Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
В эту минуту из окна, выходившего на двор, послышался голос Рихарда:
— Можно мне сойти к вам или у вас какие-нибудь секреты?
Лишь теперь Берта заметила его сходство с Эмилем Диндбахом, но подумала, что, вероятно, того человека напоминают ей только юношеский облик Рихарда и его слишком длинные волосы. Рихард был теперь почти такого же возраста, как Эмиль тогда.
— Стол заказан, — сказал он, входя во двор. — Ты пойдешь с нами, тетя Берта? — Он уселся на спинку ее стула, погладил ее по щекам и сказал бодрым и все-таки немного капризным тоном: — Пойдем с нами, красавица тетя, ради меня.
Берта невольно закрыла глаза. Ей было приятно, как будто детские ручки, пальчики ее собственного сынишки Гладят ее по лицу. Но вскоре ожило другое воспоминание. Она вспомнила об одной вечерней прогулке с Эмилем в Городском парке, когда они возвращались из консерватории. Он тогда сел с нею на скамью и нежно погладил ее по щеке. Было ли это только один раз? Нет, конечно, гораздо чаще, десять, двадцать раз сидели они на той же скамье, и он гладил ее по щеке. Как странно, что она теперь снова думает об этом!
Конечно, ей не пришло бы это на ум, если бы Рихард случайно не... Но долго ли она будет еще позволять ему?..
— Рихард! — воскликнула она и открыла глаза.
Она увидела его улыбку, и ей показалось, будто он догадался, о чем она вспоминает. Это было, конечно, совершенно невероятно, здесь вряд ли кто-нибудь знал, что она была знакома со знаменитым скрипачом Эмилем Линдбахом. Впрочем, знает ли она его и теперь? Тот, о ком она сейчас думала, был совсем другой, то был красивый юноша, которого она любила, когда была совсем юной девушкой. Так она мысленно погружалась все глубже в прошлое, и ей казалось совершенно невозможным вернуться к настоящему и болтать здесь с этими детьми. Она распрощалась с ними и ушла.
Над городом навис тяжелый послеполуденный зной. Лавки были закрыты, улицы почти пустынны. На рыночной площади перед кафе за столиками сидели несколько офицеров. Берта взглянула на окна второго этажа, где жили супруги Рупиус. Она уже давно не была у них, она знала совершенно точно, с каких пор — со второго дня рождества. В тот день она застала дома одного господина Рупиуса, и тогда же он сказал ей, что болезнь его неизлечима. Теперь она знала также, почему с тех пор не навещала его: она сама не признавалась себе в этом, но ей было страшно переступить порог того дома, откуда она тогда ушла, так сильно потрясенная. Сегодня же ей захотелось пойти туда; ей показалось, будто в течение последних дней какая-то связь возникла между нею и больным, и будто его взгляд, который он спокойно устремил на нее во время вчерашней прогулки, имел особое значение.
Когда она вошла в комнату, глаза ее сначала должны были привыкнуть к полутьме; шторы были спущены, и только через щель наверху падал солнечный луч прямо на белую печь. Посреди комнаты за столом сидел в кресле господин Рупиус; перед ним лежала стопка рисунков, один из них он как раз отложил, чтобы просмотреть следующий. Берта увидела, что это гравюры.
— Благодарю вас, — сказал он, — что вы снова навестили меня. — Он протянул ей руку. — Видите, чем я сейчас занят? Это собрание гравюр с картин старинных голландских мастеров. Поверьте мне, сударыня, это большое наслаждение — рассматривать старинные гравюры.
— О, конечно.
— Видите, здесь шесть томов, или, точнее, шесть папок, в каждой по двадцати листов; мне понадобится все лето, чтобы изучить их по-настоящему.
Берта стояла около него и смотрела на гравюру, лежавшую перед ним, которая изображала «Ярмарку» Тенирса[20].
— Все лето, — рассеянно промолвила она.
Рупиус повернулся к ней.
— Да, — сказал он сквозь зубы, как будто ему важно было защитить свою точку зрения, — именно изучить картину. Под этим я подразумеваю способность, так сказать, воспроизвести картину в памяти, штрих за штрихом. Вот это Тенирс, оригинал висит в Гааге. Почему бы вам, сударыня, не съездить в Гаагу, где можно полюбоваться такими прекрасными картинами Тенирса и многими другими?
Берта улыбнулась.
— Как я могу думать о таких поездках?
— Да, конечно, — сказал господин Рупиус. — Гаага очень красивый город, я был там четырнадцать лет тому назад; мне было тогда двадцать восемь, теперь мне сорок два или, пожалуй, все восемьдесят четыре. — Он отложил в сторону еще одну гравюру. — Это Остаде, «Курильщик с трубкой»[21]. Да, ясно видно, что он курит трубку. Оригинал в Вене.
— Кажется, я помню эту картину.
— Может быть, вы сядете напротив меня, сударыня, или здесь, рядом со мной, если вам угодно тоже смотреть эти картины? Вот Фалькенборг; чудесно, не правда ли? Только на самом переднем плане все это кажется таким ничтожным и мелким; да, крестьянин танцует с крестьянкой, а тут старуха, она злится на танцующих, а вот дом, из дверей выходит кто-то с ведром воды. Да, конечно, сюжет ничтожный, но там, позади, видите, там целый мир, голубые горы, города в зелени, небо в облаках, а рядом — турнир. Ха! Ха! Он как будто не имеет отношения к сюжету, а на самом деле все же имеет отношение. Ибо задние планы есть везде, и потому очень правильно, что тут сразу за крестьянским домом начинается мир с его турнирами, его горами и реками, крепостями, виноградниками и лесами.
Он указывал маленьким ножом из слоновой кости на отдельные детали картины, о которых говорил.
— Нравится вам? Оригинал висит в Венской галерее. Вы должны его знать.
— Вот уже шесть лет, как я не живу в Вене, а еще задолго до того я перестала посещать музей.
— Вот как? Я часто туда ходил и стоял перед этой картиной. Да, ходил, прежде, когда-то. — Он взглянул на нее, слегка усмехаясь, и она от смущения не могла ничего ответить.
Он непринужденно заговорил опять:
— Мне кажется, я надоедаю вам этими картинами. Подождите, жена скоро вернется домой. Вы знаете, она теперь после обеда всегда часа два гуляет, боится пополнеть.
— Ваша жена выглядит такой стройной и молодой, я нахожу, что она нисколько не изменилась за то время, что я здесь, — Берте показалось, что лицо Рупиуса совершенно окаменело. Затем он вдруг сказал безобидным тоном, совсем не подходившим к выражению его лица:
— Спокойная жизнь в таком маленьком городке, да, она сохраняет молодость. Это было умно с моей стороны и с ее стороны, это была наша общая идея переселиться сюда. Кто знает, в Вене все было бы уже кончено.
Берта не могла угадать, что он подразумевает под этим словом «кончено» — относится ли оно к его жизни, к молодости его жены или к чему-нибудь еще. Во всяком случае, она пожалела, что пришла сегодня; она стыдилась своего здоровья.
— Говорил ли я вам, — продолжал Рупиус, — что получил эти папки от Анны? Случайная покупка, ведь такие издания обычно стоят очень дорого. Один книготорговец дал объявление о продаже, и Анна тотчас телеграфировала своему брату, чтобы он купил эти гравюры для нас. Вы знаете, у нас много родственников в Вене, у меня и у Анны. Она иногда ездит туда, чтобы навестить их. Скоро они приедут к нам с ответным визитом. Я буду рад видеть их у себя, особенно брата Анны и невестку, я им многим обязан. Когда Анна бывает в Вене, она у них столуется, ночует — словом, вы понимаете, сударыня.
Он говорил быстро, холодным, деловым тоном; будто решил рассказывать об этом каждому, кто войдет сегодня в комнату. Впрочем, с Бертой он впервые говорил о поездках своей жены.
— Завтра она собирается ехать опять, — сказал он. — Кажется, на сей раз дело идет о летних нарядах.
— Я нахожу, что ваша жена поступает очень умно, — заметила Берта, радуясь, что нашла новую тему для разговора.
— И к тому же это обходится дешевле, — прибавил Рупиус, — уверяю вас, даже если считать стоимость поездки. А почему вы не делаете того же?
— Что вы имеете в виду, господин Рупиус?
— Я говорю о ваших платьях и шляпках! Вы тоже молоды и красивы.
— Боже мой, для кого мне красиво одеваться?
— Для кого? А для кого же моя жена так красиво одевается?
Дверь открылась, и вошла фрау Рупиус, в светлом весеннем платье, с красным зонтиком в руке и в белой соломенной шляпе с красной лентой на темных, высоко зачесанных волосах. На губах ее, как всегда, играла приветливая улыбка, она весело и спокойно приветствовала Берту:
— Вот вы и снова у нас. — Следом за нею вошла горничная, Анна передала ей зонтик и шляпу. — Вы тоже интересуетесь картинами, фрау Гарлан? — Она сзади подошла поближе к мужу и нежно погладила его по голове.
— Я как раз говорил фрау Гарлан, что меня удивляет, почему она никогда не бывает в Вене, — сказал Рупиус.
— Правда, — подхватила фрау Рупиус, — почему вы не ездите туда? У вас, конечно, еще остались там знакомые. Поедемте хоть раз со мной, — например, завтра. Да, завтра.
В то время как жена его говорила, Рупиус смотрел прямо перед собой, словно не решался взглянуть на нее.
