Август Стриндберг - Серебряное озеро
Вскоре они с хозяином уже сидели в павильоне на берегу — за кофе и всем, что положено. Заведя сначала речь о разных общих материях, Асканий потом коснулся темы жизненных трудностей, а закончил предложением одолжить Либоцу кругленькую сумму, безо всяких процентов и залога.
— Сказать по правде, я не люблю адвокатов, потому как они связаны с судами и судьями, но если человек честно борется на своей профессиональной стезе, грех ему не помочь.
Бедняга адвокат не мог взять в толк, чему обязан такой милостью, а когда стал растроганно благодарить Аскания, тот ответил ему теми же словами, какие он сам сказал на прощание старухе: «Я ничего такого не сделал… и всего вам самого доброго!» Тут Либоц призадумался, не послал ли трактирщик старуху для его испытания, но это показалось ему маловероятным, а выяснить так и не пришлось.
С этого дня колесо фортуны повернулось в другую сторону и клиент пошел — сначала поодиночке, затем валом. Либоц, однако, берег свою удачу, поскольку знал ее капризы и понимал, что заслужить ее благорасположение можно, лишь идя на жертвы. Так, он не спешил браться за любые дела, не защищал откровенно неправых перед законом, а если клиент настаивал на том, что адвокат должен непременно выиграть процесс, без околичностей заявлял, что суд — не игра, в которой может идти речь о выигрыше или проигрыше, что давать взятки судье он не намерен, а его помощь будет заключаться лишь в том, чтобы следить за соблюдением закона в ходе следствия и процессуальных норм на судебных заседаниях. Если же кто-то предлагал повысить ему гонорар в случае выигрыша дела, Либоц наотрез отказывался от защиты, объясняя, что он человек не подкупной и не имеет ни малейшего влияния на судью.
Столь необычайная совестливость производила хорошее впечатление на суд, как губернский, так и уездный, хотя Либоц и не подготавливал дела через опрос свидетелей и собственное расследование, дабы тем самым освободить судью от излишних хлопот. А когда адвокат однажды доказал негодность завершенного дознания, суд понял, что происходит нечто вопиющее. Несмотря на уважение, которое приобрел Либоц, он остался в одиночестве: никто не делал шагов к нему навстречу, поскольку все боялись непостижимого, чуть ли не физического отталкивания с его стороны. Он словно оказался помечен судьбой, и никто не решался тронуть его, страшась попасть в его заколдованный круг, позволить своей судьбе пересечься с его. Впрочем, он принадлежал к тем своеобразным людям, которые рано открывают для себя тайный смысл собственной жизни и уготованную им будущность, а потому никогда не сравнивал свою долю с чужой… «Такая им далась планида, — отвечал Либоц, если кто-нибудь обращал его внимание на чей-то незаслуженный успех. — А меня устраивает моя!» Помимо всего прочего, это помогало ему избегать огорчений и зависти. Он уяснил для себя, что его ждет впереди, и сделал это на основе тонкого наблюдения за событиями и переживаниями своей жизни, в том числе самыми необъяснимыми, в которых другие люди, то ли по лености, то ли по простоте душевной, не желают разбираться, относя их к случайностям. Либоц же, уловив однажды взаимосвязь или логику событий, ни под чьим влиянием не мог бы поверить в неподвластную логике случайность. В жизни его наступил период покоя и определенности, тихого, хотя и печального, смирения, а также некоторой строгости по отношению к другим — в виде естественного продолжения строгости к самому себе.
Поначалу ему трудно было примириться с явно несправедливыми решениями по его делам, но, вспоминая свое тяжкое детство и тогдашние безвинные муки, он говорил несправедливо пострадавшему клиенту: «Да, такое решение необъяснимо, и все же тут должен быть какой-то смысл». При этом он все чаще замечал, что стоило на процессе выслушать противную сторону, как защищаемый им невинный мученик утрачивал свой ореол. Было совершенно очевидно, что Либоцу наносили пощечину за пощечиной, однако адвоката прежде всего интересовало, почему так происходит. Разумеется, когда суд высшей инстанции отменял решение суда низшей, впечатление создавалось нехорошее, но изучение протоколов зачастую подсказывало, что дело было сомнительное и могло разрешаться с разных точек зрения: следуя букве закона или с учетом человека. Вообще Либоц заметил, что лица, которых никогда прежде не заботили вопросы справедливости и права, громко восставали против несправедливости, если речь шла о судебном рассмотрении их собственного дела; кроме того, на любом процессе обе стороны неизменно считали себя правыми. Глядя на вещи упрощенно, можно было посчитать, что так и положено, ведь все остальное в жизни, как ему казалось, тоже решается примерно, на глазок.
Чтобы выжить, адвокату пришлось брать на себя дела по долговым искам, и взыскание долгов тем более роняло его в глазах общества. Либоц получил наименование доправщика и, как ни мягок он был при исполнении своих обязанностей, все равно снискал тихую ненависть к себе, без которой немыслимо таковое занятие.
* * *Со временем Либоц расплатился с долгами и даже заимел счет в банке. Обзаведясь средствами, он, однако, не переметнулся в «Городской погребок», к которому питали слабость помещики, заводчики, чиновники и офицеры, а остался верен Асканию. Он не перешел на короткую ногу с трактирщиком, поскольку это было невозможно, но между ними царило тайное уважительное взаимопонимание. Асканий по-прежнему не благоволил к этому своему завсегдатаю и все же бывал доволен, видя благодарность последнего. Иногда он проявлял к Либоцу холодность, если кто-нибудь плохо отзывался о нем (а это делали все, с кого взыскивались деньги), иногда же ему самому приходилось обращаться к адвокату, чтобы заявить денежную претензию, и тогда он снова добрел, хотя некоторое пренебрежение к человеку, бравшему на себя дело, которым не хотелось заниматься самому Асканию, чувствовалось.
Между тем однажды, вернувшись после скромного ужина около девяти вечера, Либоц обнаружил у себя в квартире свет. Дверь стояла на распашку, и внутри его ожидало зрелище, от которого адвокат похолодел до мозга костей. В комнате было накурено, а за большой конторкой восседал его отец с бутылкой коньяка и своими бухгалтерскими книгами.
— Ага, явился, — сурово приветствовал Либоца старик. — Я тебя искал по всему городу.
Этот лавочник посвятил свою жизнь тому, чтобы надувать крестьян и отыскивать негодный товар, поддельные гири, фальшивые монеты. И все это сходило ему с рук до прошлого года, когда он купил партию подмоченного кофе и заполонил им деревни на многие мили окрест. Намокший при морской перевозке кофе воняет застарелым потом, а по вкусу напоминает скверный уксус. Жалобщиков торговец встречал отказом обменять товар и заверениями, что кофе — первосортный яванский. Тогда годами копившаяся в людях ненависть взыграла и стала разряжаться, как разряжается аккумуляторная батарея. Единственная радость бедняков (уж не говоря о трезвенниках) превратилась для них в невыносимую пытку; покупатели, приходившие в магазинчик группами, бранили хозяина и плевались прямо перед прилавком. Будучи человеком без стыда и чувства справедливости, торговец некоторое время держался и даже вступал в перепалку, но постепенно стал сдавать. Он истощал, пожелтел лицом, и в конце концов у него обнаружилась болезнь печени. На нем таки сказалась ярость односельчан, чему он, разумеется, ни в коем случае не верил. Почти год Либоц-старший терпел презрение и проклятия, однако под Рождество ему нанесли сокрушительный удар: конкурент открыл магазин с хорошим товаром, и тут лавочнику пришел конец.
Теперь былой великан казался лишь тенью себя прежнего: мало того что он исхудал, он еще на полфута врос в землю. По натуре человек подлый, гневливый и желчный, неблагодарный, но всегда требующий благодарности от других, бесчестный, но вечно упрекающий в бесчестии ближнего, он был готов вымогать благодарность и помощь у сына, которого в свое время довел до попытки самоубийства.
— Чего же ты хочешь, отец? Чем я, по-твоему, должен тебе помочь? — кротчайшим тоном поинтересовался сын.
— Спаси меня от несостоятельности.
— Неужели дошло до банкротства?
— Сам знаешь, конкуренция губит нас всех.
— Но и ты, отец, — осмелился улыбнуться сын, — тоже конкурент… для других.
— Нет, я был торговцем, а потом у меня появился соперник, этот негодяй, который втемяшил в башку крестьянам, что у него первосортный товар. Да он просто пускает пыль в глаза, через месяц будет, как миленький, разбавлять добро всяким дерьмом. Поверь, приличного товара более не существует; кофе, сахар, табак и прочее нужны всему миру, а производят их меньше, чем требуется, вот и приходится покупать суррогат и смешивать его с порядочным продуктом. Кстати, смешивает оптовик, а я только продаю эту смесь. Даже богач из богачей не пьет хорошего кофе, а если он хочет обойти установленный порядок и покупает кофе в зернах, то оказывается, что зерна — тоже подделка. Я не социал-демократ, но, право слово, в их лозунге «равенства для всех» есть что-то притягательное, что-то демократичное.
