Генри Филдинг - История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса
Адамс вскочил и громко окликнул молодую женщину.
– Не унывай, милая девица, – сказал он, – тебе больше не грозит опасность от твоего обидчика, который, боюсь я, лежит мертвый у моих ног; но да простит мне бог сотворенное мною в защиту невинности!
Бедная девушка сперва долго собиралась с силами, чтобы подняться, а потом, пока шла схватка, стояла вся дрожа и, скованная ужасом, не могла даже убежать; но теперь, увидев, что ее заступник одержал верх, она робко подошла к нему, побаиваясь несколько и своего избавителя; однако его учтивая повадка и ласковый разговор быстро победили ее страх.
Они стояли вдвоем над телом, недвижно распростертым на земле, причем Адамс гораздо больше, чем женщина, жаждал уловить в нем признаки жизни; и тут он озабоченно попросил ее рассказать ему, «какое несчастье привело ее в эту позднюю ночную пору в такое безлюдное место». Она ему поведала, что держала путь в Лондон и случайно встретилась с тем человеком, от которого он ее избавил; незнакомец сказал ей, что направляется туда же, и напросился ей в попутчики; не заподозрив никакого зла, она пошла с ним вместе; потом он сказал ей, что неподалеку есть гостиница, где она может устроиться на ночлег, и что он ее туда проводит более близким путем, чем если идти по дороге. Отнесись она даже к нему с недоверием (а этого не было, он говорил так любезно), то все равно на этом пустынном взгорье, одна, в темноте, она никакими человеческими средствами не могла бы избавиться от него; и поэтому она положилась на волю провидения и шла, ожидая с минуты на минуту, что они подойдут к гостинице; вдруг около этих кустов спутник велел ей остановиться и после нескольких грубых поцелуев, которым она сопротивлялась, и недолгих уговоров, которые отвергла, он прибег к силе и попытался исполнить свой злой умысел, когда (благодарение богу!) явился он, ее заступник, и помешал этому. Адамс с одобрением выслушал слова девицы о том, как она положилась на провидение, и сказал ей, что, несомненно, только провидение послало его на выручку ей в награду за эту веру. Правда, он предпочел бы, чтобы тот злосчастный грешник не лишился жизни от его руки, но на все воля божья; он надеется, сказал Адамс, что чистота его намерения послужит ему оправданием перед судом вечным, а ее свидетельство обелит его перед судом земным. Тут он умолк и начал раздумывать, что будет правильнее: укрыться или же предать себя в руки правосудия? Чем окончились эти размышления, читатель увидит в следующей главе.
Глава X,
в которой повествуется о неожиданной развязке предыдущего приключения, вовлекшей Адамса в новые бедствия; и о том, кем была женщина, обязанная сохранением своей чистоты его победоносной руке
Молчание Адамса в сочетании с ночной темнотою и безлюдьем вселило великий страх в душу молодой женщины: она уже готова была видеть в своем избавителе столь же опасного врага, как тот, от кого он ее избавил; и так как в сумеречном свете она не могла распознать ни возраст Адамса, ни доброту, отраженную в чертах его лица, то она заподозрила, что он обошелся с нею, как иные честнейшие люди обходятся со своею отчизной: спас ее от обидчика, чтобы самому обидеть. Такие подозрения возбудило в ней молчание пастора; но они были поистине напрасны. Он стоял над поверженным врагом, мудро взвешивая в уме своем доводы, какие можно было привести в пользу каждой из двух возможностей, указанных в последней главе, и склонялся то к одной, то к другой; потому что обе казались ему столь равно разумными и столь равно опасными, что он, вероятно, до скончания дней своих – или, скажем, до скончания двух или трех дней – простоял бы на месте, покуда принял бы решение. Наконец, он поднял глаза и узрел вдалеке свет, к которому тотчас обратился с возгласом: «Heus tu, путник, heus tu!» [112]. Затем он услышал голоса и увидел, что свет приближается. Люди, несшие фонарь, начали одни смеяться, другие петь, а иные орать; и тут женщина выказала некоторый страх (свои опасения касательно самого пастора она скрывала), но Адамс ей сказал:
– Не унывай, девица, и вверь себя тому самому провидению, которое доселе ограждало тебя и никогда не оставит невинного.
Оказалось, читатель, что к месту происшествия приближалась ватага парней, направлявшихся к этим кустам в поисках развлечения, которое зовется у них «хлопаньем птиц». Ежели ты в своем невежестве не знаешь, что это такое (как этого можно ждать, если ты никогда не забирался в своих странствиях далее Кенсингтона, Айлингтона, Хакни или Боро [113]), то я могу тебя просветить: держат сеть перед фонарем и в то же время бьют по кустам; птицы, вспугнутые среди сна, кидаются на огонь и попадают таким образом в сеть. Адамс тотчас рассказал парням, что произошло, и попросил их поднести фонарь к лицу сраженного им противника, так как он, Адамс, опасается, не оказался ли его удар роковым. Но пастор напрасно льстил себе такими страхами: насильник, хоть и был оглушен последней доставшейся ему затрещиной, давно уже пришел в чувство и, поняв, что освободился от Адамса, стал прислушиваться к разговору между ним и молодою женщиной, терпеливо дожидаясь их ухода, чтобы и самому удалиться, поскольку он уже не надеялся добиться вожделенного, и к тому же мистер Адамс почти так же хорошо охладил его пыл, как то могла бы сделать сама молодая женщина, достигни он венца своих желаний. Этот человек, не терявший духа ни в каких невзгодах, решил, что может сыграть роль повеселее, чем роль мертвеца; и вот, в тот миг, когда поднесли к его лицу фонарь, он вскочил на ноги и, схватив Адамса, закричал:
– Нет, негодяй, я не умер, хоть ты и твоя подлая шлюха свободно могли почесть меня мертвым после тех зверских жестокостей, какие вы надо мной учинили! Джентльмены, – сказал он, – вы вовремя подоспели на помощь бедному путнику, который иначе был бы ограблен и убит этими мерзавцами: они заманили меня сюда с большой дороги и, напав на меня вдвоем, обошлись со мною вот так, как вы видите.
Адамс хотел ответить, когда один из парней крикнул:
– Черт бы их побрал! Потащим обоих к судье.
Бедная женщина затряслась от страха, а пастор возвысил было голос, но тщетно. Трое или четверо крепко держали его, кто-то поднес к его лицу фонарь, и все согласились в том, что никогда не видывали более злодейского лица, а один из них, некий адвокатский писец, объявил, что он, «несомненно, видел этого человека на скамье подсудимых». Что до женщины, то у нее растрепались волосы в борьбе и текла из носу кровь, так что не разобрать было – хороша она или безобразна; но они сказали, что ее страх явно выдает ее вину. Когда же у нее, как и у Адамса, обшарили карманы в поисках денег, якобы отнятых у пострадавшего, то при ней нашли кошелек и в нем немного золота, что их еще сильнее убедило, в особенности когда насильник выразил готовность присягнуть, что деньги эти его. При мистере Адамсе было обнаружено всего лишь полпенни. Это, сказал писец, сильно предрасполагало к догадке, что он – закоснелый преступник, судя по тому, как он хитро передал всю добычу женщине. Остальные охотно присоединились к его мнению.
Предвкушая от этого больше развлечения, чем от ловли птиц, парни оставили свое первоначальное намерение и единодушно решили всем вместе отправиться с преступниками к судье. Уведомленные о том, какой отчаянной личностью был Адамс, они связали ему руки за спиной и, спрятав свои сети в кустах, фонарь же неся впереди, поместили двух своих пленников в авангарде и двинулись в поход, причем Адамс не только безропотно покорился судьбе, но еще утешал и подбадривал свою спутницу в ее страданиях.
Дорогой писец сообщил остальным, что это похождение будет для них очень доходным, так как каждый из их компании вправе получить соответственную долю из восьмидесяти фунтов стерлингов за поимку разбойников. Это вызвало спор о степени участия каждого в поимке: один настаивал, что должен получить самую большую часть, так как он первый схватил Адамса; другой требовал двойной доли за то, что первым поднес фонарь к лицу лежавшего на земле, – а через это, сказал он, все и открылось. Писец притязал на четыре пятых награды, потому что это он предложил обыскать преступников, равно как и повести их к судье; причем, сказал он, по строгой законности, награда причитается ему вся целиком. Наконец договорились разобрать это притязание после, пока же все, по-видимому, соглашались, что писец вправе получить половину. Потом заспорили о том, сколько денег можно уделить пареньку, который занят был только тем, что держал сети. Он скромно объяснил, что не рассчитывает на крупную долю, но все же надеется, что кое-что перепадет и ему: он просит принять в соображение, что они поручили ему заботу о своих сетях и только это помешало ему наравне с другими проявить свое рвение в захвате разбойников (ибо так они именовали этих безвинных людей); а не будь он занят сетями, их должен был бы держать кто-нибудь еще; в заключение, однако, он добавил, что удовольствуется «самой что ни на есть маленькой долей и примет ее как доброе даяние, а не в уплату за свою заслугу». Но его единодушно исключили вовсе из дележа, а писец еще поклялся, что «если наглецу дадут хоть один шиллинг, то с остальным пусть управляются, как им угодно, потому что он в таком случае устранится от дела». Спор этот велся так горячо и так безраздельно завладел вниманием всей компании, что ловкий и проворный вор, попади он в положение Адамса, позаботился бы о том, чтоб избавить на этот вечер судью от беспокойства. В самом деле, для побега не требовалось ловкости какого-нибудь Шеппарда [114], тем более что и ночная тьма благоприятствовала бы ему; но Адамс больше полагался на свою невинность, чем на пятки, и, не помышляя ни о побеге, который был легок, ни о сопротивлении (которое было невозможно, так как тут было шесть дюжих молодцов, да еще в придачу сам доподлинный преступник), он шел в полном смирении туда, куда его считали нужным вести. В пути Адамс то и дело разражался восклицаниями, и, наконец, когда ему вспомнился бедный Джозеф Эндрус, он не сдержался и произнес со вздохом его имя; услышав это, его подруга по несчастью взволнованно проговорила:
