Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
Берта снова взяла газету, чтобы читать дальше, но было уже слишком темно. Она встала, позвала служанку. Та принесла лампу, накрыла на стол. Берта поужинала с мальчиком при открытом окне. Она испытывала сегодня особенную нежность к сыну и думала о том времени, когда еще был жив ее муж; множество воспоминаний всплыло в ее душе. Когда она укладывала Фрица в постель, взгляд ее задержался на портрете покойного мужа в овальной темно-коричневой раме, висевшем над кроватью. Он снялся во весь рост, во фраке с белым галстуком, с цилиндром в руке, на память о дне их свадьбы. В ту минуту Берта ясно почувствовала, что Клингеман насмешливо улыбнулся бы при взгляде на этот портрет.
Когда ребенок заснул, она села за рояль, как делала часто перед сном, не потому, что увлекалась музыкой, но чтобы не ложиться спать слишком рано. Она играла обычно те немногие вещи, которые еще хорошо помнила, — мазурки Шопена, какой-нибудь отрывок из сонаты Бетховена, Крейслериану, случалось ей и фантазировать, но дело не шло дальше нескольких аккордов, всегда одних и тех же. Сегодня она начала прямо с этих аккордов, но брала их несколько тише, чем обычно, затем попробовала модулировать, и когда долго не умолкало последнее трезвучие, которое она взяла с педалью — руки она уже опустила, — она с тихой радостью прислушивалась к ласково овевавшим ее звукам. Теперь ей вспомнилось замечание Клингемана: «Музыка заменяет вам все».
Действительно, он не совсем неправ. Музыка, должно быть, заменяла ей многое. Но все? О нет.
Что это? Чьи-то шаги на другой стороне улицы... Ну, в этом нет ничего удивительного. Однако это были размеренные, неторопливые шаги, будто кто-то ходит взад и вперед. Она встала и подошла к окну. Совсем стемнело, и она не могла сразу разглядеть человека, который там прогуливался, но знала: это Клингеман. Что за притча! Уж не собирается ли он спеть ей серенаду?
— Добрый вечер, фрау Берта, — сказал он, в темноте она увидела, как он приподнял шляпу.
Она смущенно ответила:
— Добрый вечер.
— Вы очень хорошо играли, сударыня.
— Вот как? — спросила Берта, но так тихо, что он, должно быть, и не расслышал.
Секунду он постоял, затем сказал:
— Доброй ночи, спите спокойно, сударыня.
Он произнес слово «спите» таким тоном, что оно прозвучало как бесстыдный намек. Берта подумала: теперь он пойдет к своей кухарке. Вдруг она вспомнила, что ей передавали уже давно, но о чем она с тех пор почти забыла: будто в его комнате висит картина, прикрытая небольшой занавеской, изображающая сладострастную сцену. Кто же рассказал ей это? Ах да, фрау Рупиус, прошлой осенью во время прогулки по берегу Дуная, а та слышала это от кого-то другого — от кого же? Нет, какой гадкий человек! Берта почувствовала себя почти порочной, оттого что ей приходили в голову подобные мысли. Она постояла еще немного у окна. Ей казалось, будто позади у нее тяжелый день. Она задумалась, что же, собственно, случилось сегодня, и с удивлением созналась себе, что это в конце концов был такой же день, как сотни других минувших дней, как многие, многие дни.
Гости вставали из-за стола. Окончился один из тех скромных воскресных обедов, которые виноторговец Гарлан время от времени устраивал для своих знакомых. Хозяин дома подошел к невестке и взял ее за талию, как он обычно делал после обеда.
Она уже знала, чего он хочет. Когда у него собирались гости, Берта должна была после обеда играть на рояле, иногда в четыре руки с Рихардом. Это было приятной паузой перед игрой в карты или желанным сопровождением к ней. Она села за рояль. Открыли дверь в комнату, где собрались мужчины; Гарлан, доктор Фридрих и господин Мартин сели за небольшой зеленый стол и начали играть. Жены их остались в столовой. Фрау Мартин закурила папиросу и села на диван, заложив ногу на ногу. По воскресеньям она всегда надевала бальные туфли и черные шелковые чулки. Жена доктора Фридриха как зачарованная смотрела на ноги фрау Мартин. Рихард последовал за мужчинами, он уже интересовался игрой в тарок. Элли облокотилась на крышку рояля и ждала, когда Берта начнет играть. Хозяйка дома входила и выходила, ей надо было время от времени отдавать распоряжения на кухне, и она позвякивала ключами, которые держала в руке. Когда она вошла в комнату, фрау Фридрих сделала ей знак глазами, который должен был означать: «Вы только посмотрите, как сидит фрау Мартин!»
Все это Берта видела сегодня, пожалуй, более отчетливо, чем прежде, как видят веши, находясь в лихорадочном состоянии. Она все еще не прикоснулась к клавишам. Тогда деверь обернулся к ней и строго посмотрел на нее, будто хотел напомнить об ее обязанностях. Она очень громко заиграла бравурный марш Шуберта. Деверь снова обернулся и сказал: «Потише».
— Все тот же коронный номер этого дома, — заметил доктор Фридрих. — Тарок в сопровождении музыки.
— Так сказать, песни без слов, — прибавил господин Мартин. Остальные засмеялись. Гарлан снова повернулся к Берте, потому что она вдруг перестала играть.
— У меня немного болит голова, — сказала она, как будто обязана была извиниться, но почувствовала, что этим несколько роняет себя, и прибавила: — У меня нет настроения.
Все посмотрели на нее, каждый почувствовал, что случилось нечто не совсем обычное. Фрау Гарлан спросила:
— Не хочешь ли подсесть к нам, Берта? — Элли смутно ощутила, что должна нежнее отнестись к тете, и повисла у нее на руке. Так стояли они рядом, опираясь на рояль.
— Вы тоже пойдете сегодня вечером в «Красное яблоко»? — спросила фрау Мартин хозяйку дома.
— Нет, я думаю, нет.
— А-а! — воскликнул господин Гарлан. — Раз мы сегодня лишены нашего обычного концерта, то вечером мы... вам ходить, доктор.
— Будет военный оркестр? — спросила фрау Фридрих.
Хозяйка встала и спросила мужа:
— Ты серьезно говоришь, что мы вечером пойдем в «Красное яблоко»?
— Конечно.
— Так, так, — несколько смущенно ответила жена и тотчас опять ушла на кухню, чтобы снова распорядиться там.
— Рихард, — сказал Гарлан сыну, — ты мог бы быстренько сбегать туда и попросить хозяина оставить нам стол в саду.
Рихард тут же выбежал и в дверях столкнулся с матерью; она вошла и, словно обессилев, опустилась на диван.
— Вы не поверите, — сказала она фрау Фридрих, — как трудно объяснить Бригитте самые простые вещи.
Фрау Мартин подсела к мужу, не преминув бросить взгляд на Берту, которая вместе с Элли все еще молча стояла у рояля. Она погладила мужа по голове, положила руку ему на колено, — можно было подумать, что ей необходимо показать всем, как она счастлива. Элли вдруг заговорила с теткой:
— Я хочу тебе кое-что сказать, тетя, пройдемся немного по саду, на свежем воздухе головная боль пройдет.
Они спустились по ступенькам во двор; посреди его зеленела небольшая лужайка. Сзади двор замыкала стена, возле нее росли кустарник и два молодых деревца, их пришлось подпереть кольями. За стеной виднелось только голубое небо; в ненастные дни сюда доносился шум протекавшей вблизи реки. Спинками к стене стояли два садовых соломенных стула, перед ними — маленький столик. Берта и Элли сели на стулья, Элли все еще держала тетку под руку.
— Может быть, ты расскажешь мне, тетя...
— Что, Элли?
— Видишь ли, я теперь уже взрослая, расскажи мне о нем...
Берта чуть вздрогнула, ей показалось, будто этот вопрос относится не к ее покойному мужу, а к кому-то другому. И внезапно ей представился тот портрет Эмиля Линдбаха, который она видела в иллюстрированном журнале, но это видение тотчас исчезло, легкий испуг прошел; Берта была тронута робким вопросом юной девушки, верившей, что она все еще скорбит о покойном муже и что ей будет легче, если она сможет поговорить о нем.
В эту минуту из окна, выходившего на двор, послышался голос Рихарда:
— Можно мне сойти к вам или у вас какие-нибудь секреты?
Лишь теперь Берта заметила его сходство с Эмилем Диндбахом, но подумала, что, вероятно, того человека напоминают ей только юношеский облик Рихарда и его слишком длинные волосы. Рихард был теперь почти такого же возраста, как Эмиль тогда.
— Стол заказан, — сказал он, входя во двор. — Ты пойдешь с нами, тетя Берта? — Он уселся на спинку ее стула, погладил ее по щекам и сказал бодрым и все-таки немного капризным тоном: — Пойдем с нами, красавица тетя, ради меня.
Берта невольно закрыла глаза. Ей было приятно, как будто детские ручки, пальчики ее собственного сынишки Гладят ее по лицу. Но вскоре ожило другое воспоминание. Она вспомнила об одной вечерней прогулке с Эмилем в Городском парке, когда они возвращались из консерватории. Он тогда сел с нею на скамью и нежно погладил ее по щеке. Было ли это только один раз? Нет, конечно, гораздо чаще, десять, двадцать раз сидели они на той же скамье, и он гладил ее по щеке. Как странно, что она теперь снова думает об этом!
