Томас Вулф - Паутина и скала
С минуту это громадное создание сидело молча, угрюмо глядя в пространство, девочка стояла рядом с ней и нежно, невозмутимо, чувственно улыбалась.
— В общем, — неторопливо заговорила миссис Лэмпли, продолжая глядеть в пространство, — спустилась я с ней в подвал и, — в голосе ее появился оттенок легкого сожаления, — наверное, не стоило этого делать, но я так беспокоилась, так беспокоилась, сдержанно воскликнула она, — мы ее столько воспитывали, столько сил приложили, чтобы она не пошла по кривой дорожке — я, наверное, тогда потеряла разум… нагнулась, оторвала от старого ящика болтавшуюся доску, — медленно проговорила она, — и принялась ее бить! Била, — громко воскликнула она, — покуда кровь не проступила сквозь платье и не потекла на пол… Покуда она могла стоять на ногах, — воскликнула миссис Лэмпли с ноткой какой-то странной материнской добродетельности. — Била ее, пока она не встала на колени и не взмолилась о пощаде — вот так, — сказала миссис Лэмпли с гордостью. — А вы знаете, Грейс не плачет почем зря — так вот, можете представить, до чего сильно я ее била, — произнесла миссис Лэмпли с глубоким удовлетворением.
Все это время девочка стояла покорно с нежной, бессмысленной улыбкой, миссис Лэмпли вскоре издала мощный вздох материнского страдания и, медленно покачивая головой, заговорила:
— Но, Господи! Господи! Они — забота и беспокойство для тебя с самого рождения! Из кожи вон лезешь, чтобы воспитать их, как надо — и все равно не можешь предвидеть, что с ними может случиться. Глаз не спускаешь с них день и ночь — а потом первый же встречный ублюдок может увезти их и обесчестить, едва ты отвернешься.
Она снова тяжело вздохнула, покачивая головой. И в этой нелепой, жутко-комичной демонстрации материнской любви и заботливости, в бессмысленной, нежной улыбке на широком, пустом лице девочки поистине было что-то трогательное, ужасно печальное, неописуемое.
Всякий раз, когда Джордж думал об этой неистовой, потрясающей семье, перед глазами у него вставал мистер Лэмпли, главную тайну которого представляла молчаливость. Он ни с кем не разговаривал больше, чем того требовала голая деловая необходимость; когда задавал вопрос или отвечал, речь его бывала предельно сжатой, отрывистой, и его суровые, сверкающие глаза, устремленные твердо, как пистолет, на лицо собеседника, отбивали напрочь всякое желание более продолжительного разговора. Однако голос его никогда не бывал грубым, угрожающим или ворчливым. То был негромкий, твердый, бесстрастный голос, спокойный, уверенный, как его суровые, блестящие глаза, но в тоне и тембре его не звучало ничего неприятного; он был таким же, как все в этом человеке, за исключением блестящих, немигающих глаз — суровым, скрытным, сдержанным. Этот человек просто устремлял на собеседника неистовые, злобные маленькие глаза и говорил предельно кратко, лаконично.
— Черт возьми! — сказал один мужчина о мистере Лэмпли. — Да ему незачем говорить! Глаза сами говорят все за него!
И это было правдой.
Если не считать этого голого костяка речи, Джордж слышал, чтобы мистер Лэмпли говорил, всего один раз. Мясник приехал за причитавшимися ему деньгами. В городе было уже известно, что сына мистера Лэмпли, Бакстера, обвинили в краже денег у своего работодателя, и — как гласили ненадежные, передаваемые шепотком слухи — Бакстер вынужден был уехать из города. Тетя Мэй, подстрекаемая врожденным любопытством и присущим всем людям желанием услышать подтверждение своих худших подозрений из уст тех, кого они больше всего задевают, обратилась к мяснику с той деланной, неуклюжей небрежностью тона, к которой люди прибегают в подобных случаях.
— Да, мистер Лэмпли, — сказала она, будто спохватясь, после того, как уже расплатилась, — я, кстати, собиралась спросить вас. Что с Бакстером? Мне как раз вчера пришло в голову, что я вроде бы месяца два его не вижу.
Пока тетя Мэй говорила, мистер Лэмпли неотрывно смотрел ей в лицо своими блестящими глазами и, отвечая, не моргнул и не отвел взгляда.
— Да, — негромко, твердо, бесстрастно произнес он. — Не видели. Он больше не живет здесь. Служит на флоте.
— Что вы говорите? — оживленно воскликнула тетя Мэй, приоткрыв наружную дверь чуть пошире и подавшись вперед. — На флоте? — нетерпеливо спросила она.
— Да, мэм, — бесстрастно ответил мистер Лэмпли, — на флоте. Я предоставил ему выбор — флот или тюрьма. Бакстер выбрал флот, — сурово произнес он.
— Что вы говорите? Тюрьма? — оживленно спросила тетя Мэй.
— Да, мэм, — ответил мистер Лэмпли. — Бакстер украл деньги у человека, на которого работал. Сделал то, на что не имел права. Взял чужие деньги, — произнес он с каким-то жестоким упорством. — Бакстера вывели на чистую воду, пришли ко мне и сказали, что отпустят его подобру-поздорову, если я возмещу убыток. Тогда я сказал Бакстеру: «Так и быть. Я верну эти деньги, если пойдешь служить во флот. Предлагаю выбор: флот или тюрьма. Что тебе больше нравится?». Он пошел служить, — вновь сурово заключил мистер Лэмпли.
Тетя Мэй чуть постояла в задумчивости, и теперь, когда ее жгучее любопытство было утолено этим прямым, категоричным высказыванием, в ней пробудилось более теплое, приятное чувство сострадания и дружелюбия.
— Знаете, я вот что вам скажу, — обнадеживающе заговорила она. — По-моему, вы совершенно правильно поступили. Это как раз то, что нужно Бакстеру. Ну да, конечно! — весело воскликнула тетя Мэй. — Он повидает свет, познакомится со всевозможными людьми, приучится в одно время ложиться, в одно время вставать, вести хороший, нормальный, здоровый образ жизни — потому что ясно, как день, — сказала она пророчески, — законы природы нарушать нельзя. Иначе непременно когда-нибудь за это поплатишься, — сказала она и потрясла головой. — Непременно.
— Да, мэм, — негромко, бесстрастно ответил мистер Лэмпли, глядя в упор на нее маленькими сверкающими глазами.
— Ну, конечно! — снова воскликнула тетя Мэй и заговорила с нарастающей веселой уверенностью. — Парня там обучат профессии, хорошим манерам, правильному образу жизни, и попомните мои слова, все обернется для него к лучшему, — сказала она с ободряющей убежденностью. — Он забудет о случившемся. Ну да, конечно! — вся история улетучится из памяти, люди напрочь о ней забудут. Само собой! Каждый может совершить ошибку, правда ведь? — убеждающе сказала она. — Ошибки бывают у всех, и готова держать пари, биться об заклад на что угодно, когда парень вернется…
— Он не вернется, — перебил мистер Лэмпли.
— Что-что? — резко, испуганно воскликнула тетя Мэй.
— Я сказал — он не вернется.
— Почему же?
— Потому что, — ответил мистер Лэмпли, — если появится, я его убью. И он это знает.
Тетя Мэй с минуту смотрела на мясника, чуть нахмурясь.
— О, мистер Лэмпли, — негромко сказала она, с искренним сожалением покачивая головой, — мне очень тяжело это слышать. Не говорите так.
Мясник сурово взглянул на нее неистово сверкающими глазами.
— Да, мэм, — сказал он, словно бы не слыша ее. — Убью. Исколочу до смерти.
Тетя Мэй глядела на него, чуть покачивая головой и произнося сквозь неподвижные губы:
— Ах-ах-ах-ах.
Лэмпли молчал.
— Я всегда терпеть не мог воров, — заговорил он наконец. — Соверши Бакстер что другое, я мог бы забыть. Но кражу! — Голос его впервые повысился в порыве гнева. — Ах-х-х! — протянул он, проводя рукой полбу, и в его твердом тоне прозвучала нотка недоумения и досады. — Вы не представляете! Не представляете, чего я натерпелся с этим парнем! Его мать и я делали для него все, что могли. Работали изо всех сил, пытались воспитать его, как надо, только ничего не могли с ним поделать, — пробормотал мясник. — Парень оказался непутевым. — Он спокойно поглядел на тетю Мэй маленькими сверкающими глазами. Потом неторопливо заговорил с нарастающей ноткой добродетельности в голосе: — Я бил его. Так, что он не мог подняться, так, что кровь текла по спине — но с таким же успехом можно бить столб. Да, мэм. С таким же успехом.
И теперь в голосе его звучала странная, жесткая нотка горя, сожаления, смирения, словно бы гласившая: «Я делал для сына все, что может сделать отец. Но если человек бьет сына так, что кровь течет по спине, а сын все равно не исправляется и не раскаивается, то как же быть?».
Мистер Лэмпли снова помолчал, в упор глядя на нее своими маленькими глазами.
— Да, мэм, — заключил он негромким, бесстрастным голосом. — Я не ожидаю увидеть его лицо еще раз. Он больше не вернется. Знает, что я его убью.
С этими словами он повернулся и пошел к своей старой машине, а тетя Мэй сокрушенно глядела ему вслед.
И мистер Лэмпли сказал правду. Бакстер больше не вернулся. Он исчез для всех, словно бы умер. Исчез навсегда.
