Андре Моруа - Для фортепиано соло. Новеллы

— Ну, что-то я не вижу, чтобы ваш рыцарь проявил особую лояльность в отношении Натальи… Жениться на девушке, не скрывая при этом, что ты по-прежнему любишь другую, — это значит дать всем понять, что ты действуешь по принуждению, а это сразу же порождает вполне естественные подозрения… Уж раз он решил сделать ее своей женой…

— Вы сегодня так строги… Хотела бы я увидеть вас на его месте. Вы, как и он, чувствовали бы себя в полном смятении, вы были бы нерешительны, несчастны… И что бы вы сделали? Я хорошо знала Харольда, и я могу сказать вам, что он был благородным человеком и хотел бы поступить по чести… Он посоветовался со своим начальником; он получил совет, почти равносильный приказу; он следовал ему.

— Но он хотя бы вел себя любезно с Натальей во время их псевдопомолвки?

— Я ни разу не видела их вместе, но я знаю от Сибил, что все шло так хорошо, как только было возможно. Харольд обладал великолепными манерами. Наталья любила его; она была молода и красива.

— С таким напитком, как говорил Гете, непременно во всякой женщине пригрезится Елена.

— Не знаю, разглядел ли он в Наталье Елену; уж точно он не находил в ней божественной мудрости Селии. Свадьба была достаточно скромной, но не чересчур, так как нельзя было допустить, чтобы она выглядела подпольной. Сибил, казалось, отступилась; на самом деле она сияла, но это не должно было бросаться в глаза. Потом начались парламентские каникулы, и молодожены уехали во Францию.

— Наталья по-прежнему не была беременна?

— Увы, да! И конечно, очень скоро пришлось признаться в этом мужу.

— Она могла сделать вид, что ошиблась.

— Конечно, могла бы, но она, с ее жуткой славянской искренностью, рассказала ему все, умолчав только о роли герцогини, которую не хотела разоблачать. В качестве оправдания своей уловки она приводила любовь. Тщетно. Ярость этого благовоспитанного человека превзошла самые буйные фантазии.

— Он ее избил?

— Это было бы для нее лучше. Нет, он ее не бил, но он поклялся, что больше не скажет ей ни единого слова. С того дня он жил с ней, я имею в виду, под одной крышей; он появлялся с ней в свете, правда, как можно реже; дома сидел напротив нее за столом. Но он больше не был ей мужем, и даже спутником.

— Это просто невероятно.

— Дорогой мой, все это происходило в Англии, и что бы вы ни думали, эта страна знает и бурные страсти, и бурные способы их выражения. Два вполне предсказуемых последствия этой ситуации не заставили себя ждать…

— Харольд Уикс вернулся к герцогине, что и предполагалось по плану.

— Да, в самом деле, первое последствие было именно таким, добавлю лишь, что Наталья отказалась ехать с ним в Уорфилд, что облегчило задачу мисс Форд… Вторым стало замужество Сели Нортон.

— Можно было бы предположить, что она избрала вечное безбрачие и посвятила себя духовной жизни. Ведь она была «Душой».

— Предполагать можно что угодно; однако факты остаются фактами. Она вышла за лорда Бреннана — он был старше ее на пятнадцать лет…

— Но такой умный, такой добрый… Помню, в молодости я восхищался им.

— Наверное, Селия испытывала к нему такие же чувства. Не осмелюсь сказать, что любила его, но она стала для него нежной и идеальной женой. Не думаю, что без нее он сменил бы Ч. Б. во главе партии…

— …которая в тот момент не находилась у власти.

— Правильно, но ей предстояло вернуть себе власть, и если бы супруг Селии не умер, ей представилась бы возможность доказать, что она — идеальная жена для премьер-министра. Вы знаете, что она родила ему двоих сыновей?

— Конечно. Старшего убили на войне четырнадцатого года, а младший — это теперешний лорд Бреннан.

— Точно… Да, старшему в тысяча девятьсот шестнадцатом исполнилось восемнадцать лет, и он сразу же записался в армию — то же самое сделал и Харольд Уикс. Он был в чине полковника, и по воле случая (одного лишь случая) сына леди Бреннан направили старшим лейтенантом в его полк. Благодаря этому нашему другу Харольду представился повод завязать переписку с леди Бреннан…

— …которая к тому времени овдовела…

— Да, в тысяча девятьсот тринадцатом… Должна добавить, что уход на войну послужил предлогом и для сближения между Харольдом и его женой, и для Натальи это стало величайшим счастьем… Величайшим и коротким счастьем, потому что, как вы знаете, Харольд погиб в битве под Лоосом, вместе со своим генералом и Рупертом Бреннаном… Мне нравится думать, что Селия Бреннан носила траур по ним обоим. Впрочем, она не надолго пережила их, и я могла бы закончить на этом свою историю, если б у нее не было удивительного продолжения с совершенно другой стороны.

— Вы имеете в виду — со стороны герцогини?

— Герцогини и Натальи, которые помирились после смерти Харольда… Вскоре две женщины стали неразлучны. Обе почти удалились от мира. Они занимались тем, что вместе читали и разбирали бумаги Харольда. Наталья, которая, как я вам говорила, была скульптором, решила воздвигнуть памятник мужу, которого вновь обрела лишь затем, чтобы сразу потерять. Она работала в большой мастерской, куда к ней часто приезжала Сибил, вдовствующая герцогиня Стаффордская. Они говорили о Харольде, они больше не оспаривали его друг у друга, а, наоборот, находили грустное удовольствие в наслаждении общими воспоминаниями. Им так полюбились эти встречи, что Наталья, закончив памятник, заявила, что недовольна им, и разбила его, тем самым дав себе право начать все заново.

— В старости двух женщин, посвятивших себя вечному обожанию, есть что-то величественное.

— Ну, теперь вы видите, что англичанки умеют любить.

— Вижу… Но одна из них была русская.

— Вы невыносимы.

Проклятие Золотого тельца

© Перевод. Юлиана Яхнина, наследники, 2011

Войдя в нью-йоркский ресторан «Золотая змея», где я был завсегдатаем, я сразу заметил за первым столиком маленького старичка, перед которым лежал большой кровавый бифштекс. По правде говоря, вначале мое внимание привлекло свежее мясо, которое в эти годы было редкостью, но потом меня заинтересовал и сам старик с печальным, тонким лицом. Я сразу почувствовал, что встречал его прежде, не то в Париже, не то где-то еще. Усевшись за столик, я подозвал хозяина, расторопного и ловкого уроженца Перигора, который сумел превратить этот маленький тесный подвальчик в приют гурманов.

— Скажите-ка, господин Робер, кто этот посетитель, который сидит справа от двери? Ведь он француз?

— Который? Тот, что сидит один за столиком? Это господин Борак. Он бывает у нас ежедневно.

— Борак? Промышленник? Ну конечно же, теперь и я узнаю. Но прежде я его ни разу у вас не видел.

— Он обычно приходит раньше всех. Он любит одиночество.

Хозяин наклонился к моему столику и добавил, понизив голос:

— Чудаки они какие-то, он и его жена… Право слово, чудаки. Вот видите, сейчас он завтракает один. А приходите сегодня вечером в семь часов, и вы застанете его жену — она будет обедать тоже одна. Можно подумать, что им тошно глядеть друг на друга. А на самом деле живут душа в душу… Они снимают номер в отеле «Дельмонико»… Понять я их не могу. Загадка, да и только…

— Хозяин! — окликнул гарсон. — Счет на пятнадцатый столик.

Господин Робер отошел, а я продолжал думать о странной чете. Борак…

Ну конечно, я был с ним знаком в Париже. В те годы, между двумя мировыми войнами, он постоянно бывал у драматурга Фабера, который испытывал к нему необъяснимое тяготение; видимо, их объединяла общая мания — надежное помещение капитала и страх потерять нажитые деньги. Борак… Ему, должно быть, теперь лет восемьдесят. Я вспомнил, что около 1923 года он удалился отдел, сколотив капиталец в несколько миллионов. В ту пору его приводило в отчаяние падение франка.

— Безобразие! — возмущался он. — Я сорок лет трудился в поте лица, чтобы кончить дни в нищете. Мало того, что моя рента и облигации больше гроша ломаного не стоят, акции промышленных предприятий тоже перестали подниматься. Деньги тают на глазах. Что будет с нами на старости лет?

— Берите пример с меня, — советовал ему Фабер. — Я обратил все свои деньги в фунты… Это вполне надежная валюта.

Когда года три-четыре спустя я вновь увидел обоих приятелей, они были в смятении. Борак последовал совету Фабера, но после этого Пуанкаре удалось поднять курс франка, и фунт сильно упал. Теперь Борак думал только о том, как уклониться от подоходного налога, который в ту пору начал расти.

— Какой вы ребенок, — твердил ему Фабер. — Послушайте меня… На свете есть одна-единственная незыблемая ценность — золото… Приобрети вы в 1918 году золотые слитки, у вас не оказалось бы явных доходов, никто не облагал бы вас налогами, и были бы вы теперь куда богаче… Обратите все ваши ценности в золото и спите себе спокойно.