Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник
— Пускай его будетъ счастливъ, коли можетъ, отвѣчалъ я:- и, однакоже, сынъ мой, посмотри на этотъ соломенный матрацъ и на крышу, которая такъ плохо насъ защищаетъ; видишь эти гнилыя стѣны и сырой полъ; мое жалкое тѣло, обгорѣлое на пожарѣ; знаешь, что мои дѣти плачутъ, прося насущнаго хлѣба. Вотъ что ты засталъ, возвратясь домой, дитя мое. И все-таки ни за какія блага въ мірѣ не хотѣлъ бы я помѣняться съ нимъ мѣстами. Милыя мои дѣти, еслибъ только вы научились прислушиваться къ голосу собственныхъ сердецъ вашихъ, если бы узнали, какой благородный другъ въ нихъ таится, вы не стали бы гоняться за щегольствомъ и пышностью презрѣнныхъ людей. Кто не знаетъ, что жизнь наша скоротечна и сами мы уподобляемся странникамъ, временно проходящимъ путь ея. Развивая далѣе это уподобленіе, можно замѣтить, что хорошіе люди всегда радостны и ясны душою, какъ путники, приближающіеся къ дому; порочные же рѣдко и ненадолго бываютъ счастливы, подобно странникамъ, отправляющимся въ изгнанье…
Но тутъ моя бѣдная дочь, сраженная новымъ горемъ, разразилась такими рыданіями, что я не могъ продолжать проповѣди и попросилъ мать поддержать ее и утѣшить. Понемногу она оправилась и съ этихъ поръ стала спокойнѣе. Я даже вообразилъ, что она вооружилась твердостью, но это только такъ казалось: ея спокойствіе было лишь временнымъ затишьемъ послѣ бури.
Доброхотные прихожане прислали намъ запасъ съѣстной провизіи, и это обстоятельство привело остальную семью въ радостное настроеніе. Я и самъ былъ радъ, видя ихъ опять веселыми и бодрыми. Было бы несправедливо унимать изъявленія ихъ удовольствія изъ-за того, что одинъ изъ членовъ семейства упорствовалъ въ своемъ уныніи; я не хотѣлъ также и того, чтобы они изъ приличія накидывали на себя грусть, которой не ощущали. Потому опять вокругъ стола поднялась веселая болтовня, разсказывали сказки, потребовали пѣсню, и беззаботная радость снова стала порхать вокругъ нашего смиреннаго жилища.
XXIV. Новыя бѣдствія
На другое утро, не взирая на позднее время года, солнце такъ славно припекало, что мы порѣшили завтракать въ бесѣдкѣ изъ жимолости и, пока мы тамъ сидѣли, младшая дочь моя, по моей просьбѣ, присоединила свой голосокъ къ пѣнію птицъ, порхавшихъ по деревьямъ. Въ этой самой обстановкѣ моя бѣдная Оливія увидѣла впервые своего обольстителя и каждый предметъ здѣсь напоминалъ ей что нибудь печальное; но грусть, вызываемая пріятными предметами или звуками музыки, не растравляетъ сердца, а успокоиваетъ его. Мать также разнѣжилась, заплакала и почувствовала приливъ прежней любви къ своей дочери.
— Оливія, моя милочка, сказала она:- спой намъ ту грустную пѣсню, что папа такъ любилъ, помнишь? Твоя сестра Софи ужъ потѣшила насъ. Спой, пожалуйста, дитя мое: это будетъ такъ пріятно твоему старому отцу.
Она послушалась и запѣла съ такимъ чувствомъ, что растрогала меня до глубины сердца:
Когда красавица полюбитъ И слишкомъ поздно узнаетъ, Что тѣмъ она себя погубитъ, Въ своей любви позоръ найдетъ, А милый другъ ее разлюбитъ И позабудетъ въ свой чередъ, Какъ отъ тоски себя избавить, Чѣмъ горьки слезы отереть? И какъ измѣнника заставить О бѣдной жертвѣ пожалѣть? Одно есть средство все поправить, И это средство — умереть.
Когда она допѣла второй куплетъ, въ концѣ котораго голосъ ея дрогнулъ и, печально замирая, придалъ пѣснѣ особую выразительность, на дорогѣ показался экипажъ мистера Торнчиля. Всѣ мы всполошились, но Оливія, конечно, больше всѣхъ: не желая встрѣчаться съ обманщикомъ, она взяла подъ-руку сестру, и онѣ поспѣшно ушли въ домъ. Черезъ нѣсколько минутъ сквайръ вышелъ изъ кареты и, подойдя къ бесѣдкѣ, гдѣ мы сидѣли, какъ ни въ чемъ не бывало, освѣдомился о моемъ здоровьѣ.
— Сэръ, отвѣчалъ я, — ваша развязность сегодня показываетъ только всю низость вашего характера; было время, когда я наказалъ бы васъ за дерзость, если бы вы отважились показаться мнѣ на глаза. Но теперь это прошло: старость охладила мои страсти, да и мое званіе налагаетъ на меня узду…
— Могу васъ увѣрить, дорогой мой сэръ, возразилъ онъ, — что вы меня до крайности удивляете, и я ровно ничего не понимаю. Надѣюсь, что вы не считаете за преступленіе мою недавнюю прогулку съ вашею дочерью?
— Ступай прочь отсюда! вскрикнулъ я:- жалкій, подлый негодяй, да и лгунъ еще, вдобавокъ… Но нѣтъ, такая низость недостойна даже моего гнѣва. А между тѣмъ, сэръ, я потомокъ такой фамиліи, въ которой такихъ вещей не допускалось… Ты же, презрѣнное созданье, ради удовлетворенія минутной прихоти, на всю жизнь погубилъ несчастную дѣвушку и опозорилъ семью, считавшую честь единственнымъ своимъ достояніемъ.
— Если она, или вы, такъ ужъ и рѣшились всю жизнь быть несчастными, я тутъ ни причемъ, сказалъ онъ:- по-моему, ничто вамъ не мѣшаетъ быть счастливыми, и каково бы ни было ваше обо мнѣ мнѣніе, я всегда готовъ содѣйствовать вашему благополучію. Чрезъ нѣкоторое время можно выдать ее замужъ и, что еще лучше, не разлучать ее и съ прежнимъ любовникомъ, потому что, увѣряю васъ, у меня все еще не пропала моя къ ней привязанность.
При этомъ новомъ унизительномъ намекѣ вся кровь во мнѣ вскипѣла; ибо гораздо легче оставаться спокойнымъ передъ лицомъ великихъ бѣдствій, чѣмъ равнодушно переносить язвительные уколы мелочныхъ оскорбленій.
— Уходи съ глазъ долой, змѣя подколодная! воскликнулъ я внѣ себя: — не мучь меня своимъ присутствіемъ! Если бы мой храбрый сынъ былъ дома, онъ бы не потерпѣлъ этого… но я старъ, и немощенъ… и безсиленъ!
— Я вижу, воскликнулъ онъ, — что вы сами хотите вывести меня изъ терпѣнія и заставить обращаться съ вами построже; вы знаете, чего могли бы ожидать отъ моей пріязни, но пора показать вамъ, что будетъ, если вы возбудите мой гнѣвъ. Тотъ стряпчій, которому я передалъ вашу недавнюю росписку, шутить не любитъ; дѣло непремѣнно дойдетъ до суда, если во-время не предупредить мѣръ правосудія; но для этого нужно, чтобы я самъ внесъ за васъ эту сумму, чего я не могу сдѣлать, потому что поиздержался на приготовленія къ свадьбѣ. Кромѣ того, мой управляющій толкуетъ о томъ, что пора получить съ васъ деньги за арендуемую у меня землю. Но это его дѣло, такъ какъ я самъ никогда не занимаюсь подобными мелочами. Впрочемъ, я все-таки желалъ бы вамъ быть полезнымъ и даже хотѣлъ пригласить васъ съ дочерью ко мнѣ, на свадьбу мою съ миссъ Уильмотъ: между прочимъ, таково и желаніе моей прелестной Арабеллы, и я надѣюсь, что вы не рѣшитесь огорчить ее отказомъ.
— Мистеръ Торнчиль, сказалъ я, — выслушайте меня разъ навсегда: я никогда не допущу вашей женитьбы на комъ либо, исключая моей дочери. Что до вашей пріязни, то хотя бы вы взялись изъ дружбы возвести меня на престолъ, или изъ ненависти свести въ могилу, мнѣ это рѣшительно все равно. Довольно съ меня и того, что въ одномъ случаѣ вы такъ ужасно, такъ непоправимо обманули насъ: я съ полнымъ довѣріемъ полагался на вашу честность, а вы оказались подлецомъ. Слѣдовательно, о дружбѣ съ моей стороны не можетъ быть и рѣчи. Ступайте отсюда и наслаждайтесь всѣмъ, что дала вамъ судьба: красотою, богатствомъ, здоровьемъ, удовольствіями; оставьте меня съ моей нищетой, позоромъ, болѣзнью и печалями; но при всемъ моемъ смиреніи, я все еще не утратилъ чувства собственнаго достоинства и хотя прощаю васъ, но никогда не перестану презирать.
— А-а, когда такъ, вы скоро узнаете, что значитъ оскорблять меня! возразилъ онъ:- посмотримъ, кто будетъ достойнѣе презрѣнія, вы или я.
Съ этими словами онъ повернулся и ушелъ. Жена моя и сынъ, бывшіе свидѣтелями этого разговора, страшно перепугались. Замѣтивъ, что сквайръ уѣхалъ, дочери также вышли изъ своей засады и захотѣли узнать о результатѣ нашихъ переговоровъ; а когда узнали, то пришли въ великое смятеніе. Но я нисколько его не боялся: главный ударъ былъ уже нанесенъ намъ, и я готовъ былъ отразить всякую новую съ его стороны попытку вредить намъ, на подобіе тѣхъ воинственныхъ орудій, которыя остаются на полѣ битвы, но все еще обращаютъ свое остріе въ сторону непріятеля.
Вскорѣ, однако же, мы увидѣли, что онъ не понапрасну угрожалъ намъ: на другое утро пришелъ его управляющій и сталъ требовать съ меня уплаты годичной аренды, что, по причинѣ описанныхъ выше обстоятельствъ, было для меня совершенно невозможно. Вслѣдствіе того, въ тотъ же вечеръ онъ угналъ всѣхъ моихъ коровъ и на другой день продалъ ихъ менѣе чѣмъ за полъ-цѣны. Тогда жена и дѣти приступили ко мнѣ съ просьбами согласиться на все, что ему будетъ угодно, лишь бы не дожить до конечнаго разоренія; они умоляли меня даже пригласить его снова бывать у насъ и употребили все свое безхитростное краснорѣчіе, чтобы представить мнѣ, какимъ бѣдствіямъ я подвергнусь въ противномъ случаѣ: описывали, какъ ужасна будетъ тюрьма въ такую стужу, какъ теперь, и какъ особенно вредно это отразится на моемъ здоровьѣ, разстроенномъ несчастнымъ случаемъ при пожарѣ; но я оставался непреклоненъ.
