Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах
Собек стоял и смотрел на мир. Он был свободен.
Солнце ярко заходило на небе.
— Соскакивай! — крикнул снизу офицер.
Собек обернулся к нему, продолжая стоять на стеке.
— Слово! — кричал офицер, покраснев от волнение и страха: он сам словно выпустил его из тюрьмы.
— Знаю! — ответил Собек Яворчарь и соскочил вниз, в толпу арестантов.
Вокруг него поднялся глухой шум сдержанных восклицаний и слов.
А он стоял среди людей, словно ослепленный ярким солнцем, которое опускалось там, за стеной, за грань гор. Офицер, довольный и успокоенный, хлопал его рукой по плечу и говорил: «Молодец парень! Молодец!» Люди кричали от удивление перед удивительным примером ловкости, а, главное, перед тем, что Собек соскочил обратно на тюремный двор; сам он ничего не слышал. Услышал только слова:
— Давно сидит?
— Месяц.
— На долго засадили?
— На двадцать лет!
— И не сбежал?!
Собек оглянулся на того, кто говорил. Маленький, хилый мужичок, одетый в накидку — так, как носят около Гдова, — смотрел на него бледными глазами с выражением страшно презрительного удивления. Смотрел на него, как на человека, глупости которого надо удивляться и которого, благодаря этой глупости, нельзя не презирать. Собек Яворчарь засмотрелся в глаза хилого мужичка из-под Гдова.
Его окружили горцы, которые сидели в Виснице.
— Собек! Ну, и мужик ты!
— До тебя и Горному Косле, покойному, далеко!
— Да и всем, небось!
— Сам его благородие рот разинул на минуту.
— Может быть, сколько-нибудь годов простят за такую штуку!
— Никто тут еще ничего такого не видывал!
— Хе! да и не увидят!
— Есть ли где-нибудь такие люди, как у нас? А?
— Эй! Куда всем до нас, что из-под гор!..
— Ну! разве у нас есть другой такой Собек.
Они окружили Собка; их было пять или шесть, воров и разбойников. Они гордились Собком.
— Ну и шайка бы из нас с ним была! — говорит один разбойник из Костелиск другому.
— Эх! хорошая шайка!
— Я думал, что лучше, чем у нас, в Костелисках, парней не найти!
— Вот ведь и в других местах водятся. И Яносик был не из Костелиск, а откуда-то со Спижа.
— Вы! Костеличане! А Матся у нас в Закопаном?!
— А Новобильский Валек?
— И!.. В Костелисках…
Ночь была темная, все спали. Хоть глаза выколи, — на небе черные тучи, нигде огня не видно. Дождь так и гудит, ливень страшный. Темно в камере. Собек видит всюду глаза, которые смотрят на него, глаза хилого мужичка из-под Гдова. Они преследуют его всюду, куда бы он ни обернулся, смотрят на него — пристальные, выразительные, упорные.
Собку стыдно перед ними; а теперь даже страшно.
Мужик сидит в другом крыле, в другом конце здания; должно быть, спит теперь на соломе… глаза у него закрыты… а эти — тут, сквозь стены смотрят в душу Собка.
Корчится душа и извивается под их взглядами, хочет укрыться и не может бежать.
Восстало тело — бешеное, злое, растравленное, охваченное отчаянием — против души.
— Что ты со мной сделала? — стонет оно. — Что ты со мной сделала?!
Ноздри, ноздри, которые потянули уже вольный воздух; глаза, которые уже выглянули за стену, в мир, у них словно зубы оказались, и они грызли и рвали Собкову душу. Два бледных, выразительных, упорных зрачка мужика из-под Гдова уходили в нее все глубже и глубже.
Он был там, на стене!.. Один прыжок!.. Ветер бы его не догнал!.. Теперь он был бы уже у венгерской границы.
Собку казалось, что у него что-то свистит над ухом, словно его собственная чупага, которой он кружит над головой, кружит со страшной силой от радости, от огня, что в крови играет!
Там, там, где-нибудь в лесу, под Посредним Верхом, как притаившиеся рыси, сидят его товарищи, братья. Там сидят они у костра и поют вполголоса грозный напев чернодунайского разбойничьего марша. Поют вполголоса песню, о которой никто не знает, когда и кто сочинил ее, песню, от которой качаются ели и спящие орлы срываются с ветвей и шумят крыльями в темноте, ослепленные, гневные и испуганные. Там поют его братья, и только на кобзе некому играть, так как он, Собек Яворчарь, сидит в Виснице. В Виснице — он, о ком мужики говорили: кого уж кого, а Собка Яворчаря не скоро поймают, — легче дикую козу за рога рукой схватить!.. Он, о ком девки сложили такую песенку:
Опутало сокола бабье лето сетью, —Яворчарь наш Собек через сеть проскочит!Опутало соколу бабье лето крылья —Яворчарь не дастся — всех он обморочит!
Он, о ком девки любили петь:
Сяду от работы отдохнуть на камне,Сон мой, сон любимый, тошно без тебя мне!..Сон мой, сон любимый, ты не нужен боле —Мчит из леса Собек — убегай ты в поле!..
В глаза ему хлынули вдруг горы, как град весною, что вырвется из-за скал. Тут луга зеленеют, там вода в озере играет, там овцы блеют, белея вдали, позванивая колокольчиками; все звенит, поет, гудит на полянах. Там девки поют, там горцы… вот вышла какая-то из-за скалы: э-э-э-эх!.. там кто-то отвечает ей из-за горы: гоп! гоп!.. Там на кобзах, на гуслях, на вербовых свирелках играют, на длинных, далеко звучащих рожках играют горцы, пастухи, погонщики! Тут в шалаше огонь горит: парень пляшет, семенит ногами, искры под крышу летят… Притопнул, запел!
Аль я парень не пригожий?Аль тут есть меня моложе?Черны очи, черна бровь,А в самом огонь — не кровь!
Ногой в землю вбился, в глину, а какая-нибудь девка поет у стены из угла:
Ты мне, парень, всех милей,Подходи ко мне смелей,Дам барана, водки флягу,А захочешь, наземь лягу!..
Только искры в крышу бьют, а гусли бренчат, словно в них черт ощенился!
Там осенью бабы лен на гумне выколачивают, поют длинные любовные песни. Зимой поют за ткацким станком. Старые горцы трубки курят, рассказы рассказывают, заговаривают шипящие в огне чистилищные души. Волки воют под лесом, собаки им отвечают под избами… Вдруг ночью шум, лай, отон, отчаянный визг, отчаянные крики и зов: это волки подкрались, разорвали собаку и теперь крадутся к овину. И бегут люди, кто с чем может — кто с горящей головней, кто с железными вилами, кто с чупагой, кто с ружьем, кто с цепом, — кто с чем может, на помощь соседу. Битва! За ними бросаются собаки, что посмелее, огромные липтовские псы, вровень волкам, — гремят цепы, мелькают чупаги; бабы показались в дверях, в окнах, кто с головней, кто с насмоленным поленом, кто с фонарем в руках; тут мужик пронзил волка вилами, подбросил вверх и грохнул оземь, там волк подскочил мужику к горлу, а пес вскочил ему на спину, впился в шею, рвет куски мяса. Разметанный, стоптанный снег, убитые волки, искусанные собаки, искалеченные люди — тихая звездная ночь над горами, только вдали слышится вой, а через несколько минут в избах опять стучат ткацкие станки и слышатся песни.
Рвется, рвется сердце у Собка Яворчаря.
Он был свободен, мог быть свободен! Один прыжок!.. и он был бы свободен… и казалось Собку Яворчарю, что у него хватило бы сил прыгнуть от Висницы прямо к пограничным Карпатам, от Татр за Липтовские горы!.. И казалось ему, что он поплыл бы, промчался бы в воздухе, словно радуга в небе… Он бы…
Он вцепился зубами в решетку и стал ее грызть. Пена с кровью шла у него из искалеченного рта. Ударил головой о решетку так, что кожа лопнула и волосы затекли кровью… Рванул волосы рукой…
— Как орел я здесь! Заперли вы меня! — шептал он. — А я мог уйти! А я мог бежать!
— Мог!.. Мог!..
Отчаяние, бешеное, дикое, сумасшедшее отчаяние согнуло в дугу спину Собка, согнуло его плечи, сжало его пальцы, и решетка поддалась. Он уперся, рванул — выломал ее из окна. И тогда ослабел на минуту. Ему казалось, что сквозь окно без решетки летят к нему в камеру все Татры и все облака на небе…
Собек взглянул вниз. Высота была в два этажа, внизу мощеный каменный двор. Ему казалось, что камни ожили под его окном — ждут живые, спокойные. Он вздрогнул.
Отчаяние, тоска, радость, упоение стали бороться в нем со страхом. Тело, бешеное, разъяренное за минуту до того тело, стало дрожать, удерживать душу, сковывать ее. Собек повис на окне.
И странно! — все: горы, товарищи, родная сторона — стали уходить от него куда-то назад, в ночной мрак, пятиться, мельчать в глазах… Испугался он… Страшно испугался…
Тогда вдруг загорелись бледные презрительно удивленные глаза хилого мужика из-под Гдова, загорелись прямо в лицо Собку Яворчарю. Эх!.. Он мотнул головой, свесился на руке, высунул ноги, прыгнул — и убился.
Такой у него гонор был.
О ВАЛЬКЕ УРОДЕ
Валек был урод. Голова у него была огромная, как бочонок. На ней были редкие желтые волосы, торчащие, как щетина. Целые полянки были у него на голове; волосы местами росли, местами нет.
