Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана
Армоль добрался до китовой пасти, и вдруг темноту ночи прорезал торжествующий крик:
– Ус цел!
Повозившись, он притащил к костру длинные упругие пластины. Уса было столько, что образовалась внушительная куча.
– Напо! [29] – воскликнула Пыльмау, и это слово повторили другие женщины, принимаясь соскабливать белый налет с китового уса. Дали попробовать напо и Джону. Белое вещество имело вкус устриц.
Вместе со всеми Джон уносил от кита жир и мясо, складывая в кучу, отдирал от туши крепкие, похожие на большие жердины, ребра, и под утро так устал, что в изнеможении опустился у костра. Рядом с ним уселся Орво.
– Это целое богатство, – сказал Орво, поглаживая рукой очищенный от напо китовый ус. – Я не очень-то надеялся, что в пасти будет ус. Я думал, что этого кита убили зверобои на шхуне. У них всегда так – убьют кита, вырежут из него ус, а тушу выбрасывают. Так же и с моржами – выбьют клыки, а туши назад в море… Но ус цел! Удача сопутствует в начале твоей жизни с нами. Это хороший знак, Джон. Радуюсь за тебя.
– Спасибо, Орво, – Джон наклонил голову в знак благодарности.
– По обычаю нашего народа то, что найдено на морском берегу, принадлежит тому, кто первый увидел, – продолжал Орво. – Но даже если бы ты захотел взять себе всего кита, одному тебе за год не перетащить бы и жир, и мясо в Энмын. А вот китовый ус – весь твой. Это древнее правило. Но я хотел бы спросить тебя: что ты думаешь делать с таким богатством?
Поколебавшись, Джон признался:
– Честное слово, не знаю. Сам по себе ус, как я понимаю, здесь не имеет особой цены. На что он годится?
– Китовый ус идет на разные поделки – делают из него леску рыболовную, подполозки для нарт, разные мелочи, посуду, – перечислил Орво. – Но только глупец будет нынче делать из китового уса посуду и подполозки, когда на него можно купить металлическую посуду и стальные полозья.
Орво помолчал, поглядел в пляшущее пламя.
– Так что ты собираешься делать с усом? – повторил он вопрос.
– Поделим его так же, как делили подарки с русского судна, как делим всего кита, – сказал Джон.
– Если ты так поступишь, – медленно произнес Орво, – твои новые земляки не одобрят этого.
– Но согласись, Орво, ведь мне просто повезло, что я первый увидел кита. Встань я попозже – и кита нашел бы Тнарат, который шел следом за мной.
– Но ты встал раньше всех, не слал нежиться с молодой женой. Ты пошел в холодное утро, хотя и мог остаться дома. – Орво говорил серьезно и медленно, – Везенье бывает тому, кто сам идет к нему навстречу… Не в том дело, кому владеть китовым усом. Он твой, и это так же верно, как и то, что скоро будет утро и взойдет солнце.
– Хорошо, – согласился Джон. – Я возьму себе этот ус. А летом мы продадим его торговцам и купим то, что нужно нашим людям.
– Продавать и покупать не так-то просто, – заметил Орво. – На китовый ус можно купить сугробы муки и горы листового табаку. Можно одеть в цветные матерчатые камлейки всех энмынцев… Но я дам тебе дельный совет. Не знаю, правда, примешь ли ты его. На моей памяти еще не было такого, чтобы чукча давал совет белому человеку.
– А кто дал совет капитану «Вайгача»? – напомнил Джон.
– Это не совет. Я сказал то, что было на самом деле… А здесь я Еправду хочу тебе посоветовать. Капитан не мог поступить иначе, а ты можешь не делать по-моему.
– Почему же не последовать разумному совету? – пожал плечами Джон.
– Купи-ка ты на этот китовый ус деревянный вельбот, – сказал Орво таким голосом, словно он выражал свою самую сокровенную мечту. Возможно, так оно и было. Орво мечтал о крепком деревянном вельботе, способном плавать во льдах.
– Хорошо, – согласился Джон, – Мы купим на ус не только вельбот, но и мотор.
– На мотор может не хватить, – засомневался Орво.
– Хватит, – твердо сказал Джон. – Я знаю цены.
– Но у Карпентера свои цены, – напомнил Орво.
– А мы не будем спрашивать Карпентера, – отрезал Джон. – Сами поедем в Ном и купим вельбот там.
– Хорошо придумал! – воскликнул Орво и встал. – За работу, друзья! Давайте перевозить мясо и жир в Энмын.
Несколько дней собачьи упряжки занимались перевозкой жира и мяса в Энмын. Старые мясные хранилища оказались малы, и пришлось спешно сооружать новые, вырубая их в мерзлой земле. Часть мяса и жира закопали в толще нарастающего снега на северном склоне горы Энмын.
От кита остался огромный скелет с клочьями мяса и жира.
– Сюда потянутся песцы, – сказал Орво и велел всем, у кого есть канканы, приготовить их.
Пыльмау вынула из кладовки тронутые ржавчиной железные капканы. Джон очистил их, выварил в топленом китовом жиру и несколько дней держал на воздухе, чтобы вытравить из них железный запах.
В самые темные зимние дни, когда солнце уже не показывалось над горизонтом, на бессчетных тропах, протоптанных песцами, энмынские охотники насторожили капканы.
17Зима этого года была гораздо суровее прошлой. Пурги начались сразу же, как только мороз сковал лед на море. У берега образовались огромные торосы, и на первую охоту в море энмынские охотники шли пешком – никакая упряжка не смогла бы пройти через чудовищные нагромождения льда.
Стихал один ветер, а на смену ему задувал другой. Весь Энмын занесло снегом. Едва успевали откапывать входы в яранги. Первое время после каждой пурги Джон освобождал от снега единственное окно своей яранги с моржовым пузырем вместо стекла, но потом махнул рукой, и свет в чоттагин проникал лишь через дымовое отверстие.
В редкие дни затишья охотники шли проверять капканы, и каждый раз возвращались с богатой добычей. Орво сокрушался:
– Если бы у нас было побольше капканов!
Казалось, что возле ободранной китовой туши кормились все пушные звери Чукотки. Нередко в капканы попадали лисы-огневки, зайцы и росомахи. Однажды Джон привез домой росомаху. Пыльмау обрадовалась и заявила, что росомаший мех намного лучше песцового.
– А торговцы думают не так, – сказала она. – Росомаший мех не боится сырости, не индевеет на самом сильном морозе и очень прочный. Не сравнить с песцовым: тот чуть намокнет, и готово – уже мнется.
Пыльмау ловко обдирала песцовые шкурки, а Джон соскабливал с мездры оставшийся жир, натягивал их на деревянные распорки. Распорок не хватило, и он мастерил новые. Высушенные шкурки по несколько дней болтались на морозном ветру, обретая девственную белизну.
Так жили в Энмыне зимой 1912/13 года. Жили уверенно, спокойно, потому что в мясных хранилищах лежали моржовое мясо и китовый жир. В пургу в пологах было тепло и светло.
Как-то обнаружив в своей комнате, которой он почти не пользовался, блокнот, Джон с улыбкой перечитал свои записи, взял карандаш и написал:
«Дорогой мой дневник. Долго я тебя не видел и, если бы случайно не встретил, так к не вспомнил бы о тебе. Что тебе сказать? Ничего. Жизнь идет своим чередом, человек дышит, любит, кормится, наслаждается теплом в этом царстве холода и жгучих морозных ветров. Обыкновенное теплое пламя, теплый воздух жилища обретают здесь такую ценность, какой они не имеют в любом другом месте. Человек идет к теплу, как на праздник. Итак, слава теплу и хорошему настроению!»
Джон положил карандаш и задумался. В последние дни его беспокоило состояние здоровья маленького Яко. Мальчик осунулся и похудел, стал плохо есть. Джон приписывал это недостатку свежего воздуха: из-за пурги Яко почти все время проводил в яранге. А сегодня малыш не встал со своей постели и, постанывая, остался лежать.
Встревоженная Пыльмау предлагала мальчику самые лакомые куски, достала припрятанные куски сахару, но Яко мотал головой и грустно смотрел пожелтевшими глазами на синее око отдушины.
Так прошло два дня. На третий Пыльмау робко предложила мужу:
– Давай позовем Орво, посоветуемся с ним.
– Конечно, – сразу же согласился растерявшийся Джон.
Он сам сходил за стариком, рассказал о болезни мальчика, и Орво обещался прийти этим же вечером.
Как бы прислушиваясь к человеческому несчастью, под вечер ветер приутих, и небо очистилось от облаков. Когда Джон вышел покормить собак, во всю северную половину неба полыхало полярное сияние и крупные звезды дрожали в морозном небе.
Орво пришел с какими-то непонятными принадлежностями. Старик был молчалив, серьезен и имел очень озабоченный вид. Ни с Пыльмау, ни с Джоном он почти не разговаривал, обращался лишь к больному мальчику, ободряя его и осведомляясь о его самочувствии.
Закончив приготовления, Орво попросил Джона и Пыльмау удалиться в чоттагин.
– Что он собирается делать? – шепотом спросил Джон у Пыльмау, прислушиваясь к звукам в пологе.
– Лечить будет, – с надеждой в голосе произнесла Пыльмау. – Ведь Орво – энэныльын. Только он не любит, если к нему приходят по-пустому, когда живот заболит или еще что-нибудь другое. Он берется лечить, когда человек помереть может.
