Дин Лин - Солнце над рекой Сангань
— Нужна новая статья да поскорее. Нет ли у тебя готовой, товарищ Лю?
— Есть, конечно! — К учителю вернулось веселое настроение. — У нашего старика голова полна мыслей. Он сразу сложит песню, не хуже поэта Цао Цзы-цзяня[42], сына Цао Цао. Ха-ха-ха! Если тебе нужно сухое изложение, это трудно, наспех не сочинишь. А если бомбу… Это просто! Бомбы у нас припасены. Стоит лишь чиркнуть — сразу все запылает! Ха-ха-ха!
ГЛАВА XXXII
Поражение
Попытка выдать Ли Цзы-цзюня, предпринятая Жэнь Го-чжуном по совету Цзянь Вэнь-гуя, сорвалась, но тут неожиданно для всех Ли Цзы-цзюнь сбежал. Сторож Ли Бао-тан заметил его отсутствие, когда Ли Лань-ин, дочка помещика, принесла отцу обед.
— В пятую стражу он еще был здесь, а когда ушли продавцы фруктов, исчез и он. Я думал, что он пошел домой. Разве его нет там, Лань-ин?
Девочка испуганно покачала головой и стремглав помчалась к дому.
— Бежит, точно мать у нее умерла, — пожимали плечами встречные.
Ли Бао-тан рассказал о бегстве помещика своей племяннице, та — соседям, и новость пошла гулять по всей деревне. Арендаторы заволновались и потихоньку сообщили об этом деревенским властям. На улицах снова появились кучки праздных людей, в воротах кооператива толпился народ.
— Помещики все сбегут, вот и проводи реформу! И получишь шиш вместо земли, — говорили одни.
— Каждый день собрания, — с горечью вторили другие. — Гром гремит, а дождя нет. Если восстать, подняться — надо браться за оружие!
— А чего смотрели твои ополченцы, брат Чжан? На юане со снохами посиживали? — посмеивались над Чжан Чжэн-го.
— Ли Цзы-цзюнь — трус. Пугнули, что передел начнут с него, он и не выдержал, сбежал.
— И мы слышали разговор, что борьба с него начнется.
Все в один голос ругали помещика Ли Цзы-цзюня.
— Ну, и собачий сын! А говорили, что он человек честный. Эх! Как только пошли слухи о переделе, он засел в саду да стал продавать фрукты! Небось, когда раздавал деньги жандармам, предателям и богачам, у него душа не болела! А как заслышал о земельной реформе, так и сбежал. Ну, и пусть сидит там, куда сбежал! Один монах уйдет — монастырь не опустеет. Посмотрим, останется ли тебе, собака, хоть пядь земли! Думаешь, скрылся — так мы не тронем тебя?
— А может быть, он захватил с собой и документы на землю? — забеспокоились в толпе. — Надо узнать в Крестьянском союзе.
А там уже шла работа: решили спешно отрядить арендаторов за документами на землю. Но некоторые крестьяне отказывались идти, другие, дав для виду согласие, уходили в поле. Пришлось уговаривать каждого в отдельности.
— Дядя Го, сколько лег ты арендуешь свои восемь му? — спросили старика Го Бо-жэня. Тот, сидя на кане, долго считал на пальцах и, наконец, ответил:
— Двенадцать.
— А сколько ты платишь в год за аренду?
— Участок у меня орошаемый, но на горе, плата за него небольшая. Сначала отдавал по три доу за му, а в последние годы — по четыре с половиной.
— А почему помещик повысил арендную плату? — спрашивал Чэн Жэнь, ходивший взад и вперед по комнате, время от времени наливая себе воды из фарфорового чайника.
— Земля стала лучше. Когда я только взял ее, она была каменистая, твердая, ведь она на горе. А я дважды в год вспахивал ее, удобрял, наносил хорошей земли, выпалывал сорняки. Урожай и стал лучше.
Недавно вошедший Чжан Бу-гао, услышав последние слова старика, не удержался и спросил насмешливо:
— Значит, по-твоему, арендную плату и следовало увеличить?
Но Го Бо-жэнь только повел на него глазами.
— А сколько ты собираешь с одного му? — терпеливо допытывался Чэн Жэнь.
— Кто его знает? Разве можно сказать точно. При хорошем урожае — шесть-семь доу, а в засуху и четырех не будет.
— А как тебе живется, дядя Го?
— Перебиваемся кое-как, — выдавил улыбку Го.
Но тут в комнату вошел его сын, Го Фу-гуй, и с укором сказал старику:
— А разве бывали годы, когда мы не голодали, отец? А что ты ешь круглый год? Бобовую шелуху да отруби пшеничные или рисовые? Цыновка у нас вся протерлась, то на одну сторону кана натянешь, то на другую, а всего кана никак не покроешь. А ты все свое твердишь: «Перебиваемся кое-как». Скотине — и то лучше живется.
— Эх… Совести у тебя нет! — начал было выговаривать сыну старик, но спохватился и замолчал. Только губы у него задрожали.
— Ты только подумай, дядя! Каждый день ты при звездах уходишь в поле и при звездах возвращаешься. А куда твое зерно идет? Чтобы хозяин твой посиживал в тени, на холодке, пальцем не шевельнул, а ел бы чистый рис да белую муку. Ну, рассуди сам, разве это порядок? — говорил Чэн Жэнь.
— Оно, конечно, да ведь земля-то чужая… помещичья… — упрямо твердил Го Бо-жэнь, глядя на Чэн Жэня слезящимися глазами.
— Чужая! Но ведь хлеб она сама не родит! Это мы работаем на помещика, как волы. У моего отца душа и впрямь воловья. Зовешь его на собрание бедняков, а он увиливает: поясницу ломит. Чего же ты боишься теперь, когда Ли Цзы-цзюнь сбежал? — горячился Го Фу-гуй.
— Да ведь земля-то чужая! Его!
— Чужая! Его! А разве ты не купил бы эту землю на то зерно, что двенадцать лет отдавал помещику? — донесся чей-то голос со двора, где собирались арендаторы Ли Цзы-цзюня. Они взволнованно спрашивали друг у друга, что решил Крестьянский союз. Все давно знали, что, по земельной реформе, помещичья земля должна перейти в собственность ее арендаторов, и ждали, когда союз отдаст им эту землю. Бегство Ли Цзы-цзюня всех встревожило:
— А документы? Куда девались документы?
Им казалось, что если помещик сбежал с документами, все пропало!
— Все в сборе? — спросил, выходя во двор, Чэн Жэнь.
— Нет, одни боятся, а другие помещику родственники.
— А при чем тут родство? Разве родственники аренды не платят? — спросил Чжан Бу-гао. Отсталость и упрямство крестьян всегда злили его.
— Ну, что же делать? Сколько собралось, столько и пойдет, — решил Чэн Жэнь. — Идите все к помещику Ли Цзы-цзюню. Отберите документы на землю, которую вы арендуете. А если жена его станет сопротивляться, рассчитайтесь с ней, как найдете нужным. Говорите, что вас послал Крестьянский союз! — На последних словах Чэн Жэнь сделал особое ударение.
— Не уходите с пустыми руками. Добейтесь, чтобы она указала, где Ли Цзы-цзюнь. Понятно? — добавил Чжан Бу-гао.
— Правильно! Так и сделаем! Идем, дядя Го!
— Угу…
— Отец, ведь ты не один, чего тебе бояться? Ведь это приказ Крестьянского союза! — уговаривал отца Го Фу-гуй.
— Угу… А в доме-то только его жена… женщина…
— А эта женщина не пила твою кровь? — крикнули голоса из толпы.
Двор был полон народу. Все становились на цыпочки, вытягивали шею, чтобы заглянуть в комнату. Но когда арендаторы направились к воротам, любопытные расступились, давая им дорогу.
— Будет жена помещика упираться, — не трусьте! — крикнул им вдогонку Чжан Бу-гао. И тут же шепнул Чэн Жэню: — А документы он точно увез! Нужно послать за ним погоню в уезд.
— Нельзя тебе отставать от других, отец. Есть приказ идти за документами. Возьмешь документы — и земля будет наша, — подталкивал старика Го Фу-гуй.
Так гурьбой они подошли к дому Ли Цзы-цзюня. Провожавшие их любопытные отошли в сторону, а арендаторы стали совещаться. Кто-то крикнул:
— Боитесь? Медлите? Ведь там только женщина, чего же вы трусите?
Арендаторы робко вошли в ворота. Го Фу-гуй протолкнул и отца.
Игравшие под сторожевой башенкой дети — их было трое — замерли, увидев толпу крестьян. Старшая девочка, Лань-ин, первая поняла, в чем дело, и кинулась в дом с пронзительным криком:
— Пришли! Мама! Они пришли!
Бешено залаяли собаки под навесом. Не зная, с чего начать, арендаторы, переглядываясь, остановились на обширном пустом дворе. Занавеска приподнялась — и на крыльце появилась жена Ли Цзы-цзюня, в кофте и штанах из голубой фабричной ткани. Черные пряди неприбранных волос падали на нежное белое лицо; под глазами у нее были красные круги, словно она слишком сильно нарумянилась. В руках она держала красную лакированную шкатулку.
— Невестка! — окликнул ее кто-то из арендаторов.
Женщина быстро сбежала с крыльца, бросилась на землю рядом с фикусом в фарфоровом бочонке и, обливаясь слезами, залепетала:
— Пощадите нас, отцы и деды, пожалейте нас, женщин. Вот все имущество отца моих детей… Ах, молю вас, отцы и деды, примите шкатулку! Здесь документы на сто тридцать шесть с половиной му земли и на дом. Ведь почти все в деревне нам родные или друзья. Всем точно известно, сколько у нас имущества. Отец моих детей негодяй, и мы, женщины, не ждем от него помощи. Я все отдаю вам, отцы и деды! Сколько лет мы жили с вами в дружбе, но мы, конечно, помещики-феодалы. У нас следует отнять землю! Что тут скажешь! Умоляю вас, отцы и деды, уважьте меня, ведь я только слабая женщина. Пожалейте моих детей! — Она билась головой о землю, протягивая шкатулку арендаторам. Слезы струились по ее лицу. Лань-ин стала на колени рядом с матерью, а младшие заревели в один голос.
