Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)

Он захлопнул окно. Маргарита, ни слова не говоря, вернулась в свою комнату, закуталась в платок, сунула в карман маленький столбик денег и направилась в пакгауз.

XVIII

Дверь старого дома захлопнулась за молодой девушкой, которая на несколько секунд остановилась у подножья лестницы. По этим самым ступеням она спускалась в тот ужасный день, когда побежала в Дамбах, чтобы узнать ужасную весть о том, что она осиротела. Ах, если бы он знал, как хозяйничает его несовершеннолетний сын, как он безжалостно отвергает все, что не согласуется с его расчетами! А к маленькому Максу покойный относился очень хорошо.

Тут Маргарита невольно вспомнила Саула и Давида; мрачный, меланхоличный человек также не мог противостоять обаянию этого прелестного мальчика. Она вспомнила, каким нежным голосом говорил ее отец с ребенком и как заявил своему тестю, что впоследствии возьмет его к себе в контору. Стоя во время бури у окна, он высказал, что мальчик рожден вовсе не для того, чтобы забавлять людей, а теперь ребенок пел на улице в зимнюю стужу.

Маргарита поднялась по лестнице. На ее осторожный стук ответа не последовало, и ее появление не было замечено, хотя бдительная «Филина» тотчас же залаяла в кухне. В глубокой оконной нише сидела госпожа Ленц и вязала пестрый шерстяной шарф; у другого окна стоял письменный стол ее мужа; старик низко наклонился над своей работой. Только после громкого приветствия, произнесенного молодой девушкой, оба старика обернулись и поднялись к ней навстречу.

Изумленное и напряженное выражение их лиц на мгновенье смутило Маргариту. Она явилась сюда под влиянием сердечного сочувствия, но ведь она пришла из того дома, где жил непримиримый враг этих старичков, лишивший их куска хлеба и крова. Разве они не должны были относиться недоверчиво и подозрительно ко всему, что являлось оттуда?

Старый художник пришел на помощь Маргарите. Он сердечно протянул ей руку и подвел ее к дивану. Это был тот самый диван, куда десять лет тому назад положили дрожавшую в лихорадке Грету и нежно ухаживали за нею. Тот вечер восстал в памяти Маргариты со всеми подробностями, и она никак не могла понять, как ее отец после той доброты и сердечности, которые были проявлены к ней, мог до самого конца так высокомерно относиться к обитателям пакгауза.

Нужда пока еще не была особенно заметна у стариков. Комната была натоплена, большой теплый ковер покрывал пол, ни мебель, ни занавески не имели потертого и поношенного вида, — было видно, что в течение всех этих лет все заботы были направлены к тому, чтобы сохранить благосостояние дома. Посредине комнаты стоял накрытый стол.

— Я вам помешала работать, — сказала Маргарита, опускаясь на ближайший стул, тогда как старики Ленц поместились на диване.

— Это — не работа, а так, времяпровождение, — возразил старый художник. — У меня больше нет определенной работы, и я доканчиваю ландшафт, который начал много лет тому назад. Дело плохо подвигается. Я совершенно ослеп на один глаз, да и другой плохо видит, а потому я могу работать только утром.

— Вас лишили работы? — спросила Маргарита.

— Да, моего мужа уволили, — с горечью подтвердила госпожа Ленц, — как простого поденщика, потому что он в качестве добросовестного художника не поставлял такой массы, как молодые бездарные мазилки.

— Ганхен, — укоризненно прервал ее старик.

— Милый Эрнст, кому же и говорить, как не мне, — резко возразила она, и грустная улыбка пробежала по ее лицу, — неужели же я на старости лет должна перестать быть тем, чем была всю жизнь, — адвокатом моего чересчур скромного супруга?

— Мы не должны быть несправедливы, моя милая, — кротко произнес он. — В последние два года я из-за своих глаз не доставлял столько, сколько следовало бы по тому содержанию, которое я получал. Я сам говорил это и просил, чтобы мне назначили плату поштучно, но молодой хозяин и знать ничего не хочет. Ну, он имеет полное право распоряжаться, хотя еще не объявлен совершеннолетним и завещание еще не вскрыто. Многие рабочие в Дамбахе, которых постигла та же участь, как и меня, возлагают большие надежды на это завещание.

Маргарита знала от тети Софии, что ее отец составил завещание, которое на днях должно быть вскрыто, но тетя только мельком упоминала об этом и, очевидно, сама не знала подробностей. Молодая девушка придала этому обстоятельству очень мало значения, и ей вовсе не приходило в голову, что последние распоряжения покойного могут ограничить самоуправство Рейнгольда.

— Боже мой, — с живостью воскликнула она, — если вы думаете, что завещание может многое изменить…

— Оно должно изменить и изменит многое, — со странным, резким ударением произнесла госпожа Ленц.

Маргарита на мгновенье замолчала и с недоумением посмотрела на старушку, в красивых голубых глазах которой сверкнул огонек какого-то страстного удовлетворения.

— В таком случае, — с упреком произнесла она, — зачем же эта жестокость — заставлять ребенка петь за деньги на улицах?

Госпожа Ленц вздрогнула и встала. Она хромала и передвигалась лишь с трудом, но в эту минуту, казалось, забыла о своей немощи и хворобе.

— Жестоки? Мы? С нашим ребенком, нашим кумиром! — вне себя воскликнула она.

— Успокойся, душа моя, — кротко улыбаясь, произнес старый художник, — мы, старики, никогда не были жестокими, не правда ли, Ганхен? Даже по отношению к самой маленькой твари, не говоря уже о нашем мальчике. Вы слышали, как он поет? — обратился он к Маргарите.

— Да, возле нашего дома, и у меня за него болело сердце; было так холодно, он может простудиться!

— Мальчик уже раньше привык к этому; эта комната слишком мала и часто, прежде чем мы бывало успеем оглянуться, он уже стоял на чердаке у окошка или в коридоре и пел, невзирая на бурю и метель. Вот посмотрите, у печки греются домашние туфли, а в печке стоит горячее пиво для нашего маленького певчего, — продолжал старик. — Когда мальчик возвращается, то всякий раз сияет от радости, потому что, по его мнению, у него теперь очень обширный круг деятельности; он помогает дедушке с бабушкой, — старый художник улыбнулся и под очками смахнул набежавшую слезу. — Да, после того как молодой хозяин уволил меня, у нас было несколько скверных дней. Мы как раз уплатили по счету за сапоги и платье Макса и сделали запас угля, и вдруг сумма, на которую мы всегда могли рассчитывать, отпала; тут наступил такой вечер, когда мы очутились с пустым кошельком и не знали, из чего сварить суп на другой день. Я хотел продать наши серебряные ложки, но жена опередила меня; она достала из комода различные вышивки и вязания, которыми в свободную минуту занимались ее ловкие руки, и, несмотря на то, что ей так трудно ходить, вместе с Максом пошла по лавкам, после чего вернулась домой не только с деньгами, но получила еще массу заказов. И теперь меня, старика, кормит та рука, на которую я когда-то надел обручальное кольцо в полном убеждении, что молодая девушка будет жить, как принцесса! Да, видите, такова-то жизнь и надежды художника…

— Эрнст, — прервала его жена, — неужели ты хочешь убедить нашу барышню, что я только и мечтала о том, чтобы ничего не делать? Нет, он сочиняет. У меня никогда не было склонности к безделью, я всегда была слишком прытка для этого; работа — вот мой девиз. Макс тоже унаследовал от меня эту жилку. «Бабушка, — сказал он мне на обратном пути, — я завтра поступлю в певчие. Регент сказал, что ему в хоре может пригодиться мальчик с таким голосом, как у меня, и я буду получать за это деньги»…

— Мы старались отговорить его от этого, — перебил ее Ленц, — только он стоял на своем; он просил, плакал, умолял, пока, наконец, жена уступила и разрешила это.

— Но только не ради выгоды! — прервала она его почти резко, — ради Бога, не думайте этого. Эти деньги лежат нетронутыми в ящике. Пусть они сохранятся, как память о том времени, когда ребенок пел ради куска хлеба пред тем домом, который…

— Ганхен! — серьезно произнес Ленц.

Старушка сжала губы и странным загоревшимся взглядом посмотрела на противоположное окно. Во всем ее существе выражалась какая-то жажда мести.

— С ребенком достаточно плохо обращались в том большом важном доме, с тех пор как он появился здесь, — как бы сквозь зубы произнесла она, продолжая смотреть в сторону, — щебень во дворе был слишком хорош для его подошв, стол под липами осквернялся его книгами, а от гроба его отогнали, как…

Она оборвала свою речь и закрыла лицо руками.

— Мой брат болен, а потому сторонится людей; вы не должны судить его слишком строго, другие тоже страдают от его резкости, — кротко произнесла Маргарита. — Я знаю, мой отец очень любил маленького Макса, как и все в нашем доме, хотел взять на себя заботы о его будущности, и потому-то я и пришла к вам. У него, точно так же, как и у меня, болело бы сердце, если бы он увидел этого восхитительного мальчика поющим на улице, а потому я прошу предоставить мне удовольствие…