было, и все усилия миссис Кэтрин пропадали зря.
В этот вечер, однако, вино и царившее кругом веселье воодушевили графа; оттого, должно быть, походка и лукавые взгляды дамы в маске произвели на него неожиданно сильное впечатление. Преподобный О'Флаэрти, в отличие от Гальгенштейна, давно уже обратил внимание на незнакомку в черном плаще, и сейчас ему показалось, что он узнал ее.
— Это та самая женщина, что постоянно подстерегает ваше сиятельство на улице, — сказал он вполголоса. — А с нею портновский подмастерье, любитель поглазеть, как вешают людей, — иначе говоря, сын вашего сиятельства.
И только что он вознамерился объяснить графу, что тут целый заговор, что сын, несомненно, привел сюда мать с коварным умыслом воздействовать на его чувства, — только что он, повторяю, вознамерился втолковать его сиятельству, что опрометчиво и даже опасно было бы возобновить давнишнюю liaison [30] с такой женщиной, какой, по его же рассказам, была миссис Кэт, — как граф, вскочив с места, прервал своего духовного пастыря словами:
— Разрази меня бог, аббат, вы правы — это в самом деле мой сын, и с ним прехорошенькая штучка. Эй, как тебя — Том! Ты что же, бездельник, родного отца не замечаешь? — И, лихо заломив шляпу набок, monsieur де Гальгенштейн петушиным шагом пустился вслед мистеру Биллингсу и его спутнице.
Впервые граф открыто признал своего сына.
"Бездельник" Том, услышав обращенные к нему слова, остановился. Завидя подходившего издали графа, в кафтане белого бархата, при звездах и орденах, в скромном небольшом парике, шелковых чулках персикового цвета и башмаках с серебряными пряжками, дама в маске вздрогнула.
— Черт побери, матушка, что ты в меня вцепилась, — заворчал Том. Бедная женщина дрожала всем телом; но у нее хватило соображения "вцепиться" еще сильнее, и Том в конце концов, видно, смекнул, в чем дело, и прикусил язык.
Граф приближался во всем своем великолепии. Боги, как блестело при свете фонарей шитье его кафтана! Какой истинно королевский аромат мускуса и бергамотовой помады исходил от его парика, от его носового платочка, от жабо и кружевных манжет! Широкая желтая перевязь шла через плечо и заканчивалась на боку сверкающим бриллиантовым крестом — усыпанным бриллиантами крестообразным эфесом шпаги! Вообразимо ли зрелище более прекрасное? И как тут не задрожать бедной женщине, когда столь ослепительный кавалер становится с нею рядом и удостаивает ее благосклонного взгляда с высоты своего величия! Подобно Зевсу, сошедшему к Семеле при полном параде, в блеске всех орденов, украшавших его царственную особу, явился великий Гальгенштейн перед миссис Кэтрин. Жарко запылали ее щеки под прикрытием бархатной маски, неистово заколотилось сердце за тюремной решеткой корсета. Какая сладостная буря тщеславия бушевала в ее груди! Какой поток долго сдерживаемых воспоминаний хлынул при первом звуке знакомого чарующего голоса!
Подобно тому как ценнейший хронометр заводится о помощью грошового ключика — как достаточно повернуть простой деревянный кран, чтобы забили, заиграли, заплескали все фонтаны Версаля, — так самого ничтожного повода оказалось довольно, чтобы миссис Кэтрин вновь оказалась во власти своих неуемных страстей. Граф, как уже было сказано, подошел к сыну, без долгих церемоний разделался с ним небрежным: "Как поживаешь, Том?" — и сразу же перенес все свое внимание на его даму.
— Прелестный вечер, сударыня, — сказал он ей, — просто прелестный, разрази меня бог! — Она едва не лишилась чувств, услышав этот голос. Семнадцать лет — и вот он снова здесь, рядом с нею!
Я знаю все, что можно бы тут сделать. Ввернуть цитату из Софокла (прибегнув к помощи алфавитного указателя) я умею не хуже других; сумел бы и блеснуть изысканной прозой с метафорами, пафосом и моралью в конце. Но скажите, разве заключение предыдущего абзаца не есть образец самой лучшей прозы? Допустим, я бы заставил Максимилиана, став рядом с Кэтрин, поднять взор к небу и воскликнуть словами сластолюбца Корнелия Непота:
