Итало Звево - Дряхлость

— Расскажу тебе всё, как брату.

Она ощущала Эмилио полностью своим, и если не злоупотребляла этим, так как не в её характере радоваться силе, использовать её, чтобы доказать её существование, то она пользовалась этим, чтобы жить лучше, или веселее, забыв о всякой предосторожности. Анджолина по-прежнему опаздывала на свидания, хотя и каждый раз обнаруживала Эмилио с глазами, готовыми выскочить из орбит, лихорадочного, негодующего. В то же время Анджолина постоянно становилась всё более грубой. Устав от ласк Эмилио, она яростно его отталкивала, да так, что он, смеясь, говорил ей, что боится, как бы рано или поздно она его не побила.

Эмилио не мог это установить, но ему казалось, что Анджолина и Параччи — женщина, которая сдала ему эту комнату, знали друг друга. Старуха смотрела на Анджолину как-то по-матерински, восхищалась её белокурыми волосами и красивыми глазами. В один из вечеров, когда Анджолина пришла позже, чем обычно, Параччи услышала ссору Эмилио с Анджолиной и решительно вмешалась, защищая Анджолину:

— Как можно так упрекать этого ангела?

Анджолина, которая никогда не отказывалась от подарков, с чьей бы стороны они не приходили, стала слушать старуху улыбаясь:

— Слышишь? Тебе надо это усвоить, — сказала она Эмилио.

Он тоже слушал, действительно поражённый вульгарностью любимой женщины.

Однажды Анджолина его сильно оттолкнула. Она исповедалась в этот день и не хотела грешить. Эмилио же не столько испытывал острое желание обладать ею, сколько ему хотелось хоть раз быть ещё грубее, чем она. И он подчинил Анджолину своей воле, борясь с нею до последнего. Когда же, будучи без дыхания, он начал раскаиваться в таком своём проявлении грубости, его утешил восхищённый взгляд Анджолины. Весь этот вечер она была полностью его, завоёванная женщина, которая любит своего хозяина. Эмилио понимал, что ему надо вести себя так всегда, но он уже не знал, как быть таким. Ему было тяжело найти подходящий момент второй раз, чтобы быть таким же грубым с Анджолиной.

XI

Самой судьбой было так установлено, что Балли постоянно должен был вмешиваться, чтобы сделать ещё более тяжёлым положение Эмилио в отношении Анджолины. Брентани и Балли давно договорились о том, что любовница Эмилио должна позировать скульптору. Для начала работы требовалось только, чтобы Эмилио вспомнил об этом уговоре и поставил в известность Анджолину.

После того, как стали очевидны мотивы такой забывчивости Эмилио, Стефано решил больше не заводить на эту тему разговор. На время Балли показалось, что он так и сделает и будет лишь тешить своё воображение представлением обнажённой фигуры Анджолины. Стефа-по даже установил подпорки и покрыл их глиной, что должно было означать обнажённую фигуру, затем он обмотал всё мокрыми лоскутами и подумал:

— Какой-то саван.

Каждый день он разглядывал эту свою композицию и мечтал, чтобы она была одетой и живой.

Двое друзей не объяснялись по этому поводу. Стараясь достичь своей цели без того, чтобы говорить о ней конкретно, однажды вечером Балли сказал Эмилио:

— Не знаю, как дальше работать. Разрушил бы всё это творение, если бы эта фигура не засела так глубоко в моём сознании.

— Я снова забыл поговорить об этом с Анджолиной, — сказал Эмилио, впрочем, не притворяясь удивлённым осознанием непроизвольной нехватки Анджолины для Балли. — Знаешь, как сделай? Когда её увидишь, сам поговори с ней об этом. Вот увидишь, как она поспешит тебе угодить.

В этой последней фразе Эмилио было столько горечи, что Балли посочувствовал ему и прекратил свои рассуждения на эту тему. Стефано сам понимал, что это его вмешательство в дела двух влюблённых не несло никому счастья, и он не мог встать между Эмилио и Анджоли-иой, как сделал это наивно несколько месяцев назад ради блага друга, а выздоровление Эмилио было лишь делом времени. Богатое воображение Балли не давало ему покоя, и только оно одно могло заставить его работать, будучи постоянно под угрозой уничтожения безнадёжной глупостью Эмилио.

Стефано попытался закончить работу с другой натурщицей, но после нескольких сеансов, почувствовав отвращение, вдруг всё бросил на произвол судьбы. Действительно, эти грубые обрывочные идеи, которые Балли каждый раз так долго вынашивал, были не раз проверены за его карьеру. Никто не мог сказать, справедливо или нет, но на этот раз Балли винил во всём Эмилио. Не было сомнений в том, что если бы у Стефано была желанная натурщица, то он бы вдохновенно продолжил работу, может быть, только ради того, чтобы разрушить всё несколько недель спустя.

Балли удерживался от того, чтобы рассказать обо всём другу, и это был знак уважения в отношении Эмилио. Не требовалось давать ему понять, как стала важна Анджолина и для Стефано, это привело бы к обострению болезни несчастного. Кто мог объяснить Эмилио, что фантазия художника остановилась именно на этом объекте, собственно потому, что в этой чистоте линий скрывалось неопределённое выражение, созданное не этими линиями; и также в них скрывалось нечто вульгарное и нескладное, что уловил бы Рафаэль и живо постарался бы передать, подчеркнуть?

Когда Эмилио и Стефано шагали вместе по улице, последний не заводил разговора о своём желании, но Эмилио не мог воспользоваться преимуществом оказываемого ему уважения, так как это желание, которое его друг не решался выразить, казалось Эмилио ещё большим, чем оно на самом деле могло бы быть, и от этого Эмилио страдал болезненной ревностью. Теперь и Балли желал Анджолину, как и он сам. Как Эмилио мог защищаться от подобного врага?

И он не мог защищаться! Он уже продемонстрировал свою ревность, но не хотел о ней говорить: было бы слишком глупо проявлять ревность в отношении Балли после того, как пришлось выдержать конкуренцию со стороны продавца зонтов. Эта скромность обезоруживала Эмилио. Однажды Балли зашёл за Брентани в контору, как делал часто, чтобы проводить его домой. Они долго бродили по берегу моря, как вдруг увидели приближающуюся к ним Анджолину, освещённую полуденным солнцем, которое играло на её белокурых локонах и на её лице, которое она немного сморщила, пытаясь держать глаза открытыми на таком ярком свете. Так Балли встретился лицом к лицу со своим шедевром, который он, забыв обо всём окружающем, увидел во всех деталях. Анджолина приближалась, ступая своим ровным шагом, который ничуть не лишал грации её стройную фигуру. Также двигалась бы и воплощённая молодость под светом солнца.

— О, послушай! — воскликнул Стефано решившись. — Не мешай мне создать шедевр из-за своей глупой ревности.

Анджолина ответила на их приветствие так, как стала делать это с некоторых пор, — очень серьёзно. Вся эта серьёзность была сосредоточена в приветствии, и даже эта манера, наверное, была выучена ею недавно. Балли остановился, ожидая разрешения Эмилио.

— Делай, как знаешь, — сказал Брентани машинально, колеблясь и надеясь, что Стефано догадается, с какой болью далось Эмилио это согласие.

Но Балли уже не видел ничего, кроме своей модели, которая начала от него удаляться. И он сразу же догнал её, едва Эмилио сказал слова согласия.

Так Балли и Анджолина встретились. Когда Эмилио к ним присоединился, то они уже обо всём договорились. Балли не делал комплиментов, а Анджолина, красная от удовольствия, спросила, когда она должна прийти. На следующий день в девять. Анджолина выслушала это и заметила, что, к счастью, в этот день она не должна идти к Делуиджи.

— Я буду пунктуальной, — пообещала Анджолина прощаясь.

Она была склонна к многословию, мысли у неё обретали свою форму прямо на губах, и она не подумала, что это обещание быть пунктуальной могло не понравиться Эмилио, потому что тут явно прослеживалось различие между встречами с Балли и с ним.

Провинившись, Стефано повернулся задумчиво к другу. Балли сразу же осознал, что был неправ, и попросил прощения у Эмилио:

— Я не мог поступить иначе, хотя и знал, что это тебе неприятно. Я не хочу пользоваться тем, что ты притворяешься безразличным. Знаю, что ты страдаешь. Ты неправ, неправ, но осознаю также, что и я не был прав.

Изобразив улыбку, Эмилио ответил:

— В таком случае, мне нечего тебе сказать.

Балли посчитал, что Эмилио с ним ещё более жёсток, чем он того заслуживает:

— Таким образом, чтобы заставить тебя простить меня, мне не остаётся ничего иного, как известить Анджолину, что приходить не надо? Что ж, если ты этого хочешь, то я так и сделаю.

Это предложение было неприемлемым, потому что эта бедняжка — Эмилио знал её так хорошо, как если бы создал её сам — любила ещё больше тех, кто её отвергал, а Эмилио не хотел давать ей новые поводы любить Балли. Брентани заявил мягко:

— Нет, пусть всё останется, как есть. Я тебе доверяю, даже, — добавил Эмилио смеясь, — только тебе.