Джон Голсуорси - Сдается в наем
Его старый клерк Грэдмен сидел на своём всегдашнем месте перед огромной конторкой с бесчисленным множеством выдвижных ящичков. Второй клерк, вернее полклерка, стоял рядом с ним и держал отчёт маклера об инвестировании поступлений от продажи дома на Брайанстон-сквер, принадлежавшего Роджеру Форсайту. Сомс взял у него из рук отчёт.
— Ванкувер-Сити, — прочитал он. — Гм! Они сегодня упали.
С какой-то кряхтящей угодливостью старый Градмен ответил:
— Да-а, но все бумаги упали, мистер Сомс.
Полклерка удалился.
Сомс подложил документ к пачке других бумаг и снял шляпу.
— Я хочу посмотреть своё завещание и брачный контракт, Грэдмен.
Старый Грэдмен повернулся, насколько позволял его стул-вертушка, и вынул два дела из нижнего левого ящика. Снова, распрямив спину, он поднял седую голову, весь красным от этого усилия.
— Копии, сэр.
Сомс взял бумаги. Его поразило вдруг, до чего Грэдмен похож на толстого, пегого дворового пса, которого они держали всегда на цепи в Шелтере, пока в один прекрасный день не вмешалась Флёр: она настояла, чтобы его спустили с цени, после чего пёс тут же укусил кухарку и его пристрелили. Если Гредмена спустить с цепи, он тоже укусит кухарку?
Обуздав свою легкомысленную фантазию, Сомс развернул брачный контракт. Восемнадцать лет он не заглядывал в эту папку — с тех самых пор, как после смерти отца и рождения Флёр он изменил своё завещание. Ему захотелось убедиться, значатся ли в нём слова «пока состоит под покровительством мужа». Да, значатся. Странное выражение, если вдуматься: «покровительство», «покрывать», не лежит ли в основе его коневодческая терминология? Проценты с пятнадцати тысяч фунтов, которые он ей выплачивает без вычета подоходного налога, пока она остаётся его женой, и после, в продолжение вдовства, «dum casta»[53] — архаические и острые слова, вставленные, чтобы обеспечить безупречное поведение матери Флёр, Кроме того, его завещание закрепляло за его вдовой годовую ренту в тысячу фунтов при том же условии. Прекрасно! Сомс вернул папки Грэдмену, который принял их, не поднимая глаз, повернулся вместе со стулом, водворил их обратно в нижний ящик и вновь углубился в свои подсчёты.
— Грэдмен? Не нравится мне положение дел в стране: развелось много людей, совершенно лишённых здравого смысла. Мне нужно найти способ оградить мисс Флёр от всех возможных превратностей.
Грэдмен записал на промокашке цифру «2».
— Да-а, — сказал он, — появились неприятные веяния.
— Обычные страховки против возможных посягательств на капитал не достигают цели.
— Не достигают, — сказал Грэдмен.
— Допустим, лейбористы одержат верх или случится что-нибудь ещё того похуже. Фанатики — самые опасные люди. Взять хотя бы Ирландию[54].
— Да-а, — сказал Грэдмен.
— Допустим, я теперь же составлю дарственную, по которой передам капитал дочери, тогда с меня, кроме процентов, не смогут взять ничего, если только они не изменят закона.
Грэдмен тряхнул головой и улыбнулся.
— О, на это они не пойдут!
— Как знать, — пробормотал Сомс. — Я им не доверяю.
— Потребуется два года, сэр, чтобы капитал, переданный в дар, не рассматривался в этом смысле как наследство.
Сомс фыркнул. Два года! Ему ещё только шестьдесят пять.
— Не в этом дело. Набросайте дарственную, по которой все моё имущество переходило бы к детям мисс Флёр на равных долях, а проценты шли бы в пожизненное пользование сперва мне, а затем ей без права досрочной выплаты, и прибавьте оговорку, что в случае, если произойдёт что-либо, лишающее её права на пожизненную ренту, эта рента переходит к её опекунам, назначенным оберегать её интересы, на полное их усмотрение.
Грэдмен прокряхтел:
— Такие крайние меры, сэр, в вашем возрасте… Вы выпускаете из рук контроль.
— Это моё личное дело, — отрезал Сомс.
Грэдмен написал на листе бумаги: «Пожизненное пользование — досрочная выплата — лишающее права на ренту — полное их усмотрение…» — и сказал: — А кого в опекуны? Я предложил бы молодого Кингсона; симпатичный молодой человек и очень положительный.
— Да, можно взять его — одним из трех. Нужно ещё двоих. Из Форсайтов мне что-то ни один не кажется подходящим.
— А молодой мистер Николас? Он юрист. Мы ему передавали дела.
— Он пороха не выдумает, — сказал Сомс.
Улыбка растеклась по лицу Грэдмена, заплывшему жиром бесчисленных бараньих котлет, — улыбка человека, который весь день сидит.
— В его возрасте от него этого ждать не приходится, мистер Сомс.
— Почему? Сколько ему? Сорок?
— Да-а. Совсем ещё молодой человек.
— Хорошо. Возьмём его; но мне нужно кого-нибудь, кто был бы лично заинтересован. Я что-то никого не нахожу.
— А что бы вы сказали о мистере Валериусе? Теперь, когда он вернулся в Англию?
— Вэл Дарти? А его отец?
— Н-да-а, — пробормотал Грэдмен, — отец его умер семь лет назад… Тут возможен отвод.
— Нет, — сказал Сомс, — с ним я не хотел бы связываться.
Он встал. Грэдмен вдруг сказал:
— Если введут налог на капитал, могут добраться и до опекунов, сэр. Выйдет то же самое. Я бы на вашем месте подождал.
— Это верно, — сказал Сомс. — Я подумаю. Вы послали повестку на Вир-стрит о выселении ввиду сноса?
— Пока что не посылал. Съёмщица очень стара. Вряд ли она в таком возрасте склонна будет съезжать с квартиры.
— Неизвестно. Сейчас все заражены духом беспокойства.
— Всё-таки, сэр, сомнительно. Ей восемьдесят один год.
— Пошлите повестку, — сказал Сомс, — посмотрим, что она скажет. Да! А как с мистером Тимоти? У нас всё подготовлено на случай, если…
— У меня уже составлена опись его имущества; сделана оценка мебели и картин, так что мы знаем стоимость того, что мы будем выставлять на аукцион. Однако мне будет жаль, если он умрёт. Подумать! Я знаю мистера Тимоти столько лет!
— Никто из нас не вечен, — сказал Сомс, снимая с вешалки шляпу.
— Да, — сказал Грэдмен, — но будет жаль — последний из старой семьи. Заняться мне этой жалобой на шум у жильцов с Олд-Кемптон-стрит? Уж эти мне музыканты — вечно с ними неприятности.
— Займитесь, Мне надо ещё зайти за мисс Флёр, а поезд отходит в четыре. До свидания, Грэдмен.
— До свидания, мистер Сомс. Надеюсь, мисс Флёр…
— Здоровье её в порядке, но слишком она непоседлива.
— Да-а, — прокряхтел Грэдмен, — молодость.
Сомс вышел, раздумывая: «Старый Грэдмен! Будь он моложе, я взял бы его в опекуны. Не вижу никого, на кого я мог бы положиться с уверенностью, что он отнесётся к делу вполне добросовестно».
Оставив эту заводь с её неестественным покоем и желчной математической точностью, он шёл и думал: «Пока под покровительством! Почему нельзя ограничить в правах[55] людей вроде Профона вместо множества работящих немцев?» — и остановился, поражённый той бездной неприятностей, которые могла причинить такая непатриотическая мысль. Но ничего не поделаешь! Ни одной минуты не имеет человек полного покоя. Всегда и во всём что-нибудь кроется. И он направил свои шаги к Грин-стрит.
Ровно через два часа Томас Грэдмен, повернувшись вместе со своим стулом, запер последний ящик конторки, положил в жилетный карман связку ключей, такую внушительную, что от неё образовалось вздутие справа, у печени, обтёр рукавом свой старый цилиндр, взял зонт и вышел на лестницу. Толстенький, коротенький, затянутый в сюртук, он шёл в направлении к рынку Ковент-Гарден. Изо дня в день он неукоснительно делал пешком этот конец от конторы до станции подземки для моциона; и редко когда он не заключал по пути какой-нибудь глубоко продуманной сделки по части овощей и фруктов. Пусть рождаются новые поколения, меняются моды на шляпы, происходят войны, умирают старые Форсайты — Томас Грэдмен, верный и седой, должен ежедневно совершать свою прогулку и покупать свою ежедневную порцию овощей; конечно, не те пошли времена, и сын его лишился ноги, и в магазинах не дают, как бывало, славненьких плетёнок донести покупку, и эта подземка — впрочем, очень удобная штука; однако жаловаться не приходится: здоровье у него — по его возрасту — хорошее; проработав в адвокатуре сорок пять лет, он зарабатывает добрых восемьсот фунтов в год; за последнее время стало очень хлопотно — все больше комиссионные за сбор квартирной платы, а вот теперь идёт ликвидация недвижимой собственности Форсайтов, значит и это скоро кончится, — и жизнь опять-таки сильно вздорожала; но, в сущности, не стоило бы тревожиться. «Все мы под богом ходим», как гласит его любимая поговорка; однако недвижимость в Лондоне — что сказали бы мистер Роджер и мистер Джемс, если бы видели, как продаются дома? — тут пахнет безверием; а мистер Сомс — он все хлопочет. Переждать, пока умрут все ныне живущие, да ещё двадцать один год, дальше, кажется, некуда идти; однако здоровье у него превосходное, и мисс Флёр хорошенькая девушка; она выйдет замуж; но теперь очень у многих вовсе нет детей — сам он в двадцать два года уже имел первого ребёнка; мистер Джолион женился, будучи ещё в Кембридже, и обзавёлся ребёнком в том же году — боже праведный! Это было в шестьдесят девятом году, задолго до того, как старый мистер Джолион (тонкий знаток по части недвижимого имущества!) отобрал своё завещание у мистера Джемса. Да! Вот были времена. В те дни усиленно покупали недвижимость, и не было этого хаки, и люди не сшибали друг друга с ног, чтобы как-нибудь выкрутиться самим; и огурцы стоили два пенса штука; а дыни — чудные были дыни — таяли во рту! Пятьдесят лет прошло с того дня, когда он явился в контору мистера Джемса, и мистер Джемс сказал ему: «Ну, Грэдмен, вы ещё юнец, но, увидите, со временем вы будете зарабатывать пятьсот фунтов в год», и он зарабатывал, и боялся бога, и служил Форсайтам, и соблюдал овощную диету по вечерам. Купив «Джон Буля» (хоть этот журнал был ему не по вкусу — слишком криклив) и держа в руках скромный пакет в толстой бумаге, он вошёл в подземку и ступил на эскалатор, который понёс его вниз, к недрам земли.